И река русской жизни после засухи переходного периода, подкреплялась сильными родниками коллективных течений, наполнялась стремлениями и чаяниями людей и, преодолевая пороги внутреннего сопротивления, постепенно поворачивала вспять и, набирая силы и мощь, всё быстрее и шире несла воды нового и прогрессивного вперёд, в Большое Светлое Будущее!
У Василисы завязались дружеские отношения с Иваном Макарычем. Он часто появлялся у них в доме, подружился с братьями, и Вовка стал замечать и понимать трогательные и нежные взгляды мамы и Макарыча друг на друга. Одинокий, беззаветно преданный служению партии и счастью людей, Иван Макарович помогал во всём и семье Василисы. Для Вовки и Толика он стал сначала другом, потом верным товарищем и, наконец, отцом. В доме не было фотографии Сергея, в сознании Вовки он был там, за спиной Бога, под куполом церкви, за облаком и был невидим. Но теперь он, Сергей, становился всё больше и больше похож на Ивана Макаровича и уже зримо наблюдал с высоты за мальчиком. Вовка усердно занимался учебой и Иван Макарович, как бы помогал ему, а на самом деле учился сам вместе с ним. Он часто рассказывал мальчикам о своем детстве, о городе Ленинграде, о работе столяром на мебельной фабрике, о войне, о битве с немцами под Питером, о Чапаеве. В воображении Вовки рассказы эти пробуждали красочные картины собственных успехов и побед и, прежде всего, он видел себя военным, бесстрашно бьющимся с лютыми врагами. Иван Макарович приучил ребят к ремеслу, обучил плотницкому делу. Здесь в Скрипино, на подворье у Василисы, он открыл маленькую столярную мастерскую. И, в условия НЭПа, начал изготовлять оконные рамы. Вовка теперь умело обращался с долотом и рубанком. А по воскресеньям они грузили свои окна на тачку и тащили её на рынок, в Чухлому. Доход получался неплохой. Василиса была довольна. У неё появилась семья: дети и мужчина!
В пятнадцать лет Вовка твёрдо решил ехать из деревни в город, и, непременно, в Ленинград. Иван Макарович написал письмо своему фронтовому товарищу, другу детства, который работал в Питере и имел свою столярную мастерскую, и попросил его присмотреть за Вовкой. Как только пришло ответное письмо, Вовка стал собираться в дорогу. И в мае 1929 года уехал из Скрипина навсегда.
Ленинград встретил его солнечным утром, ясным синим небом и свежим ветром перемен. Площадь у Московского вокзала бурлит словно муравейник: туда – сюда снуют носильщики с тележками с поклажей пассажиров. Бегут, спешат, друг на друга даже не смотрят, не здороваются, разнообразные авто гудят сигналами, как очертенные, автобусы с квадратными носами, хлопают дверьми и, рыча, разъезжаются в разные стороны, увозя в своей утробе людей, трамваи с громкими звонками тарахтят железными колёсами по железным рельсам. Вовка остановился, едва выйдя из вокзала, перекинул вещь-мешок на другое плечо, снял тюбетейку, отёр пот со лба. Было не жарко, даже прохладно, но голову и глаза жгли впечатления. Здесь, на площади Восстания, людей было больше, чем во всём Скрипине. Чуть вдали, за трамвайными путями, была круговая чугунная оградка у какого-то памятника, на которой сидели люди, словно на длинной скамейке. Вовка решил посидеть, подумать, осмотреться. Куда ему нужно идти, он уже понял, вон туда, влево, на проспект. Это и будет Невский. Он обошел трехвагонный трамвай сзади и уселся на железной лавке-заборе. Осмотрел само здание вокзала, повернулся назад: прямо на него, сидя на крупном коне, смотрел бородатый толстый царь.
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья,
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей, ярмо самодержавья.
Д. Бедный 1919
Прочел Вовка надпись под копытами коня, что-то недоброе колыхнулось у него груди и сразу лицо добродушного деревенского мальчика превратилось в напряженное лицо волка.
– «Здесь нужно быть осторожней и внимательней, если даже с царем так смело обходятся, – подумал он и пошел в сторону Невского проспекта.
Вот и она, сама Знаменская церковь. Именно о ней говорил ему Иван Макарович, когда объяснял дорогу от вокзала к мастерской своего товарища. После исчезновения отца Григория, в церкви Певокрестителя, в Скрипино, службу больше не служили: не было священника. Церковь несколько лет была заброшена, но не разорена. А как только колхоз, набрав силы, стал богатеть, в церкви устроили склад, ссыпали зерно прямо на вековой пол, наполняя святыню зерном. Больше о вере в Бога не принято было говорить. Но всё же, Вовка и его мама, продолжали верить. Однако с годами, подрастающий волк стал отходить от Веры, погружаясь в коммунизм и впитывая как губка, идеи единения пролетариев всех стран. Новый строй, новая жизнь создавала новые законы, полностью захватывая и увлекая за собой людей. Религия для волка становилась доброй сказкой из детства, а, Сам Иисус Христос, превратился в доброго богатыря, защитника людей в этой сказке. Но подойдя к Знаменской церкви, он остановился. На кованой решетке церковной ограды нелепо висели плакаты и лозунги последних лет, призывая дать ответ Чемберлену и посещать кинематограф на Литейном. А сама Церковь, как устыженная женщина пряталась за этим забором, словно смущенно отворачивалась от всех, закрыв главные ворота и калитку в ограде. «Вход со стороны улицы Восстания» было написано на деревянной табличке. Волк обошел вокруг часовенки на углу и повернул на эту улицу Восстания. И вошел. Вошел в храм своего детства. Запах ладана и горящих свечей, забытый за последние годы, тишина и умиротворение! Благодать! Он прошел в главный придел к алтарю. Слева, у Распятия, стояла пожилая женщина крестилась и тихо читала молитву, на Вовку даже не взглянула. У алтаря красивый оклад и двери, колоны. На куполе написана «Тайная вечеря»: Христос с учениками, вот и Иуда, склонился услужливо к Христу,… скоро он предаст его. А сам Христос смотрит ласково и доверчиво, он любит своих учеников. Волк заглянул за его спину. Где-то там должен быть его отец, убитый на войне Сергей, но его опять не видно. Он вспомнил надпись под копытами царского коня и посмотрел ещё раз на Иуду… Выйдя из храма, он опять отёр пот с лица, глубоко вдохнул. Ему жалко стало Бога. Когда-то он вошел в Иерусалим, принёс людям Веру и за неё и погиб. Волк приехал в Ленинград и должен победить. А город гудел, шумел. Тут никому не было дела до Иуды, Христа и обиженного царя. Тут была совсем другая религия. Время Господа осталось в прошлом, и Волк зашагал вперёд. Но Невский проспект оказался вовсе не Невским, а проспектом 25 Октября. Люди неслись куда-то почти бегом, не привыкший к спешке Волк терялся и продвигался вперёд не быстро. Нужно найти поворот на Литейный. А если он уже тоже не Литейный? Что тогда? Нужно спросить у прохожих, но это были не прохожие, а пробегающие. И Волк, оглядываясь, шел медленно, но чуть погодя уже стал набирать скорость, идти быстрее и, поравнявшись с почти бегущим мужчиной, спросил у него на ходу:
– До Литейного далеко?
– Туда, вон. Я провожу, иди за мной, пацан, – это и было истинное лицо Ленинграда. Внимание людей, уважение друг к другу и забота.
Волк понесся рядом и вскоре бегущий мужчина остановился и сказал:
– Вот сюда поворачивай, а тебе куда?
– На Воинова!
– На улицу Воинова? – ответ удивил попутчика. Он задумался на миг:
– А на Шпалерную. Это туда, – и он махнул рукой вдоль проспекта, – иди туда, там спросишь, вон там, ещё далеко и тебе любой покажет, за зданием сгоревшего суда, что по правой стороне, там она, твоя улица Воинова, – и он улыбнулся и, набирая скорость, помчался дальше по своим делам.
Довольный Вовка весело зашага по Литейному, с интересом разглядывая здания и людей. Вот появилось и выгоревшее здание с пустыми оконными проёмами и следами копоти на стенах.
– « Вот бы и окна новые вставить сюда, можно неплохо заработать. Большие окна и много», – подул он, проходя вдоль суда. И повернул направо. Здание обгоревшего суда соединялось со следующим подвесным коридором, по которому шел солдат с ружьем за спиной. Вовка остановился и проследил за солдатом, пока тот не скрылся в обгоревшем доме. А следующее здание ещё больше привлекло его внимание. Окна первого этажа были погружены в землю больше чем наполовину, маленькие какие-то, Вовка уже замечал подобное в некоторый домах на Литейном.
