========== Прибытие Акацуки в Селение Ремесленников ==========

Луч средь темноты.

Мук лабиринт извилист.

Душа всё ищет…

Е. Грислис

— У каждого свой фетиш, Какузу-чан! — радостный вопль безумца потонул в вибрирующем гуле раскалившегося воздуха. — Не вмешивайся!

Сталь с глухим стоном вгрызлась в землю, и Хидан изо всех сил рванул косу на себя, с точностью определяя, куда должны прийтись лезвия по телу мужчины, что с широко распахнутыми глазами стоял перед ним, застыв, как надгробная статуя. Оружие — как часть тела — ощущается даже явственнее, чем собственный член. Но ведь членом Хидан пользуется гораздо реже, чем косой, так что всё вполне логично.

Он бросил беглый взгляд на Какузу — ждёт. Правильно. Это его битва и его жертва. Не самая достойная, вялая и трусливая, но всё-таки шиноби, а значит, вполне сойдёт для соблюдения заповедей Великого Бога, ибо обычных людей использовать в качестве жертвоприношения до смерти скучно. Какая ирония для бессмертного.

Просвистев в воздухе, металл отбил все пять сюрикенов, пущенных дрогнувшей рукой оппонента, и лишь огладил того, разрезая плотную ткань куртки, рассекая кожу. Даже не отскочил, мудачина! Это слишком легко и скучно! Трос натянулся, скользнул назад, доставляя косу прямо в ладонь Хидана. Легла, как влитая, а на одном из трёх лезвий то, ради чего всё и замышлялось — алая, тёплая кровь со стальным ароматом. Всего пара капель, но этого хватит. Хищная, гадкая ухмылка пересекла лицо нукенина, делая его прекрасно-зловещим. На нём самом почти ни царапины, а Джашин-сама сейчас получит свою жертву. Первую за эту неделю, но где их брать-то было в такой дыре, где ни самого захудалого трактира, ни обветшалого домика, ни сортира. Он отпрыгнул на дюжину метров — как раз туда, где рдел ритуальный круг с ровным треугольником посередине.

Глаза полыхнули пурпурным. Страшное, кипучее пламя одержимости загорелось внутри жреца, растекаясь по коже чёрным, проступая белыми изображениями в виде костей. Вот-вот связь будет установлена, и тогда настанет время общей боли. Сладкой и желанной. Блаженной. Ветер, взвившись, засвистел в ушах, поднял с тропы пыль, мелкой взвесью осевшую на кожу, но не смог погасить пламя в груди. Нервы ныли от напряжения, через всё тело прошла волна предвкушения.

Всё для Джашина-самы! Дарую кровь жертвы предназначенной тебе, да воздастся болью и Просветлением последователя твоего. Неверные падут ниц перед могуществом Истинного Божества!

Но внезапно жертва, всё это время таращившаяся на Хидана расширенными от ужаса глазами, пребывавшая в шоковой прострации, словно под гипнозом, харкнула кровью и медленно осела на землю. Спустя полминуты мужчина рухнул лицом вниз прямо в дорожную пыль.

Громко каркнув, сорвался одинокий ворон с ветки и умчался в небесную высь, а правая бровь Хидана взлетела вверх в изумлении.

— Чё блядь?!

— Идём, ублюдок, нет времени на всё это дерьмо, — сурово промолвил Какузу, поворачиваясь в нужном направлении.

В животе разверзлась пустота и всё росла, словно Чёрная дыра, пожирая всё на своём пути: внутренности, пламя, предвкушение боли и смертельной агонии. Дрожь, как миллионы сенбонов, колко прошила кожу и заставила тело дёрнуться, как в припадке. Прерывание ритуала доставляло физическое страдание, и это совсем не было похоже на эйфоричные мучения, которые можно испытать во время него. Это было похоже на пытку.

— КАКУЗУ! — сбившись на фальцет, заорал Хидан, тяжело дыша, как будто от нехватки воздуха. — Ты нахуя так сделал?! Какого хера ты убил его?! Я должен был провести ритуал, да покарает тебя Джашин-сама! Сколько мне придётся молить Его о прощении?! Это тяжкий грех, нечестивый ты атеист!..

Он орал долго. Беспомощно таращился на жертву, проткнутую сюрикенами и истекающую кровью, но совершенно бесполезную для этого ритуала в мёртвом состоянии. А потом в самых цветастых выражениях проклинал напарника и сыпал на его голову страшные проклятия. Хмуро взглянув на него своими мутно-зелёными глазами с красными, как свежая кровь, склерами, Какузу кивнул головой, приглашая следовать за собой. Новое задание не терпело отлагательств, а уж тем более времени не было на бабьи истерики. Пусть лучше тупица напарник попытается отомстить ему, чем потом Лидер-сама решит их уничтожить или того хуже — оставить без денежного вознаграждения.

— Ксо! Сука! Какой же ты сука, Какузу! — продолжая стенать, Хидан поплёлся за ним, волоком таща свою косу, отчего земля позади сбивалась в пыльные комья. — Это слишком жестоко даже для тебя! Я никогда тебе этого не прощу!

***

Они брели на восток. Двое мужчин, объединённых чужой целью вопреки всем разногласиям, вынужденных находиться рядом благодаря своему бессмертию, но связанных теперь прочно, словно тентаклями. Кто-то зовёт это судьбой. Какузу предпочитал называть это тяжкой участью, а Хидан — Промыслом Божьим, и потому из них двоих противился необходимому объединению меньше всего. Все обиды спустя час уже невнятно тлели в сердце. Спустя ещё час — были забыты насовсем.

По линии горизонта тянулись плавные линии холмов, словно градиентом окрашенные от серо-горчичного до малахитового, обласканные лучами полуденного солнца. К югу они прерывались равниной, изгибающейся ещё на два горизонта, а далее — горные кряжи, разрезанные живописными ущельями. Идти под сенью раскидистых деревьев было куда приятнее, чем тащиться по знойной степи, как это было двумя днями ранее, но Хидан всё равно безостановочно нудил. Хотелось обернуться и врезать со всей дури, чтобы зубы рассыпались по обочине тропы. А впрочем, это послужило бы отправной точкой для нового витка нытья и пустого трёпа, потому-то Какузу благоразумно молчал, не произнося в ответ ни словечка. Скоро его терпение кончится — он знал это, и Хидан совершенно точно знал и гундел, гундел, гундел.. Явно нарывался.

Можно было думать о чём-то своём, высчитывать в уме сложные матричные уравнения, например, или прикинуть, не попадётся ли по пути такое место, где можно было бы поживиться какой-нибудь дорогой на Чёрном рынке тушкой. Но сквозь отвлечённо-медитативное состояние всё равно прорывалось: «Ка-ку-зу», «Жрать хочу!» «Какузу-чан», «Где жральня?», «Какузу! Мне надо пожрать!» и так до бесконечности. Это отвлекало. И начинало выбешивать.

— А ну завали свой бесполезный хавальник, пока я не снёс тебе твою тупую башку твоей же косой! — в какой-то момент рявкнул Какузу, даже не обернувшись. Это не подействует — он был уверен. Как был уверен и в том, что Хидан затыкался только тогда, когда в его рту оказывался член.

— Снеси — я от этого не сдохну, а от голода — могу. Какузу!

— Полный лес дичи, гнида ты белобрысая! Убивай и жри. Только на ходу, потому что привала не будет.

— Предлагаешь жрать сырых белок? Отсоси!

Резко обернувшись, Какузу не без удовольствия почувствовал, как не успевший притормозить Хидан врезался в него, касаясь ладонями его торса.

— Нужное нам селение в трёх часах хода. Потерпишь, не помрёшь. И хватит стонать, как баба на сносях.

Передёрнувшись в отвращении от последней фразы, Хидан устремился за возобновившим шаг напарником, совершенно чётко представляя, как завалится в первый попавшийся трактир, закажет рёбрышек поострее и пропустит стаканчик саке. Он уже буквально смаковал мясной вкус, ощущал обжигающую горечь напитка. Фантазия у него всегда была что надо — не то, что у отмороженного лешего, каким был его мрачный, богохульный напарник. Этому только звон монет да хруст купюр подавай. Ебанутый скупердяй. Каждую миссию, возложенную на них Лидером он воспринимает не иначе, как средство, чтобы заработать. А как же кайф от проделанной работы? Как же их совместные стратегии, когда они разносят врагов плечом к плечу, а потом, вымотанные и разморенные находят силы, чтобы хорошенько потрахаться бессонной ночью?

У Какузу целых пять сердец, но ни в одном из них для Хидана не было места. Радовало хотя бы то, что ни один человек на такого урода, как его напарник, не позарится — никто ведь не знает, какой огроменный хуище в штанах у этого долбоёба. А Хидан никому не скажет. Потому что он собственник, как ни отрицай.