Лунный свет серебрился на одеяле, изредка скатывался на край кровати ровной, слепящей глаза волной и снова замирал пушистым котенком на коленях. Олег взглянул на соседнюю кровать, где лежала Олеся. Он чувствовал, что она лежит к нему лицом. Но она утонула во всепожирающем мраке ночи, так что Олег, как ни вслушивался, не мог уловить даже ее легкого дыхания. И ему стало казаться, что рядом, на расстоянии вытянутой руки, осталась только бесформенная ее тень, а он сошел с ума, сидит и по-идиотски пялится в бессмысленные глаза ночи, все еще надеясь, что ему здесь рады.

Он хотел было встать, но не смог. Тело не повиновалось сознанию, которое не желало смириться с его безысходным чувством одиночества, неуместного присутствия в этой комнате, уже занятой ранее прекрасным живым существом, не издающим ни единого звука своего присутствия. Олег обозлился на себя, что притащился сюда, что поддался магнетическому ее очарованию, не найдя сил сопротивляться внезапному, пусть и мимолетному вниманию к своей персоне. Может быть, она тоже не спит? И теперь, прекрасная и слегка бледная, лежит рядом и наблюдает за его бессловесными, освещенными луной мучениями.

Олег взглянул в лицо луны, укоризненно смотрящей на него слепыми всепроникающими глазами, невесомо плывущей и бодрствующей над спящим городом, бросая причудливые пятнышки света на грязные крыши домов, и твердо решил подняться и тихонько уйти. И в это мгновение уставшее от неподвижного сидения тело сделалось невесомым и поплыло навстречу бессовестной луне. Мрак исчез, и Олег увидел под собой пульсирующие голубые жилки рек, окаймленные изумрудной страной лесов, тянущихся с востока на запад к пустынной безбрежной шири океана. Среди спичечных коробок домов он различил муравьиные передвижения людей, кажущиеся совершенно беспорядочными сверху, искристые разноцветные, с радужными бликами огоньки светофоров на перекрестках дорог и семафоров на крохотных железнодорожных лесенках. И где-то среди этой муравьино-черепашьей возни была сокрыта и его жизнь, бестолковая, но для какой-то цели задуманная Творцом. Где-то был его дом, где эта самая жизнь начала свое произвольное течение и где она, вполне возможно, и оборвется в неизвестный никому час душевной печалью несбывшихся надежд и мечтаний. Останется только луна, неизменная и сонная, укоряя кого-то другого в медлительности, бездействии и бесцельности молодой жизни, не желающей воспользоваться предоставленной возможностью испытать волнительные и упоительные минуты счастья…

– Почему ты не спишь? – вырвался из темноты робкий голос.

То, что она первая нарушила тягостное бесконечное молчание, тронуло сердце Олега, он пожал плечами и тихо ответил:

– Не знаю… Я не могу спать, когда ты рядом, не могу лежать здесь один.

Снова воцарилось молчание. Луне надоело наблюдать за этим бессмысленным разговором, и она унесла свой матовый фонарь в окно другой комнаты.

– А ты почему не спишь?

Темнота не ответила.

– Я, наверное, пойду, – грустно сказал Олег и скинул ноги с кровати.

– Не уходи, – заволновалась тишина и с дрожью в голосе добавила:

– Думаешь, мне легко быть наедине с мужчиной?..

– Можно к тебе? – робко спросил Олег.

Рядом заскрипела кровать, и Олег в одно мгновение оказался под одеялом.

Железная кровать противно заскрипела.

Его тело соприкоснулось с горячим, вздрогнувшим телом Олеси. Он почувствовал ее теплое дыхание и уже еле уловимый запах пляжа. Сердце его взволнованно затрепетало, падая в бездну чувств, и ему не хотелось выбираться из этой бездны, хоть она и страшила его.

Олеся молчала. Она замерла в ожидании, боясь пошевелиться.

– У тебя был кто-нибудь? – вдруг спросил Олег и закусил губу.

– А ты как думаешь? – тут же вопросом на вопрос ответила Олеся.

– Я не знаю, – замялся Олег, – но… я хочу тебя.

Как только он сказал это, сердце его отозвалось в голове мощным толчком крови и замерло.

Олеся ничего не ответила, но Олег почувствовал, что с ней что-то происходит. Он медленно приподнял руку с ее плеча, отчего она снова вздрогнула, и осторожно опустил ее на щеку. Щека стала влажной. Он не видел, он чувствовал пальцами, как крупные слезинки катились из глаз, но она даже не всхлипывала, она плакала молча, словно это душа ее обливалась слезами, тронутая словами Олега.

– Ты плачешь, Олеся? – взволнованно зашептал он. – Прости меня, дурака.

Он погладил ее по щекам, вытирая слезы, но они все катились и катились, крупные и горькие, изливая наружу тайную, мучительную печаль.

– Меня мой парень однажды чуть не изнасиловал, – прошептала Олеся и уткнулась мокрой щекой в его плечо.

– Прости меня, идиота, прости, – затараторил Олег и стал нежно целовать ее в соленые щеки и нос.

Олеся вздохнула глубоко и перестала плакать. Он гладил ее по плечам и спине, успокаивая, как маленького ребенка, которого он только что, сам не желая того, обидел. Все тело его горело, кровь шумела в висках, и он гнал от себя страстное желание овладеть ею. Он знал, что она не будет сопротивляться, потому что только что доверила ему самую сокровенную и мучительную свою тайну. Она доверилась ему, выплеснув наружу глубоко сокрывшуюся боль, и он просто не имеет права предать это доверие.

Олеся уснула и стала еле слышно посапывать, а он все гладил и гладил завороженно ее упругое тело, не в силах остановиться. Он был несказанно счастлив, что она именно ему доверила свою боль, и он не смел теперь даже думать о том, чтобы обидеть ее своей похотью…

Начало светать. Олег осторожно, чтобы не потревожить спящую Олесю, слез с кровати, стараясь не шуметь, оделся, взглянул еще раз на ее спокойное, разомлевшее лицо и пошел на квартиру приводить себя в порядок.

Было еще рано, поэтому вахтерши за столом сквозь стеклянную дверь он не увидел: никем не потревоженная, она тоже спала.

Квартира его находилась недалеко от профилактория, поэтому вернулся он скоро. Вахтерши по-прежнему не было на рабочем месте, и он беспрепятственно мог подняться на второй этаж, но, потоптавшись несколько минут на одном месте, передумал и вышел на улицу.

Утро разгоралось. Солнце еще не поднялось из-за густых развесистых кленов, поблескивая сквозь листву желтыми маячками. Телу было приятно тепло, но не жарко. Прохожих не было, и рассыпавшиеся по тротуару густо воробьи громко наперебой чирикали, радуясь прекрасному тихому утру и тому, что их никто не беспокоит.

Примерно через час вышла Олеся. Она была пышна, свежа и прекрасна, и на лице ее не осталось и капли той печали, которая заставила ее прошедшей ночью так горько плакать.

– Я даже не заметила, когда ты ушел, – сказала Олеся, подходя ближе.

– Я ходил побриться.

– Я подумала, – сказала Олеся и опустила глаза, – я подумала, что нужно ехать домой. А ты, если что-нибудь узнаешь, – заговорила она быстрее, как будто боясь передумать, заглянув Олегу прямо в глаза, – то позвонишь мне. Да?..

На автовокзале было на удивление мало народа, и поэтому билет Олеся взяла сразу же, не выстаивая привычной длинной шумной очереди.

Олег совсем опечалился, но изо всех сил старался не подавать виду, как сильно ему не хочется ее отпускать. Он прекрасно понимал, что, оставшись здесь, она будет переживать и волноваться, как бы ни хотел и ни старался, ничего с этим не поделать. Неудачу и поражение человек переживает и перебарывает сам, один на один с собой, потому что никто, даже самый близкий и родной человек, не сможет влезть в его шкуру и почувствовать то, что чувствует он.

Олеся купила несколько тоненьких кроссвордов, чтобы, как она сказала, дорога не показалась слишком долгой.

Они вышли на перрон. Длинный «икарус» уже стоял на крытой платформе с распахнутой настежь дверью, и пассажиры неторопливо один за другим занимали указанные в билетах места.

Олег с Олесей стояли чуть поодаль. Он рассеянно смотрел то на Олесю, то по сторонам, не зная, что сказать. Рядом с ним стояло самое прекрасное в мире существо, впервые настолько сильно поразившее его, что он до сих пор не верил, что это явь, а не сон. Олеся заметила его волнение и потому с надеждой в голосе сказала: