Регина, поначалу шутки ради, как бы красуясь перед собой, попыталась выудить из памяти нечто подобное. Не смогла. И вот тогда-то испугалась в первый раз.

Вроде бы она отлично помнила свою жизнь, лет до тридцати не особо изобилующую событиями, но и не скучную. Правда, слишком монотонную и правильную, с почти идеальными и невероятно скучными родителями… Немного деспотичными, в чём она решилась признаться лишь несколько лет назад. Тридцатилетие своё, к примеру, помнит, и то, как, взбесившись от фальшивых поздравлений и фальшивых улыбок маминых подруг – чего припёрлись на дочкин юбилей, делать нечего, что ли? – впервые в жизни закатила истерику. Наорала на мать, что, в конце концов, пусть всех этих тёток приглашает на свой день рождения, а ей хочется видеть тех… кого хочется. Помнит, как перехватила у выхода Жанку, на которую напустилась родительница, попрекавшая дурным влиянием, как сбежала с ней из дому. Думала, что до вечера, оказалось – навсегда. Как через месяц выскочила замуж. Как через полгода развелась, когда вдруг поняла, что увлечение новоявленного супруга готикой, чёрной магией и мессами на самом деле не чудачество, а самая что ни на есть шиза: доверить такому папочке возможных детей она бы ни за что не решилась. Отбилась кое-как от Олежкиных родителей, которые едва не на коленях умоляли не бросать сыночка, угодившего, оказывается, уже в третий раз в психушку. Да вы что, ребята, я жить хочу! И жить нормально, с нормальным мужем; а такое не лечится! Да, выходит, не любила, по глупости за него выскочила, да, простите, ну, так получилась, мерзавка я и сволочь… Простите, люди добрые.

Развод помнит. Кочевания по квартирам. Молчание родителей. Потом, когда её повысили до директора по персоналу на крупнейшем в области металлургическом комбинате, когда вполне легальный, заслуженный собственной головой – а не иным местом! – заработок позволил обзавестись, наконец, собственным жильём, она почувствовала себя, наконец, состоявшейся, независимой…

И одинокой.

И мудрой.

И готова была поехать в знакомый до боли дом, с цветами и слезами, оставалось лишь дождаться, когда постаревшие и, наверняка, тоже одинокие папа и мама вернутся из Египта…

… но вместо катарсиса прощения – лишь похоронить их. Так и не успев проститься. Ведь с тем, что остаётся после авиакатастрофы, особо не поговоришь, да и в лицо не глянешь в последний раз. Хорошо, если будет что-то вмуровать в стену колумбария. Хоть прийти потом, вглядеться в молодые лица на фотографии… Общайся теперь, сколько хочешь.

Почти пять лет прошло…

Психолог горбольницы, выслушав рассказ о неладах с памятью, покачал головой, расспросил о том, о сём, и подвёл к мысли, что затянувшаяся со дня гибели родителей депрессия и привела, в конце концов, сюда, на больничную койку. Надо, дескать, переосмыслить жизнь, сделать выводы и отпустить прошлое, ибо, пока мы в него глядим, неуважительно показываем задницу будущему. Нехорошо. А провалы в памяти? – спросила Регина. Почему я… как тот Леонов-Доцент: «Тут помню, тут не помню»³? Начинаю вспоминать какой-то определённый год – и словно вижу склеенную кое-как киноплёнку с вырезанными кадрами. Допустим, ездила в Прагу, но абсолютно не помню ни города, ни самой поездки, только факт, что она была. Вот уж пожалеешь, что не вела дневник, даже в соцсетях не сидела по недостатку времени… Помню, что провела изумительные Новогодние праздники в прошлом году – но вот с кем, где? Ни-че-го в голове не осталось! Что за ерунда?

Это последствия недавнего шока, вздыхал дипломированный психолог. Голубушка, всё-таки инсульт – серьёзное испытание для мозга. Да, удивительно, что память словно прорежена; но, возможно, с этими временными участками связано что-то неприятное, ужаснувшее вас? Игры подсознания – хитрая штука… Но вы же владеете целостной картиной своей жизни? Вот видите! Ничего, пройдёте реабилитацию, успокоитесь, разберётесь, наконец, со своей затяжной депрессией – и, рано или поздно, всё встанет на свои места.

…Вспоминая эту беседу, заброшенную книгу, унылую бессонницу под колючим даже в пододеяльнике одеялом, непонятную печаль по непрожитой Истории – что, может, тоже шиза, как у бывшего мужа? – Регина поглядывала с больничной веранды на жиденький парк, на одинокие, ещё не согнанные мартовским солнцем, почерневшие снеговые кочки и пыталась бороться с очередным приступом тоски.

– Может, оно и лучше было бы – взять и не очнуться? – не выдержав, спросила вслух, благо, никто рядом не крутился. – Кому она нужна, в сущности, эта моя никчемушная пустая жизнь? Что и кому я пыталась всё это время доказать? А? И главное – зачем?

Разумеется, ей никто не ответил. Где-то вдалеке, за голыми деревьями, плохо сдерживающими звуки большого города, вжикали автомобили, гудел поезд; в небе, оставляя белые пухнущие следы, прокладывала трассу тройка реактивных самолётов. С ветки ближайшего тополя косилась большая чёрная птица, точь-в-точь Ворон из фильма о Кае и Герде… Вздрогнув, будто его застукали с поличным, гипотетический ворон едва не свалился с ветки, каркнул негодующе и, сорвавшись с места, улетел. Кому тут было отвечать?

– Как-то, однако, надо жить дальше, – вздохнула она. – Работу, что ли, сменить? Уехать к чёрту на рога? Сил уже нет, всё достало…

И поняла, что сказала, наконец, то, в чём давно боялась признаться.

Вот оно.

Достало.

Во время испытания стекаются все беды.

Иоанн Дамаскин

Но что, если всё, что происходит здесь, имеет свою причину?

«Остаться в живых (Lost)»

Она надеялась, что хотя бы дома, в котором и пресловутые стены помогают, в голове прояснится; развеется, наконец, зыбкий туман, затягивающий временами сознание, пройдёт несвойственная ей, уже надоевшая апатия. Тем более что лечащий врач выписал её с лёгким сердцем, хоть и несколько недоумевая: видимо, всё же сомневался в диагнозе, но кто о таком говорит вслух при пациенте? Во всяком случае, очень немногие. Приступы полнейшего безразличия и отупения легко объяснялись лошадиными дозами успокаивающих средств, которые Регина твёрдо решила дома не принимать, желая, наконец, вернуться к кристальной чистоте рассудка. Несмотря на положенный ей месяц больничного она собиралась выйти на работу через неделю. Потихоньку-полегоньку подготовить дела к сдаче – и… Пока не остыло стремление убраться куда угодно, к чёрту на рога, в самом деле, лишь бы не видеть опостылевшей действительности.

Разумеется, она помнила мудрое высказывание, что, куда бы человек ни поехал, повсюду будет таскать за собой самого себя. Так оно и есть. От нажитых тараканов в голове сразу не избавиться. Но сделать это всё же легче, если не остаётся рядом привязок-якорей, упорно тянущих к прошлому, где спокойнее, надёжней… Проверено, знаем. Регина-то в своё время и замуж выскочила, чтобы не возвращаться в родительский дом, к домашнему рабству. Кому сказать – не поверят: взрослая женщина, а когда-то сжималась от страха при мысли, что мамочке не понравится её поступок, мама не одобрит… Или: что скажет папа? Как они огорчатся, если она не оправдает их надежд? Абсурд, вроде бы, но до того памятного тридцатника она не находила сил сбросить ярмо родительской опеки и удушающей любви. На то же, чтобы изжить окончательно чувство вины и желание вернуться, понадобилось десять лет.

Но сегодня речь шла не о бегстве или скороспелом замужестве. Регина собиралась продумать дальнейшую жизнь, не поддаваясь эмоциям и порывам. Для правильного решения и нужна была ясная голова. Отдых в родных стенах. Крепкий полноценный сон. Анализ ситуации – и спокойствие, спокойствие…

Ага, как же.

Познаешь тут дзен, когда сперва едва не психанёшь из-за таксиста, перепутавшего улицы Строителей и Машиностроителей, потом продрогнешь на ледяном ветру, хоть от машины до подъезда десять шагов… Морозы, знаменитые мартовские морозы всё же ударили в ночь, да ещё с пургой, перешедшей в обильный снегопад, что унялся лишь к полудню; так что эти десять шагов Регина брела, как через поле, выдирая ноги в лёгких сапожках из свеженаметённых белых барханов. Единственный на три двора дворник не успевал расчищать дорожки к подъездам…