– Лучше бы так, а то ты начинаешь меня пугать, – Иоаким усмехнулся своей летучей улыбкой и дал коню шпоры. – Поспешим, брат! Пир во дворце родителей уже начался, а мы не можем позволить ждать себя дольше, чем того требует этикет!

Братья пустились по мостовой вдоль аллеи фонтанов и поравнялись со старой ратушей, излюбленным местом гнездовья серых чаек. Ярл обернулся и увидел море – старая башня располагалась напротив маяка, и можно было провести по улицам города прямую линию между двумя твердынями, не задев ни одного дома, так что море, такое далёкое и одновременно близкое, было хорошо различимо. Ярл ещё ребёнком облюбовал для себя это место. Он любил залезать на башню, чтобы полюбоваться тем, как солнце утопает в морской пучине, и мечтать о чём-то невыразимом, несбыточном. Он был немного мечтателем, за что над ним часто подшучивал брат.

– Никак воспоминания одолели? – продолжая улыбаться, спросил Иоаким. – Быть может, мне оставить тебя тут до следующей луны, чтобы ты не витал в облаках при встрече с отцом?

– Нет, брат, я вспомнил о том, как приходил сюда в детстве, – Ярл отвечал невпопад, чувствуя, что в память его рвутся чужие мысли: «Море и ветер, буря и камни, сила и падение, спрятанный ключ, предательство, отчаяние и пустота…».

– Перестань, я же вижу, что ты загляделся на рыженькую дочку старого Сапруса! – продолжая смеяться над собственной шуткой, Иоаким взял под уздцы коня Ярла и повел в сторону дворца. – Будет тебе, брат, девушки подождут!

– Да, конечно… – Ярл совсем было перестал слышать брата, как слух его заполнили трубы замковых бойниц – они были дома.

Морок развеялся, и на лице Ярла снова расцвела привычная бесхитростная улыбка – в свои покои он вошёл на закате, не забыв поприветствовать добрую половину дворцовых слуг, с которыми его связывали детские забавы и приключения.

День клонился к ночи, и рубиновый шар, окрасивший морскую лазурь в багрянец, также бесстрастно тонул в пучине, не обращая внимания ни на кого в Мире – в первый вечерний час Ярл и Иоаким предстали перед своими родителями.

Шун и Перегрин по традиции встали, приветствуя своих сыновей и наследников. И, хотя церемония ограничивалась присутствием придворных внутреннего круга, все беспрекословно следовали традиционной необходимости соблюдать вековые приличия. Шун прятал в уголках губ незаметную никому, кроме, разумеется, Перегрина, улыбку и гордо вслушивался в дыхание сына, многое говорившее ему о том, каким стал Ярл за последний год. Он слышал в нём радость возвращения домой, звон стремлений и наивность идеалов, неистовое желание изменить Мир к лучшему и что-то ещё, потаённое для самого Ярла, а потому неясное и для Шуна. Перегрин молча смотрел на Иоакима. Страх промелькнул в его сердце, но отец не может быть беспристрастным, когда судит своего сына, и потому всевидящий сосредоточился на возродившейся дружбе братьев.

Торжественность момента была прервана голосом Ярла:

– Отец, будь в добром здравии! Я, Ярл, сын Шуна, правителя города Эл, рад вернуться в родной дом. Город-без-короля признал мои победы, и его жители попросили меня стать их предводителем. Я согласился с этим долгом и хотел бы просить доброго совета у своего многомудрого родителя!

Какими бы наивными ни казались Шуну речи его всё ещё слишком молодого сына, он не мог не сочувствовать ему – мечты о Мире, каким его рисовали в легендах, до сих пор тревожили его во снах.

Перегрин увидел желание друга раньше, чем тот успел об этом подумать – протянув твёрдую руку, он помог другу спуститься с возвышения, на котором располагались их кресла, чтобы тот смог подарить теперь уже вовсе явную улыбку своему сыну.

Шун, слегка запрокинув голову, громовым голосом возгласил:

– Мы счастливы приветствовать тебя, Ярл, любимый сын, герой и воин, который смог освободить жителей Города-без-короля от страха войны! В одном отец никогда не откажет сыну – в добром совете, и для того мы с братом Перегрином звали тебя в город Эл, чтобы дать его тебе. Предвосхитив наше намерение, ты сам пожелал услышать совет, так слушай же!..

– Но любимый отец, – Ярл был наслышан о проницательности родителя и имел возможность неоднократно на собственном опыте испытывать её, однако ему было порой невдомёк, что между проказами юнца и убеждениями юноши есть хоть какая-то разница, – ведь я ещё не задал своего вопроса…

– О чём ещё может спрашивать юный воин, только что одержавший свою первую победу и готовящийся, к тому же, вести за собой доверившихся ему людей? – дружественно подмигнул невидящими, голубыми, как весеннее небо ранним утром, глазами Шун. – Тебе нужно знать, что же делать дальше, как сохранить обретённый мир! Разве я не прав?

– Конечно, дорогой отец, но…

– Но это, конечно, не самое главное – тебе не терпится поделиться с твоим народом знанием о том, что война пагубна, и в уме каждого посеять семя, которое в конце концов выведет те сорные мысли, которые приводят людей к их несчастью. Что ж, это неудивительно, сын, однако… – тут Шун переменился в лице столь стремительно, что многим присутствующим показалось, что перед ними появился совершенно иной человек, старый, уязвимый и тревожащийся. Таким правителя Шуна видели только самые доверенные люди, и они знали, чувствовали, что в такие минуты нельзя забывать ни слова из того, что скажет слепой мудрец, потому как речь пойдёт о самых важных вещах. Даже свет, казалось, в такие минуты, притуплялся и способствовал всячески распространению чувства невыразимой тревоги, такой благотворной для запоминания. Шун продолжал:

– Однако же, Ярл, послушай меня, ты хочешь невозможного!.. Мир – в сознании каждого человека, как и стремление к жизни. Абсолютно у всех. Это не сработает в Мире, сынок!

– Ты неправ, отец! – в сердцах воскликнул Ярл. Они с отцом спорили часто, и старик всегда ему перечил, ему, за кем должно стоять будущее если не Эла, то теперь уже Города-без-короля… И он сам как-нибудь управится с ним, потому что стремления – это сучья и ветви для очищающего пламени, которое уничтожит всю скверну, всё зло Мира!..

– Я вижу твои мысли, сынок, – тихо покачал головой Шун. – Ты всегда был горяч не в меру. Что ж, в том, кажется, есть и моя вина. Однако, позволь закончить.

– Конечно, прости меня, папа… – потупил голову Ярл, который чтил своего отца, но при этом не понимал многое из его слов.

– Благодарю, – вновь блеснул своей потаённой улыбкой. Шун, несомненно, знающий своего сына и умеющий заставить его слушать. – Итак, война – это природа человека, и это неспроста. Противостояние несёт не только разрушение, оно также куёт человека сильным и смелым… умеющим прощать и жертвовать собой ради общего блага. Битва неизбежна, но люди бьются не только на бранном поле – главная битва, сын мой, которая предстоит и тебе, это битва с самим собой. Это самый необычный поединок – тебе придётся не защищаться, но отбрасывать щиты, которыми ты хочешь обезопасить себя от Мира, а также латы, которые прикрывают твоё настоящее лицо. Став искренним, тебе выпадет встретиться со своими пороками и пройти сквозь все беззащитным, чтобы избавиться от них. И многие из них тебе ещё придётся поискать…

Ярл стоял и слушал, ошарашенный, как и всегда, той сокрушающей проникновенностью, которой обладали слова его отца. Он слушал, и, казалось, открывал для себя что-то давно знакомое, что-то, похожее на чувство, которое вызывал у него пейзаж, открывавшийся в детстве с башни маяка…

– …а после тебе предстоит поделиться обретённым знанием с другими людьми, чтобы научить их. Так твоим мечом станет слово, но крайне важно, чтобы они любили тебя, потому что это знание…

…почему ему вспоминается детство, почему именно сейчас? Ярл всё глубже погружался в туманные воспоминания, всё ярче перед глазами проступали образы моря, бури и тёмной лесной чащобы…

– …не даётся без доброго согласия, – закончил свою речь Шун. Ярл снова стоял перед возвышением, а перед ним стояли его отец и дядя. Они смотрели, улыбаясь, и постепенно к Ярлу начало подкрадываться чувство настоящего восторга. «Теперь всё будет хорошо, всё возможно, начать с себя и научить любящих меня подданных, показать им пример!..» – подобные мысли крутились в голове Ярла, пока его губы произносили слова благодарности.