А до партизан целых шестьдесят километров. И связной в эту ночь не ожидается.

— Что ты молчишь?.. Можливо ли такой поезд пропустить?.. Марья, слышишь?.. — Тормошит ее за плечо.

Зло на него берет от досады, что так мало времени.

— Ты что, машину мне подашь или самолет?! Ну, а я не птица…

Раздраженность разведчицы ему понятна. Он резко отворачивается и нервно ходит по комнате.

— Что же делать, что делать? Фашисты к Волге рвутся, проклятые!..

Сейчас из четырех братьев Марьи Ивановны кто-то наверняка в самом пекле нового немецкого наступления. Легко ли ей, когда эшелоны врага беспрепятственно идут через Дерюжную — на восток, туда? И каково ее словацкому другу?

— Андрей! — осенило разведчицу. — А что, если нам самим? А? У меня есть мина. Из тех, что последний раз от тебя принесла. Неизвлекаемая. Не успела в отряд переправить…

— Браво! Ей, молодец, болшевичка!..

По-доброму, ни он, ни она не имеют права решаться на что-нибудь подобное: их дело разведка, ни в коем случае нельзя участвовать самим в диверсиях, чтоб не ставить под угрозу срыва столь необходимую для партизан совместную разведывательную работу. Особая ответственность на ней, чтобы ни тени подозрения не навлечь на Крибуляка, неизменно пользующегося доверием у немцев, иначе гибель ему и горе для его семьи. Все, что угодно, только не это, лучше умереть самой…

Ночь теплая, хоть и август на дворе. Можно идти в одном платье, жаль только, что оно белое: будет в темноте светить. Крибуляк показывает на халат, дескать, накинь на плечи. Конечно, надо надеть его — зеленый, лучше нет для маскировки, и на случай дождя неплохо. На голову — красный теплый платок. Потом разведчица вынула мину из-под половицы — завернутый в газету кирпичик.

— Осторожней, Марья!.. Взорвется — от нас пылинки не останется. Дай-ка я понесу!..

Удобней зайти к дороге с Выселок, там низина, кустарник. Двинулись настороженно. Легкий туман, ни звезд, ни луны. Где-то собаки брешут. Прошли километров пять. Издалека видно, как ходят по железнодорожному полотну часовые, фонариками светят. Крибуляку особо таиться тут незачем — его появлению никто не удивится: начальник, пришел проверить посты. И если он осторожничает, то только из-за нее.

Остановились в кустарнике у переезда, прислушались: судя по разговору солдат, вроде бы немцев нет, одни мадьяры и словаки.

— Обожди меня здесь!.. — Крибуляк направляется к железнодорожной насыпи, передав мину Марье Ивановне.

Разведчице из лозняка слышно, как Андрей Иваныч переговаривается с постовыми. Вот он направился влево по линии; все находящиеся у переезда солдаты двинулись за ним. Свет фонариков все дальше и дальше, вот один вернулся назад, миновал переезд. Через несколько минут строгая речь начальника послышалась справа: за что-то распекает солдат. Перекликаясь по-своему, те гуськом потянулись прочь от него по насыпи в сторону Дерюжной. Что называется, начальник «баншуца» создал все условия для минирования, отослав патрульных.

Крибуляк снова у переезда. Все ближе темный его силуэт и слышней шаги.

— Идем скорей, пока часовых нет!.. Мину, мину!..

Пригибаясь, след в след, подошли к полотну. Андрей Иваныч, нащупав стык рельсов, начинает копать ямку.

— Посвети! — передает фонарик.

Он укладывает мину, Марья Ивановна присвечивает. Чертыхается Крибуляк — с детонатором у него что-то не ладится. Наконец взрыватель установлен, все в порядке.

— Полосочки, полосочки! — Напоминает, чтобы замаскировала следы на полотне.

Заделали мину землей, вокруг Марья Ивановна загребла полосы — не отличить от тех, какие сделаны часовыми. Крибуляк все тщательно оглядел.

— Готово!.. Пойду на всякий случай к охране. А ты скорее уходи, пока не рассвело!..

Еще с детства Марья Ивановна такая — что бы ни произошло, она тут как тут, ей все страх как любопытно. И чем запретней и опасней, тем интересней. Чтоб она да не посмотрела, как будут немцы лететь под откос. Такой редкий случай, может, больше никогда и не увидишь.

Затаилась разведчица в километре от полотна в кустах, на бугорке — все видно. Ходят по путям солдаты, светят, проверяют. Переживает, как бы мину не обнаружили. Несколько раз приметила по фигуре и походке: вроде бы Крибуляк.

Дрожь пробирает — сыро, и холодком тянет оттуда, где медленно-медленно розовеет небо. Долго ждала. Наконец далеко-далеко послышался паровозный гудок. Вот над лесом забелели клубы дыма, и эшелон выскочил из-за деревьев, стуча колесами. Танки на платформах, стволы пушек задраны вверх, пулеметы на крышах приторочены, из теплушек выглядывают солдаты.

Беспокоилась, не ошиблись ли они в чем, укладывая мину, боялась, что эшелон останется целым, — кажется, что он давно уже достиг опасного места и что теперь уже никакого взрыва не будет. И вдруг страшный гул потряс утреннюю тишину. Паровоз вздрогнул и под жалобный рев гудка, подобно смертельно раненному зверю, повалился набок. Вагоны, столкнувшись, полезли друг на друга, словно спичечные коробки, рухнули телеграфные столбы, порвались провода. Лязг буферов и грохот разрывов, крики и стоны раненых, беспорядочные выстрелы и красные языки пламени.

Пока наблюдала за крушением эшелона, за беготней солдат у горящих вагонов, стало совсем светло. К месту диверсии из ближних сел и хуторов скакали конные полицейские, шли пешие. Несколько раз Марье Ивановне пришлось нырять в коноплю. Пожалела, что ослушалась Крибуляка и не ушла затемно: чего доброго, так и угодишь под полицейскую облаву.

Огляделась, как бы проскочить на Дерюжную. Кругом картофельные поля, огороды, жнивье — место открытое. И машины слышны с той стороны. Опасно. На Выселки пройти, пожалуй, выгодней: недалеко и не так людно. А там у знакомой бабки можно переждать.

Однако опасность поджидала разведчицу совсем с иной стороны. Километра полтора оставалось до Выселок, когда заметила двух полицаев с автоматами, быстро мелькавших в лозняке. Сначала не подумала, почему это они спешат не к месту диверсии, как все, а в обратную сторону. «А ведь это они по мою душу!» — мелькнуло в сознании, как холодной водой окатило. Идут быстро, наперерез, с явным намерением опередить ее. Один прихрамывает, он ей хорошо знаком: десятский на одном из хуторов, русский, а хуже фашиста, зверь зверем, ловкий и хитрый, сатана.

Прибавила шагу и свернула по картофельнику, чтоб укоротить путь и обойти двух баб, выходящих с Выселок на дорогу. Преследователи заторопились. Уже никакого сомнения быть не может: за ней гонятся. Забеспокоились, видать, что могут упустить добычу: за сараем, к которому направляется разведчица, высокая и густая конопля.

Опередила полицаев метров на двести. Слышно, как те матюкаются от досады, но не стреляют: палить из автоматов на таком расстоянии бесполезно. И не кричат — надеются, видно, что уже ничто беглянку не спасет.

На коноплю Марья Ивановна, конечно, рассчитывала. Казалось, что и выхода другого нет. Новое решение пришло мгновенно. На ней же халат и платок — вот хорошо, что их надела! Зеленый цвет и красный. А ведь это для преследователей пока что единственная примета!

Как забежала за сарай, сразу же халат с себя долой, платок долой. И все это быстренько под навоз, а сама в белом платье и с взбитыми кудрями, открытая, полицаям навстречу. Как ни в чем не бывало, улыбается кокетливо.

— Здравствуйте!..

— Здрасте!.. — Запыхались немецкие прихвостни, торопятся. — Не видала, куда тут сейчас женщина прошла?

— В зеленом платье и в красной косынке?..

— Да.

— А она туда побежала, — показала на коноплю.

— Вот спасибо! — И дальше, мимо нее. Застрочили из автоматов. Весь конопляник очередями покосили да ногами поистолкли.

С неделю шло следствие. Беспокоилась за своего друга: и его жизни касалось и ее. Но все обошлось. Диверсию приписали партизанам.

Крибуляк давно уже просит встречи с партизанским командованием. Беспокоится, не слишком ли мало делает он для народных мстителей, можно больше. И есть у него задумка: взорвать мосты и рельсы на всем Шумихинском перегоне. Пожалуй, не меньше двух недель понадобится после этого немцам, чтобы восстановить магистраль. На себя он берет всю подготовку к этой диверсии.