Когда произносили «си эвэй» или «си эгейн», он понимал: пора сваливать. До выхода его провожали отполированные дивы с накачанными воском губами, ртутными глазами, одетые в литой чугун, позолоту или малахит – в соответствии с фирменным стилем банка.

Распихивая буклеты по карманам, он ехал дальше…

В ресторане, оформленном в деревенском стиле, расположенном на конюшне, рядом с его собственностью – трехэтажным особняком, он проводил теперь большую часть времени. Он подолгу сидел за столом, заваленным горами креветок, раков, заставленным вазами с икрой и виноградом, но он ел буженину, седло ягненка и чипсы, никак не мог наесться, запивая, что попадало под руку, – белым и красным вином, пивом, бренди, не чувствуя разницы. Пьянел от еды и напитков, устало откидывался в кресле, вытирал льняными салфетками влажный лоб, жирную шею, масляные губы, дышал тяжело, временами икал. На антресолях ему отвели небольшую каморку, и он любил спать под крышей, подолгу не спускаясь вниз, и лишь изредка колотил каблуком новых ковбойских сапог по деревянному полу, чтобы ему принесли пожрать и выпить.

Над его головой, прямо к деревянной некрашеной обшивке был приклеен портрет Джулии Робертс из фильма «Красотка». Ярик не знал, кто ее клеил, но ему нравилось смотреть на красивую Юлию. К нему сюда поднимались знакомые, которых знал он плохо, имен почти не помнил и не понимал, зачем он им нужен и зачем нужны они ему. Ему совали бумаги, он подписывал не читая, стараясь побыстрее отделаться от посетителей.

– Ты ведь председатель ООО «Амбассадор»? – появился перед ним однажды очередной гость, маленький жучок с набитым бумагами портфелем.

– Ну, – ответил Ярослав, не поднимая головы и с хрустом икая.

Жучок наклонился и, понизив голос, сообщил:

– У меня двутавровая балка. Сколько тебе нужно?

– Ну, – опять сказал Ярик и снова икнул.

Жучок почему-то обрадовался, достал из портфеля бумаги и вложил в руку Ярика ручку.

– Вот, – сказал он. – Подписывай. Сто семнадцать тонн. А бабки сюда! – он повертел перед носом Ярика клочком бумаги.

– Ну, – икнул снова Ярослав.

– Молоток! – радостно хихикнул жучок. – С тобой дела иметь одно удовольствие.

Он спрятал бумаги с каракулями Ярика Байдуганова в портфель, но не ушел.

– Слушай, – сказал он. – У меня кислород есть. Возьмешь? Сколько тебе надо кислорода?

В этот момент в каморку влетел Тимур. Он выхватил портфель из рук жучка и заорал на Ярика:

– Чего ты подписываешь! Кто тебя просил!

Жучок тут же исчез, как провалился. Тимур схватил Ярика за шиворот, приподнял с кровати, ударил в живот, Ярик охнул, скрючился, но тут же получил удар по шее. Успел только икнуть и в следующий момент уже валялся на дощатом полу рядом с кроватью. Тимур стал пинать его ногами, повторяя после каждого пинка:

– Не подписывай! Ничего не подписывай!

«Кислород, – думал Ярик, вздрагивая от ударов. – Мне не хватает кислорода…» В воздухе было разлито еще что-то такое, чего Ярик не мог заглотнуть. «Почему я такой несчастный, – думал он. – Ведь у меня есть деньги…» Боли он почти не чувствовал…

Засыпая, он вспомнил вдруг, что на носу диплом, а он ничего не делает для этого. «Надо бы сказать кому-нибудь. Отца больше нет…»

Он стал достопримечательностью. Приезжали из города на конюшню какие-то люди в надежде увидеть толстого Ярика, человека, у которого херова туча денег и который спит и жрет целыми сутками. Такая вот жизненная аномалия. Приезжали бригадами и студенческими группами. Были у него тут депутаты. Отцовы сослуживцы. И девчонки, с которыми он знакомился в апартаментах, они пытались его как-то развлечь.

– Ну, котик, чего ты грустишь? Поехали с нами…

– Да не грущу я, пошли на хер!

С доброй вестью явились две пресные тетки, долго трындевшие о гармонии, первичной радости и ритмах вселенной. Они предлагали Ярику идти за ними по пути познания и обретения в лучах истинной веры.

– Идите в жопу, – сказал Ярик, и тетки ушли.

Раз в два-три дня его навещал Тимур. Обычно он садился в кресло подальше от кровати, произносил монологи, вроде такого:

– Любуюсь знакомым мерином. Понимаешь, что такое мерин? МЕРИН! И никаких проблем! МЕРИН! И твоя жизнь навсегда уравновешена. Никаких гормонов – ни в молодости, ни в предзакатном возрасте, ни психологических травм, ни ревности, ни страданий. Мимо проходят абсолютно голые лошадки и в тебе ничего не шевелится. Никаких таких либидо, никаких переживаний… Среди лошадей нет такого явления, как застарелый педофилизм, нет би-, гомо- и асексуальности. Не встречаются воинственные формы антисексуальности. Их это не волнует. Глядя на красавца-мерина, я думаю, чему я не мерин, чему не летаю. Весьма эстетически ладным выглядит этот черт на четырех ногах. Во всяком случае, привлекательнее, чем черт на двух. И пахнет натуральным. Будь я молодой женщиной, в «расцвете», страдал бы по невозможному, недостижимому, непережитому… Тема неисчерпаемая…

Под монологи Тимура Ярослав засыпал. Иногда ему снился отец. Ему снилось, как когда-то в детстве отец брал его с собой на катер в инспекционные рейды. Во время одной такой поездки маленький Ярик вывалился за борт. Отец наклонился к нему, зло посмотрел и, прежде чем протянуть руку, сказал: «Хоть бы обувь снял. Кеды совсем новые…»

Он оброс теперь и совсем перестал мыться. Ему ничего не надо было, не было никаких желаний. В каморке стоял тяжелый дух.

Когда внизу послышалась стрельба, Ярик подумал, что его пришли убивать. «За что? За что?» – панически думал он, но под кровать не лез. Не потому что хотел умереть героем – кровать стояла низко и он с необъятным своим животом под ней бы не поместился. Можно было попытаться вылезти на крышу. Но это тоже было страшно. Можно было упасть и разбиться. Так он лежал, слушая душераздирающие крики снизу и размеренные выстрелы. Кого-то там методично добивали. А на улице под стеной ржали лошади. Лошадей было жалко. Но в них вроде бы не стреляли.

Он услышал скрип ступенек и увидел вдруг перед собой страшную рожу с дико выпученными глазами. Волосатая рука сжимала качающиеся перила, другая – пистолет.

– Кто такой? – спросил страшный тип, наставляя дуло Ярику в лоб. – Чего уставился? Опусти глаза. Стрелять неприятно.

Ярик почувствовал, как под животом стало горячо, а ступни ног похолодели.

– Это же Ярик! – произнес кто-то из-за спины человека, только что намеревавшегося убить Ярослава Байдуганова.

– Ярик?!. А-а… – убийца опустил пистолет и с ухмылкой покачал страшной рожей. – Ты бы, Ярик, носки сменил, дышать тут нечем…

Они развернулись и направились вниз. Страшная рожа, улыбаясь, обернулся в проеме:

– Вали отсюда, Ярик! Сейчас мусора прискочат…

Свою лежанку Ярик не покинул. Он не мог встать. Ноги отказались подчиняться. Он долго стучал по деревянному полу ковбойским сапогом, никто на его зов не поднялся.

Милиция приехала только на десятый день. Лошадей в конюшне не обнаружили, лишь старый мерин бродил под окнами ресторана…

Ярик был мертв. На его теле не обнаружили огнестрельных ран. Умер он своей смертью, хотя и не очень чистой, скончался как раз накануне вступления в права наследования…

Из морга его забрала та самая грудастая блондинка, с которой он в пьяном беспамятстве расписался, похоронила она его скромно – в могиле, где уже лежали мать с отцом. Тимур на похороны не явился. Была, правда, Лола Курбатова.

С утра и до самого вечера он сидит на открытой веранде, в плетеном кресле. Сидит как мертвый куль, не чувствуя своего тела. В старости он стал грузным. Но избыточный груз не давит. От него ушла боль, она ушла одновременно с желаниями. Желания и боль всегда идут рядом. Лишаясь одного, утрачиваешь и другое. Он ничего не ест и не пьет. Почти не шевелится.