— Экий ты неслух! — ворчала бабка. — И не спится-то тебе…

Самолета всё не было.

Когда Петр Семенович возвратился, Володя сразу же сказал ему об этом. Тот кивнул головой:

— И не могло быть. Небо-то, видишь, какое: облака, облака… А ведь самолет прилетит для того, чтобы с высоты в два километра фотографировать ваше Тошемское, горы, леса, речку вашу… У него там, браток, в фюзеляже фотоаппарат большой-большой… Фотографирует он на пленку шириной в тридцать три сантиметра, а длиной метров в шестьдесят. Кроме того, еще запасные кассеты есть. Можно несколько часов летать и всё снимать и снимать… По этим-то снимкам и сделают потом карту… Можно и без них, конечно; есть такие способы съемки. Но по снимкам выходит быстрей, точней, дешевле…

Вечер этого дня был хорош замечательно. Солнце садилось за лес, окрасив небо в малиново-зеленый цвет. Зеленым мерцали звезды.

Петр Семенович получил из дому письма, настроен он был поэтому очень хорошо и долго сидел на крыльце.

— Ну, Владимир, — сказал он, — завтра должен быть добрый день. Жди самолета. Съемочная погода будет, увидишь.

Утром Володя только стал завтракать, только откусил хлеб, как за окном что-то звякнуло, стукнуло и раздался голос соседского Мишки:

— Волька! Самолет, смотри, самолет!

Володя стрелой вылетел на улицу.

После прохладного полумрака дома, утро жаркого солнечного дня показалось ему ослепительным. Некоторое время он ничего не видел, свет заставлял его жмурить глаза. А Миша говорил восторженно:

— Гляди! Гляди! Прямо над нами идет!

Над головой действительно раздавался негромкий равномерный гул.

Вскоре и Володя увидел самолет. Двухмоторная серебристая птица плавно и ровно, как по ниточке, шла высоко над селом. Володя силился представить себе там, вверху, людей, большой фотоаппарат, тяжелые кассеты с десятками метров широченной пленки, но так и не мог связать всё это с маленьким, словно игрушечным, самолетиком.

Он возбужденно заговорил:

— Вот бы нам туда, Мишка! А? Вот бы!..

Самолет тем временем ушел за лес. Гул еще немного был слышен, потом пропал совсем.

— Это он местность для карты фотографирует, — стал объяснять Володя Мише. — Мы тоже с тобой вышли на карточке, наверно… Станут потом в городе карту делать, в увеличительное стекло посмотрят, — как думаешь, — увидят нас?

Миша был человек положительный. Он ответил подумав:

— Высоко больно летели… Я думаю, что только Ольгин батя на этой карточке выйдет… Он как раз по дороге шел…

Отец Оли Назаровой был самым высоким и толстым человеком села.

Володя хотел ответить ему и не успел: самолет показался снова. Он шел теперь не над селом, а в стороне, но также прямо и плавно.

— Как потерял что, — сказал Миша. — Так и ходит из края в край.

Володя был горд возможностью всё объяснить другу:

— Он же на ленту снимает, вроде кинопленки, только на широкую очень. Снимет одну полосу, потом рядом другую, потом третью…

Миша воодушевился вдруг:

— Ух и здóрово! — сказал он почему-то сжав кулаки. — Вырасту, обязательно буду на таком самолете карту снимать.

— Не карту, браток, — услышали оба они голос Петра Семеновича. — До карты далеко еще. Это пока только аэрофотоснимок.

Такой фотоаппарат ставят в самолет.

Аэрофотосъемка местности.

По этим-то снимкам и делают потом карту.

Перед тем как уехать из Тошемского, Петр Семенович привел к бабке Елизавете высокую загорелую девушку с выгоревшими на солнце светлыми волосами и сказал:

— Вот, Елизавета Никифоровна, новый постоялец. Прошу любить и жаловать. Тоже наш работник, и один из лучших к тому же. Девушка тихая, работящая, характера доброго…

— Что вы, Петр Семенович, — засмущалась девушка, — совсем я не такая хорошая…

Звали ее Наташей Лебедевой. Знакомясь с Володей, она, как равному, сильно пожала ему руку. На небольшой ладони ее были мозоли. Бабка Елизавета увидала их и заохала:

— Где же это ты, родимая, натрудила?

— А вы, Елизавета Никифоровна?

Наташа повернула кверху шершавую ладонь старухи и осторожно провела по ней пальцем.

— Я же деревенская, — говорила бабка, — а ты городская, деликатная…

— Я полевик, бабушка, — ответила Наташа. — Тут у меня в начале сезона рабочие попались такие, что топора держать не умели, ну и показала я им, как надо визирки[17] рубить… Работать — так с песней… Немало времени уже прошло, а мозоли всё не сходят…

Первое время Володя избегал Наташи. Он не мог так просто заходить к ней в комнатку, как прежде бывало к Петру Семеновичу, да и стеснялся задавать ей вопросы. Дело в том, что она очень нравилась ему. Красивая, сильная, всегда бодрая, гибкая, как пружина, она при встречах всегда вызывала в нем робость. Он стеснялся поднимать на нее глаза и лишь молча улыбался.

Дома Наташа бывала только в дождливые, хмурые дни. Тогда она раскладывала на своем столе блестящие никелем чертежные инструменты, расставляла флаконы с цветной тушью и целыми днями работала, тихонько напевая песенку про чибиса:

Володю очень интересовало, что она там делает. Когда однажды Наташа вышла из комнаты, он забежал в огород и прильнул к стеклу в ее комнате: на столе лежали какие-то темные глянцевые листки. Больше он ничего не успел рассмотреть. Наташа вошла в комнату, глаза их встретились. Улыбаясь, она постучала пальцем по стеклу. По движению губ Володя догадался, что она приглашает его зайти.

Он не зашел, конечно, а убежал на речку, в кусты, и там провел почти весь день. Ему было стыдно, что Наташа застала его за подглядыванием.

Когда же была погода хорошая, еще засветло к Наташе приходила вся ее бригада — три человека, всё тошемские жители, парни здоровенные, как медведи. За поясом у каждого был топор.

Наташа выходила к ним уже в плаще и в сапогах, с кожаной полевой сумкой через плечо и с квадратной доской в брезентовом чехле за спиной. Кто-нибудь из парней легко вскидывал на плечо дубовую лакированную треногу, другой брал в руку фанерный чемодан, третий — две длинных раскрашенных доски и большой полотняный зонт, и они уходили. Наташа шла всегда впереди, и издали казалось странным, что такая небольшая девушка ведет за собой трех здоровенных парней.

Возвращались они в такие дни поздно вечером.

Володя расспрашивал у парней, что они делали в лесу.

— Баловство, а не работа, — ответил румяный Елизар Попов, — я так всё больше с дальномерной рейкой стою.

Он показал на длинную доску, раскрашенную красными и белыми шашками.

— Просеку прочистим, чтобы от инструмента было видать, Серега да Мишка дальше рубят, а я стою, пока Наталия Ивановна отсчет возьмет по рейке.

— И много деревьев валите?

— Да нет… Ветки только ссекаем. Не на телеге же проезжать, а в трубу только чтобы видно до рейки было…

— А зачем это надо, Елизар? — спрашивал Володя.

— Так, видишь, оно какое дело: надо опознаки дать…

— Ну, а что такое — опознаки?

Елизар этого не знал.

Выяснилось всё очень просто.

Однажды вечером Наташа вышла на кухню, где Володя с бабкой ели картошку, и сказала: