Он вдруг подумал, что они, как больные животные, которых стая отгоняет на периферию. Если Ролиарти его уволит, придется забыть о прежней жизни и обо всех этих богачах.

Заиграла тихая музыка. Чья–то тень мелькнула на стене перед ними, но когда они обернулись, никого уже не было.

– Современное искусство, – фыркнула Роза. – Все это куплено, чтобы показать свой вкус, которого нет. Просто модно, вот и купил.

Она, конечно, не припомнила, как сама обставляла их новый, большой дом, как пролистывала десятки журналов о искусстве и дизайне, собираясь высмотреть что–нибудь недорогое, но достаточно значимое в этом сезоне.

– Здравствуйте, – сказала Джозефина. Это она незаметно вошла в галерею и теперь вышла из тени.

– Здравствуй, – ответила Роза, слегка прикусив губу.

– Вы родители Эрика?

– Да, – кивнул Дэдрик.

– Это… по моей… вине, – призналась Джозефина, потупив взгляд.

– Что по твоей вине? – спросила Роза.

– Авария.

Молчание.

– Ты была за рулем? – спросила Роза. Она произнесла слова с ударением на окончания, как будто это был допрос.

Джозефина кивнула.

– И как ты могла… ты уже взрослая, как ты могла взять с собой детей? Как ты могла подвергать моего сына опасности?!

– Вот и я, – в дверях галереи появился Коннор Ролиарти. – Успокойтесь, Роза, я подумаю, как наказать свою дочь. Джозефина, ведь я послал тебя, чтобы ты извинилась.

– Я не смогла сказать, – робко ответила Джозефина.

– Не смогла? – спросил Коннор Ролиарти. – Впрочем, мы потом поговорим. Тебя ждет серьезное наказание, Джозефина… Так, Дэдрик, я хотел поговорить с вами наедине. Пойдемте со мной.

– Какое наказание ее ждет? – спросила Роза и Ролиарти пришлось остановиться. А он уже думал, что отделался.

– Я обсужу это с вами, – сказал он. – А теперь я должен поговорить с вашим мужем.

– Вы ничего не сделаете, – сказала Роза. – Вы спустите ей все с рук.

– Нет, позвольте, Роза, я никогда никому ничего не прощал, – ответил Ролиарти, его голос стал жестким. – Это касается и моих детей. Но сейчас мы с Дэдриком должны обсудить дела фирмы. Извините, если это вас сильно задело.

Ролиарти развернулся и быстро вышел. Дэдрик пошел за ним. В зале остались только Роза и Джозефина.

– …Извините, – выдавила из себя Джозефина и побежала к дверям. Роза следила за ней взглядом. Ей хотелось заплакать от отчаяния, от упертости в эту стену, в эту подлую семейку Ролиарти.

Они вошли в кабинет. Невысокий, но коренастый, с тяжелой поступью Ролиарти, и Дэдрик, похожий на гиганта, которого карлик ведет за собой на казнь. Дэдрик сел в кресло, перед ним был стол, за столом окно, у которого, спиной к Дэдрику, стоял Ролиарти, рассматривая приезжающих гостей.

– Скопище, – сказал он презрительно. – Вы Дэдрик, и я, – Ролиарти повернулся и посмотрел Дэдрику в глаза, – мы из другого мира. У нас есть, – Ролиарти постучал пальцем по лбу, – И еще кое–что, – и он ухмыльнулся, – Мы можем менять историю. Мы ее создаем. Если мы читаем газеты, то только затем, чтобы увидеть, насколько отстают от нас наши преследователи. – Ролиарти подошел к шкафчику и достал виски, – Разбавить? – спросил он.

– Не надо, – сказал Дэдрик.

Он имел в виду «Не надо виски!», он хотел уже начать свою речь, хотел напасть, но вот Ролиарти добродушно протянул ему стакан, и Дэдрик проглотил слова ярости вместе с чистым Johny Walker.

– Вот почему я всегда ставил на тебя, – сказал Ролиарти. – Знаешь что, у тебя твердая рука, Дэдрик.

Ролиарти выпил виски, налил себе еще и вновь встал к окну. В кабинете горела лишь одна тусклая лампа и свет прибывающих машин освещал его фигуру, бросая на потолок растянувшуюся тень.

Ролиарти молча разглядывал гостей, входящих в его дом. Дэдрик тоже молчал. Он сделал несколько глотков, приготовившись заговорить о новых партнерах. Но язык не слушался его. Слова замирали в возникшей в этой комнате тоске.

– С тех пор, как умер мой сын, – начал Ролиарти, и умолк, уставившись в точку на мерцающем огнями фонарей стекле. Он не поворачивался, но Дэдрик видел в окне отражение его посеревшего лица. – С тех пор во мне оборвалось что–то… Я считал себя монстром, способным на все, уничтожал людей… А потом я стал слабым. Я понял, что не могу защитить своих детей, – его голос задрожал и он сделал глоток, – они беззащитны. Я был строг с… – имя он произнести не смог, – и он умер. С Джозефиной и Бернардом я уже не такой. Я им все прощаю. Но в них все меньше… меня и моей жены… моего отца… Он был как я, понимаешь? – Ролиарти повернулся. Его губы тряслись, лицо обвисло, стало бесцветным, как у мертвеца. – Джо… Но больше его нет. И я не мог руководить компанией, как прежде… И ты видишь, что стало с ней. Мы многое потеряли… Во всех направлениях, все наши фирмы, все предприятия… Я стал слаб и все разрушил… Я потерял и тебя…

Ну вот и все, сказал себе Дэдрик и выдохнул. Вот все и кончено.

– Люди ненавидят меня теперь, когда я слаб. А раньше любили… – Ролиарти допил стакан и налил себе еще один. – Добавить?

– Да, – кивнул Дэдрик. Теперь можно и выпить.

– Мы продаем половину компании, – сказал Ролиарти. – Переносим производство в другие страны… Мы станем пешкой… Я не могу тебя оставить, потому что у меня не будет для тебя работы. Многие, кого я уже успел уволить, теперь ненавидят меня. Один сумасшедший разрушил мою гостиную сегодня, в день рождения Джозефа… моего несуществующего сына. – Ролиарти выпил стакан до дна и поставил его. Он опять отвернулся к окну. – Ты умный, Дэдрик. Ты способный. Ты мне нравишься, поэтому я пригласил тебя. Ты все понимаешь – остаться здесь со мной, все равно, что провалиться в пропасть. Ты еще молод, и я дам тебе лучшую рекомендацию из всех, что я написал на этой неделе.

Ролиарти помолчал некоторое время. Потом он подошел к Дэдрику и положил руку ему на плечо.

– Начни свое дело, Дэдрик, и будь таким же крепким, каким ты был у меня, – Ролиарти протянул широкую ладонь, попрощаться, – Дети, это все, что у нас есть. Мы сами – никто. Мы целиком в них. Помни это, Дэдрик.

Ролиарти остался в кабинете, а Дэдрик, спускаясь в галерею, где ждала его Роза, чувствовал, как земля уходит у него из под ног.

Он подонок, думал Дэдрик. Ролиарти. Он столько всего натворил. Он унижал, ненавидел, сводил с ума… Неужели, он сейчас говорил правду? В сердце монстра храниться травма?.. Он уволил меня, но я не могу его ненавидеть.

Домой Томасоны возвращались молча. Дэдрик пытался сжать руль посильнее, но руки слабели. Он чувствовал свою неуклюжесть. Дыхание прерывалось. Он посмотрел на Розу, но она глядела в окно. Ей все было понятно. Эрик смотрел себе под ноги. Он ждал наказания. Он и не знал, что наказание уже поглощает его, как мрак окружающей их, холодной весенней ночи. Дэдрик увидел машину со стороны. Они уносились вдаль и становились все меньше и меньше, превращаясь в точку. На плакате Ричплейс была такая точка. Осталась от удаленной свастики.

Когда собирали вещи и дом становился пустым, когда приезжали покупатели, чтобы еще раз осмотреть комнаты и сад, когда, наконец, наступил последний день и следить за чистотой не было смысла, и комья земли, оставшиеся от ботинок отца, который то заходил в дом, то выходил наружу, задумчиво кряхтя, и прочая пыль и грязь, обычное дело при переезде, затуманили помещения, вот тогда–то Эрик отчетливо ощутил вкус крови, переполнявшей его голову, то чувство, какое бывает при простуде или высоком давлении, и еще тревога и страх, сгущавшиеся в нем последние дни заискрились в тот момент по–особому. Ему все казалось, что это происходит по его вине, происходит что–то страшное. Правда, что именно, он еще не знал. Переезд для их семьи был обычным делом, ведь когда–то его родители уже перебрались из Европы в Америку, а потом в Антилию. Дэдрику это не нравилось, он все рассказывал о том, как красиво было в Швеции, какая мягкая и полная природа, какой воздух, какое спокойствие, утраченное ими. После увольнения он стал молчуном, но прежде, бывало, оставшись вдвоем с Розой в саду, после ухода друзей, которые навещали Томасонов чаще всего по субботам, принося с собой вино, Дэдрик разговаривался.