Мёртвая тишина опустилась на комнату. Дети в удивлении пораскрывали рты и устремили вопрошающие взгляды на Председателя. Такого утверждения не приемлил никто.

– Кто его видел? Кто беседовал с ним. Кто ощущал на себе его промысел? – Иван Макарович протянул вперёд руку и обвел ею сидящих, – Вы все дети бедняков. Отцы многих из вас сложили головы на войне. Матери бедствуют, Одежды и еды нет. Война ещё сотрясает землю. Почему этот Бог допускает убийства, голод и нищету? Почему есть богатые и бедные на земле? Это такой промысел Божий?

Все дети вообще не понимали, как такое может быть, что Бога нет. Но все прекрасно знали, что такое голод, когда кушать нечего, все знали, что такое нищета, когда одеть нечего. И все знали, где их родственники, убитые на войне: они у Бога на небе. И, словно, читая мысли детей, Председатель продолжил:

– Значит, это Бог хочет, чтобы были богатые и бедные, чтобы был голод, нищета, разруха. А сильных смелых и крепких мужчин он забирает к себе на небо, как – будто им на Зеле дела нет. Или он плохой. Или его вообще нет. И только большевики хотят накормить, обуть и одеть детей, женщин и стариков. Только Советская Власть борется за счастье простых русских людей, помогает бедным. А главный священник русской земли, патриарх Тихон, предал анафеме нашу Власть.

Волк слушал, он знал от мамы, что где-то далеко, в самой Москве, живёт патриарх Тихон, что это он назначает всех священников. Знал и не мог понять, почему и за что их сейчас убивают. Не мог он понять, почему Бог – это плохо, а пионеры – хорошо. Почему и Бог, и пионеры с большевиками не могут жить дружно и вместе осуществлять свой промысел в жизни.

Иван Макарович явно был доволен своей речью, а дети в недоумении сидел, раскрыв рты. Умолкнув, наконец, он тяжело опустился на свой стул и сложил руки на коленях и посмотрел сквозь окно куда-то вдаль, на ту сторону площади, где стояла сельская церковь Иоана Предтечи, словно видел сквозь неё «Светлое Будущее» всего человечества. Волк повернулся в сторону этого взгляда, увидел церковь и понял, что ему никогда не выйти из дверей алтаря с горном и не протрубить вместе с ангелами…

– Я вырос в рабочей семье, в Питере, – помолчав, отдохнув и дав отдохнуть детям, продолжил Председатель, – с двенадцати лет начал работать, в партии большевиков с 907 года. Воевал в мировую войну, вот этот крест дал мне царь за бои с немцами под Питером, – он потрогал крест на груди, который, согнувшись под своей колодкой, колыхался над самым сердцем солдата. – А в революцию сразу перешел на сторону Красных и попал в отряд к Чапаеву. С ним воевал на Урале. До самого ранения, пока пуля – дура не пробила мою грудь навылет. Выжил. Теперь вот по заданию партии я у Вас в Скрипино создаю Советскую Власть и новую жизнь. И предлагаю назвать новый пионерский отряд именем героя – Чапаева Василия Ивановича!

Здесь, в далёкой от Урала, Костромской губернии имя Чапаева было известно хорошо. Народная молва о Героях на Руси издавле распространялась быстро. Защитник бедняков был всегда в почёте. Все дети, что собрались в этой комнате, знали о Чапае и поэтому, когда Лёнька встал, оправил косоворотку и гордо произнёс:

–Кто за то, чтобы назвать пионерский отряд деревни Скрипино именем Чапаева Василия Ивановича, прошу голосовать! – и поднял вверх руку. Следом руку поднял и Иван Макарович.

Волк, ещё никогда не голосовавший в своей жизни, понял, что поднять руку это и значит проголосовать, быстро поднял свою руку. Остальные дети, увидев, что сделал Волк, тоже проголосовали «За». Так в мае 24 года в деревне Скрипино Костромской Губернии появился пионерский отряд имени Чапаева.

А в воскресенье Вовка с мамой отправился в церковь к утренней службе. Но вместо священника у церкви собирающихся людей ожидал Иван Макарович. Утро выдалось солнечным, но прохладным и на зелёной, дано некрашеной, крыше церкви хорошо видны были пятна росы, переливающиеся в лучах поднимающегося солнца. Лапти, обмотки, да и штаны до колен, подолы юбок промокли у всех от утренней росы. Голоса из толпы то тут, то там нарушали утреннюю тишину. Иван Макарович стоял на паперти перед прикрытыми дверями церкви, слегка расставив ноги. Кожаная его куртка была расстёгнута и на груди поблёскивали кресты и ордена. Сложив руки за спиной, он молча наблюдал за людьми и чего-то ждал.

– Чего не пускаешь в церковь? – громко спросила старушка .

– Где священник? Тоже убили? – крикнул одноногий инвалид, что опирался на деревянный костыль.

– Отец Пантилеймон обещал быть сегодня, – послышалось из задних рядов

– Чего молчишь? Раз пришёл, то говори! – крепкий парень похлопал себя нагайкой по сапогу.

– Председатель! А что теперь Бога нет. Теперь ты будешь вместо Пантилеймона службу служить?

– Я служу другому Богу, – не выдержал словесного напора Иван Макарович, и вступил в спор.

– Я служу тому Богу, который защищает бедных. Я служу тому Богу, который Россию защищает от врагов, тому Богу, который дает будущее детям вашим. Мой Бог – это коммунизм и его вождь – Ленин. Меня сюда прислала партия. Из Москвы, из столицы, с похорон вождя. И там, когда его гроб опускали в могилу, я поклялся служить идеям Коммуны до последнего своего вздоха. Я не знаю, где отец Пантилеймон, я и пришел сюда, чтобы вступить с ним в спор, чтобы отвлечь всех Вас от ненужной Веры в Бога и призвать к вере Себе самому, к борьбе за Светлое Будущее, к вере в силу коллектива. Я призываю Вас в то будущее, где Вы и Ваши дети будут сытыми, грамотными, счастливыми. Я пришел агитировать Вас за коммуну! Один человек слаб, а сообща мы победим всех врагов и создадим Могучее Государство!

По толпе пошел разноголосый шум. Люди уже спорили друг с другом. И вдруг Василиса, Вовкина мама, отпустив руку прижавшегося к ней сына, быстро поднялась на паперть, став рядом с Председателем, и протянула к людям ладонь:

– Сельчане! Я вдова, мой муж ушёл на войну восемь лет назад и пропал, пропал, словно его и не было. Сыновья растут в нищете. В доме и крошки хлеба, порою нет. Обуви нет, одежды нет. Работы нет. Сеять мне некому, батрачить не на кого. Где ты, мой Серёжа? За что погиб? Зачем Богу и царю понадобилась твоя жизнь? Мне деваться некуда. В Коммуне я смогу делать, то, что умею: доить, косить, полоть, стирать. Смогу сыновей поднять на ноги. Я за Коммуну!

Она приблизилась к Ивану Макаровичу, встала чуть сзади, словно спряталась за его спину. Шум пошёл по толпе, многие люди: женщины, старики, дети стали подниматься на паперть и становиться за спиной председателя. Вся толпа переместилась к церковным дверям, пока не остался на площади лишь один толстый мельник. Маленький, с маленькими и хитрыми глазами, он недоверчиво осматривал толпу, переминаясь с ноги на ногу. Подняв вверх свою маленькую белую ладошку, он погрозил в сторону церкви маленьким пальчиком и прошептал себе под нос: « Голодранцы, голь перекатная, погодите, ужо!», повернулся и пошел прочь.

– А ты молодец, Василиса, смелая женщина, – прикоснувшись своими пальцами к кисти, стоящей рядом Василисы, произнёс тихо Иван Макарович.

Почувствовал прикосновение к себе мужчины впервые за восемь лет и, услышав слова одобрения тоже впервые за эти годы, она прижалась своим плечом к плечу Ивана и крепче сжала рук Вовки, стоящего с другой стороны. И заметив это движение Василисы, все люди стали плотнее прижиматься друг к другу и браться за руки…

А за спиной у них стояла Великая русская церковь, Церковь имени Первокрестителя и с железной крыши её, словно слёзы, капали на людей капли утренней росы и словно воды Иордана крестили людей в новую веру.

В это время с городской дороги в деревню входил отец Пантилеймон, чтобы провести утреннюю службу. Он не знал ещё, что в душах людей уже поселился новый Бог.

Глава 6. Становление

Прошло пять лет. В стране устанавливалась и крепла новая власть. Вместе с ней подрос и окреп Вовка. Он учился в сельской школе, уже хорошо писал, читал, считал. Носил с гордостью пионерский галстук, готовился к вступлению в комсомол. Семья Овчинниковых жила трудно. Зарождавшееся колхозное движение, коллективные хозяйства встречали сопротивление в народе. В коммуну шла беднота, а середняки и кулаки не хотели отдавать своё добро в общее пользование. Первые года на коллективных полях и сеять-то было особо нечего. Продолжалось раскулачивание. В школе и в пионерском отряде часто говорили о больших планах государства, об электрификации, о больших заводах, о мощной Армии. Всё это было где-то там, далеко, за пределами Скрипино. И Вовку влекли дальние страны, другая большая жизнь. Он всё чаще видел себя солдатом с ружьем или на летящем коне, туда вперёд в свою новую жизнь.