Он смотрел, как ее пеленают, и странные мысли приходили ему в голову. Они не казались ему тогда противоестественными, стыдными, но он не мог бы никогда пересказать их никому. Крохотное существо, едва явившееся на этот свет, уже запрограммировано на плотскую любовь. Оно будет зреть, чтобы принять в себя живое семя, взрастить его в своем теле, чтобы тоже отторгнуть и дать толчок следующим движениям. И нет этому конца. Вековечная цепь соитий страстных и отчаянных криков делают беспредметными рассуждения о смысле бытия, философских значениях понятий пространства и времени. Бесконечная жемчужная нить, переплетаясь с другими, образует вибрирующую сеть, покрывающую этот мир присно, ныне и во веки веков…

Анюта сидела рядом с ним на переднем сиденье. Тоже о чем-то думала, о своем. Стала потихоньку сползать, засыпая… Герман остановил машину, взял ее на руки и велел Борису пересесть вперед. Борис был отчего-то недоволен, но возражать не стал, покорно пересел вперед. Герман устроил Анюту на заднее сиденье, голову положил на колени Антону. Анюта вытянулась во всю ширину салона, волосы разметались по коленям Антона, рука свесилась вниз. Машина вновь тронулась. Антон всю дорогу сидел не шевелясь, боясь побеспокоить Анюту, и как зачарованный смотрел на ее локоны…

Они едва не проскочили поворот, Герман резко тормознул, Анюта стукнулась головою о дверь. Антона передернуло. А Борис посмотрел злобно на Германа, по-бабьи затряс руками, но ничего не сказал.

– Папа, где мы? – Анюта на мгновение подняла голову. – Что происходит?

– Ничего не происходит. Спи. Я разбужу.

Все лето стояла страшная жара. Я жил в пустующем деревенском доме моей двоюродной сестры. Дом стоял в самом дальнем конце села, ко мне никто не приходил, раз в несколько дней я ходил в магазин, покупал буханок пять черного хлеба и молоко в квадратных упаковках…

Я привез с собой блокноты и карандаши, собирался писать последнюю книгу. В ней я намеревался выразить все, что только мог, после этого, полагал, все будет сказано.

Эпизод за эпизодом я перебирал в памяти ушедшую в прошлое жизнь и пытался определить, как дорого все это стоит. Вновь приходили сомнения – вся ткань минувших событий напоминала покрывало, траченное молью. Выходило – писать не о чем, и мое сидение на даче напоминало мне очередную дыру в этом покрывале. Сны, зачастую выдуманные, становились моей реальностью. И не хотелось расставаться с ними…

Я ни с кем здесь не общался, не видел вокруг ни одного человеческого лица. Однако странным образом в мою жизнь стали вторгаться живые существа. Они заполняли пустоты, образовавшиеся после того, как я покинул привычный мир.

Дождей с начала мая не было, живые твари не впали в анабиоз, они были активны в самое полуденное пекло, я подозревал, что эта активность была связана как-то со мной, с моим присутствием в этом месте. Огромное количество жучков и паучков сновало по дому и двору. Каждый день на пути в деревянную уборную меня встречала приблудная кошка, черная с коричневыми подпалинами, она злобно шипела на меня, не хотела уступать дорогу, в ее глазах горела желтая злоба. Она готова была броситься и исцарапать мне лицо, я терялся от этой ненависти, не находил ей объяснения, старался обойти кошку. Слышал ее злобное шипение в кустах, когда часами сидел неподвижно на веранде.

Она заставляла вспоминать детство, которое было заполнено войнами, в том числе с соседскими кошками. Эти твари всегда меня не любили, и я отвечал взаимностью, дело доходило до жестоких казней, хотя в те времена ничего мне не было известно о сатанизме, о кошмарных ритуалах жертвоприношений, кои начинаются с котят… чаще всего ими и заканчиваются…

Кошка, однажды распятая мною на дереве, преследовала меня всю жизнь. Где бы я ни жил, обязательно в подъезде оказывалось это отродье, фыркающее на меня и выгибающее злобно спину. По ночам я слышал душераздирающие крики под окном, а с лестничной площадки в квартиру проникал невыносимый запах кошачьей мочи.

Кошка в магических обрядах – проводник, и лишь она видит, кому и когда не стоит переступать незримую черту. Беспричинная кошачья агрессия – это знак того, что в тебе сидит нечто, от чего лучше избавиться. Но вот что именно сидит и как избавляться – этого просветленные в своих книгах не поясняют…

Было здесь много ящериц и темных молчаливых птиц. По двору и прямо по дому бегали крысы, крупные, пепельные, какие-то неестественно голубые. Они не выглядели отталкивающими, кои обитают на помойках. Напротив, была в них какая-то аккуратность и неспешность. Но милей от этого они мне не становились. Крысы не обращали на меня внимания, не прятались и не уступали дорогу, когда попадались на моем пути. Я видел, как они взбираются по лестнице на чердак. По ночам я слышал топот их лап на потолке.

Ножки кровати я установил в банки с водой, а между спинками кровати натянул полог из старых простыней. По ночам я слышал, как в окно бьет клювом обезумевшая птица…

Я почти ничего не читал. Освещение было слабым, лампочки горели полуживым красноватым накалом, было неприятно, когда они горели, я редко их зажигал…

Подолгу лежал без сна, думал о своей книге, но то, что происходило вокруг, мешало мне сосредоточиться. Я слышал странные звуки. Однажды мне померещилось, что в лощине за огородом я слышу тихое лошадиное ржание. Мне в этом ржании послышалась жалоба и призыв о помощи…

Было очень душно, полог из простыней мешал доступу воздуха, я ощущал присутствие шерсти и какого-то мелкого пуха в кровати, он лез мне в нос и глаза. На чердаке скрипели доски. Под окном слышались чьи-то голоса, неясное бормотание и вздохи, их можно было принять за человеческие и от того по спине бегали мурашки. Мне хотелось встать, пройтись по двору, может быть, спуститься к пруду и посидеть на берегу, но я испытывал непростительную слабость, какой-то детский страх, казалось, меня поджидают ядовитые змеи или взбесившиеся лисы…

Где-то вдалеке слышался собачий лай. Он был нервным, трусливым, ищущим чьей-то защиты. Потом этот лай трансформировался в угрожающий вой – это были уже другие собаки, одичавшие, они выли невыносимо размеренно, то приближаясь, то удаляясь и пропадая в горах…

Я представлял эти бродячие стаи, они, должно быть, питаются падалью, воруют отбросы из мусорных баков и при случае нападают на подгулявшего пьянчугу, возвращающегося к себе поздней порой…

Я проснулся в липком поту. Выполз из-под полога. Утро было пасмурным, застывшим. Верхушки гор оделись в меховые шапки. На веранде в диком беспорядке валялись вещи, оставленные мною с вечера. Блокнот был изодран в мелкие клочья. Буханка хлеба превратилась в лепешку, размазанную по столу. Здесь же валялся мобильный телефон. Я хорошо помнил, что не собирался брать его с собой, думал жить на даче, не поддерживая связь с внешним миром. Видимо, автоматически сунул в рюкзак. Я нажал на кнопку включения – дисплей вспыхнул и тут же погас. Надо было найти зарядное устройство – возможно, его я тоже прихватил, – потом позвонить сестре…

Взял ведро, спустился к колонке, набрал воды. Облился. Вода была холодной – я вздрогнул всем телом, шагнул из образовавшейся подо мной лужи, чуть не наступил на ящерицу, которая сидела без движения, будто уснула. Я взял ее в руку, поднес к своим глазам, мне показалось, она пискнула, хотя ящерицы не пищат, она оторвалась, вывалилась из руки, ее хвост остался в моей руке, он извивался, выделяя какую-то темно-зеленую жидкость, сама ящерица тут же исчезла, будто утонула…

Из лощины, расположенной за огородом, донесся странный звук – что-то вроде лошадиного «прррр…» Тут же из кустов раздалось кошачье шипение, на крыше с громким хлопком ударила крыльями гигантская птица…

Надо успокоиться, подумал я, позвонить сестре, попросить, чтобы она нашла ружье и привезла его мне. От этой мысли мне стало совсем не весело. Возьми себя в руки, сказал я себе, кого ты боишься – жучков-червячков?..