Глаза Хидана в ужасе распахнулись. Он попытался вдохнуть ртом воздуха, но кислород попал к нему лишь через нос, отчего ему пришлось вдохнуть шумно и жадно. Пальцы разжались, выпуская чужую руку и, прежде, чем он успел оттолкнуть Гарацу от себя, она сама отстранилась, с самодовольной заинтересованностью глядя на шокированного спутника.
— Ты когда-нибудь целовался, Хидан-сан? — спросила она его, игриво накручивая на палец кончик своих волос, собранных в хвост, и взгляд её был слишком проницателен для того, кто только что отдался во власть своей страсти.
Хидан пыхтел ещё несколько секунд, не сводил с неё глаз, горевших возмущённым пурпуром. Тонкая прядь, выбившись из безукоризненной причёски, упала на лоб.
— Я блядь жрец, какого хера? — мучительно скривившись, выдавил он и зажал рот ладонью. Его глаза по-прежнему выражали что-то среднее между шоком и ужасом. От былой расслабленной позы не осталось и следа.
— Хочешь, я научу тебя вещам поинтереснее, нежели поцелуи, Хидан-сан? — неожиданно кротко произнесла она, опустив голову и пряча лукавую улыбку. — Может, встретимся у тебя дома? Где ты живёшь?
Он был готов взорваться, как мелкий камикадзе Дейдара. Как же сильно ему не хватало сейчас косы, которой он с удовольствием махнул бы, снимая со шлюхи скальп. Его тошнило. Во рту чувствовался противный привкус, будто он только что отведал хорька. Или облизал бортик унитаза. Если он сейчас не уберётся отсюда, его стошнит прямо на наглую бестию.
— На хер дом. В одиннадцати милях отсюда, к северо-западу от пустыря, в лесу, есть заброшенная хижина. Встретимся там на закате, — перемежая слова с шумными вздохами, буравя девушку глазами, — промолвил Хидан, не прекращая кривить лицо.
— В одиннадцати милях? — удивлённым тоном переспросила она, хлопнув веером ресниц. — Но почему так далеко?
— Потому что я слишком религиозен, — съюлил в ответе Хидан, вскакивая на ноги и быстрым шагом направляясь к краю крыши, чтобы спрыгнуть и съебаться отсюда как можно дальше.
***
Казалось, внутренности просились наружу. Держась за грязную стену какого-то дома, Хидан блевал, блевал и блевал с ощущением головокружения от накатившей слабости, чувствовал, как дерёт его глотку, как застывают слёзы в глазах. Он задыхался от того, что желчь встала комом в горле и забилась в нос. Утирал свободной рукой покрытый испариной лоб, пытался пригладить взлохмаченную причёску, которая ещё недавно выглядело совершенно. И едва не заблевал свой амулет, свисавший с шеи, пока не додумался перекинуть его назад.
— Что сожрал, недоносок? — услышал он будто издалека голос Какузу, но сукин сын стоял рядом и равнодушно пялился на то, как отвратно выглядел сейчас Хидан, потому что последнего всё ещё рвало всем тем, что он съел на завтрак.
— Мхгхс-с.. ука.. Я тебя убью,.. мразь, — с трудом ответил ему тот, пытаясь не свалиться прямо в лужу с содержимым своего желудка, сильнее вцепляясь в стену пальцами.
— Ты сделал всё, о чём мы договаривались? Только скажи, что провалился, и я тебя убью. Помни, что я всё ещё держу твою косу.
— Ид.. ид-ди ты.. иди на хуй, — прохрипел Хидан, поднимая на него свои глаза, покрытые паутиной красных капилляров.
— Хидан, — угрожающе взглянул на него Какузу, но напарник с глухим мычанием вновь склонил голову и продолжил блевать, хотя, казалось бы, уже совсем нечем. Из него шла одна желчь, и больше ничего, и бессмертный фанатик впервые в жизни пожалел о том, что не может сдохнуть.
Едва закончились его мучения, Какузу помог ему выпрямиться. Удерживал его, крепко стискивая одной рукой за талию, а другой — приобнял за плечо.
— Она меня поцеловала, — жалко выдал Хидан, утирая рот потной ладонью, и чувствуя, что от одного воспоминания об этом у него начинается новый прилив тошноты. — Засунула свой грёбаный язык мне в рот, — его губы в отвращении скривились.
— И всё? — равнодушно переспросил Какузу, будто у него вовсе не было сердца.
— И всё?! — впадая в бешенство и отталкивая его, завопил Хидан. — Эта мерзкая сука засунула свой противный, скользкий, поганый язык мне в рот, а ты, проклятый оборотень, спрашиваешь «и всё?!». А что может быть хуже этого?! — с каждой секундой его крики становились всё громче. — Может, ей надо было показать мне свои сиськи, чтобы я совсем блядь ослеп?! Или засунуть мою руку себе между ног, и тогда я навечно остался бы с моральной травмой?! Я убью её, Какузу! Буду колоть штырём, пока не проделаю сто дырок, а потом отсеку все конечности косой и начну с языка, чтоб она.., — озвучить всё до конца он не успел, потому что Какузу, стиснув зубы и перехватив рукой его волосы, потащил брыкающегося и пытающегося освободиться напарника прямо к лохани с водой, что стояла возле дома напротив. Он одним сильным нажимом заставил его буквально бухнуться на колени и окунул его голову в воду на мгновение.
— Остыл, ублюдок?
Фыркающий и откашливающийся Хидан, сплюнув воду, попытался врезать ему кулаков по коленной чашке, но Какузу уже разжал руку, отпуская его и его многострадальные волосы, с которых тонкими струйками стекала вода прямо за шиворот плаща. Она бежала и по его лицу, словно истеричные слёзы, несмотря на перекошенную, невротическую улыбку. Это действительно помогало, когда психованного фанатика клинило.
— Не ревнуешь меня к ней? Я мог бы трахнуть её, она запала на меня, — промолвил он уже гораздо спокойнее.
— Я не ревную бабу к бабе, Хидан. Судя по твоей реакции на её поцелуй, от секса с ней ты бы сдох, невзирая на своё бессмертие. Хочешь, дам отсосать, пока ты на коленях? Может, полегчает?
— Соси себе сам, — Хидан стал тяжело подниматься. — А мне нужно помолиться. Отдай косу.
И забрав своё оружие, он побрёл вдоль улицы, приглаживая мокрые волосы свободной пятернёй. Ему и вправду требовалась молитва, чтобы отрешиться от мирского, от суетных проблем и настроиться на битву, которая ожидала его на закате.
========== Битва ==========
Острые верхушки елей кололи жгучий, раскалённый бок солнца, и ветер носился где-то в кронах деревьев, а внизу, ближе к земле, воздух казался нестерпимо застойным и удушливым — дышать было тяжело, словно лёгкие забились песком. Но продлится это недолго. Когда солнце скроется за горизонтом, лес остынет, погрузившись во тьму, и настанет долгожданная прохлада. Схоронившись в сумрачном чреве, нужно будет убраться отсюда поскорее, унося с собой свою жертву — куноичи Селения Скрытого в Песке. Давно пора, ведь в этом краю нет достойных шиноби, за голову которых платят бабки, а это значит, поживиться здесь совершенно нечем.
Стоя на толстой ветке дерева, Какузу разглядывал пустошь, расстеленную вдали по правую руку, то и дело отводя глаза в сторону Селения Ремесленников, чтобы заметить оттуда движущийся объект. Пока всё было тихо. Даже Хидан, чья застывшая тень чернела на фоне залитой пламенем заката травы, примолк, облокотившись о стену заброшенной хижины. И никакого бубнежа снизу, и никакого чириканья птиц.
— Эй, Какузу, не вздумай ссать сверху.
Рано радовался. Этот юродивый способен заткнуться лишь на полминуты.
— Если она не придёт, я ещё не то с тобой сделаю, Хидан.
— Придёт, — донёсся снизу самодовольный голос. — Клянусь Джашином, она меня чуть прям сразу не завалила. Да ты и сам знаешь, какой я охуенный.
— Не бахвальствуй, ахо.
— Мне даже делать ничего не пришлось, шлюха сама вешалась мне на шею, — тень задвигалась, словно Хидан лениво потягивался, разминая затёкшие мышцы. — Пусть я ни хера не смыслю в женщинах, но ты должен молиться на моё природное обаяние.
— Заткнись.
— Я ей все заповеди Джашина перечислил, прикинь блядь? А ты после одной норовишь оторвать мне голову. Будь ты менее меркантильным, цены бы тебе не было, но как же ты заебал меня со своими банкнотами. Это просто бумажки, Какузу. Мусор. Я бы мог ими подтереться. Если бы..
— Да заткнись ты, выблядок. Я вижу приближающуюся точку.
Объект со стороны Селения действительно приближался обычным пешим шагом. Медленно, но верно, практически по прямому вектору, хотя тропа неизменно петляла и извивалась. Куноичи была одна. На самом ли деле поверила она Хидану, хотя из него ремесленник, как из Кисаме гейша, или попросту была настолько отчаянной, но никаких других шиноби рядом с ней не было. А впрочем, Какузу уже достаточно прожил на своём веку, чтобы не доверять глазам, и понимал, что расслабляться в любом случае не стоит — себе дороже.
