Скрывшись за поворотом, Ремус перевёл дыхание и вытащил трубку. Курил он редко, только когда сильно нервничал — сейчас его трясло так, что ему пришлось сесть на парапет и очень долго сражаться с рассыпающимся табаком. Задымив, Ремус прикрыл глаза.
Он всё исправит, он обязательно всё исправит.
***
Снег укутал Лондон пуховым одеялом, запах хвои наполнил свежим ароматом морозный воздух, напоминая о грядущих праздниках. Дети из соседних домов шумели на улице, со смехом мастеря снеговиков и украшения из еловых веток, из церкви доносились отголоски песнопений — город праздновал второй Адвент.
Ремус раздражённо воткнул свечу в венок, стоявший на камине, и хмуро посмотрел в окно. Зачем он пытается достучаться до Сириуса? Зачем хочет извиниться, настойчиво ища прощения у человека, которого не знает и который наверняка уже забыл о нём? Но всякий раз, собираясь забросить ноты и задвинуть фортепьяно в дальний угол, Ремус вспоминал улыбку Блэка — неуловимую, будто робкую — и продолжал ломиться в закрытую дверь. Ведь Рождество — повод открыть своё сердце милосердию.
Он снова направил экипаж к мрачному поместью, окружённому высоким забором. Должно быть, летом дом выглядел куда приветливее, но сейчас он скорее походил на особняк из популярных ныне мистических рассказов, еженедельно публикуемых в журналах, — Ремус их на дух не переносил. Попросив кучера подождать, он вскочил на крыльцо и вскинул руку, чтобы постучаться.
Дверь отворилась столь резко, что Ремус чуть не поскользнулся от неожиданности. На пороге стоял Блэк, накинув на плечи пальто, словно собирался прогуляться до почтового ящика и вернуться обратно с пачкой рождественских открыток, которые немедленно бросит в огонь.
Они встретились взглядами — Сириус нахмурился, Ремус улыбнулся уголками губ и невольно сделал шаг навстречу, не то желая броситься Блэку на шею, не то собираясь ухватиться за проём, чтобы пуститься в бесконечные разговоры о том, как сильно он сожалеет о случившемся. Однако Сириус оказался быстрее — он поджал губы и с остервенением захлопнул дверь. Ремус взвыл, не успев отдёрнуть руку.
Боль была такой сильной, что Ремус всё-таки пошатнулся, оступился и вовсе слетел со скользкого заснеженного крыльца, проехавшись спиной по злосчастным пяти ступеням. Он прижал пульсирующую кисть к груди и зажмурился, глухо дыша сквозь стиснутые зубы. Ремус не услышал, как дверь отворилась вновь и как Сириус опустился рядом, но ощутил горячую ладонь, коснувшуюся лба.
— Вставайте, — хрипло приказал он.
Ремус открыл глаза, сквозь выступившие слёзы пытаясь разглядеть лицо Сириуса. Хотелось накричать на него и ударить, но вместо этого он протянул здоровую руку, обвивая шею Блэка, и приподнялся. Сириус с удивительной лёгкостью поставил его на ноги и затащил в дом, в гостиную, где усадил на диван. Ремус молча наблюдал, продолжая прижимать к себе покалеченную кисть, и кусал губы, не обращая внимания на сбившуюся мешающуюся одежду и снег, насыпавшийся за воротник и теперь оседающий ледяными каплями на коже. Он просто следил за Сириусом, который притащил какую-то коробку и таз с водой, а затем уселся рядом, с невозмутимым видом начав расстёгивать верхнюю одежду Ремуса. Тот зашипел, с трудом освобождаясь от пальто, но упорно молчал, хотя прекрасно знал, что это не имеет никакого воздействия на и без того глухого композитора — хоть молчи, хоть говори, всё равно не услышит.
— Дайте руку. Ну же!
Ремус помедлил, но всё-таки подчинился. Сириус осторожно освободил травмированное запястье, приподняв манжеты, провёл нежными и чуткими пальцами по раскрасневшейся коже и громко вздохнул, очевидно не собираясь пускаться в витиеватые комментарии. Он омыл ладонь Ремуса, вытер её и туго зафиксировал марлевыми лентами.
— Хотите чаю? — этот вопрос застал Ремуса врасплох. Он рассеянно кивнул и пошевелил пальцами. И как теперь играть? Он вытащил здоровой рукой блокнот из кармана сюртука и, пока Сириус ходил за заваркой, кое-как накорябал несколько строк.
— Я почти закончил с Моцартом и хотел бы продолжить занятия. Пожалуйста, дайте мне второй шанс, — Ремус поднял глаза, представляя, насколько жалко сейчас выглядит. — Пожалуйста, — повторил он одними губами. Сириус долго смотрел в блокнот, будто не мог разобрать неровные буквы, но в конце концов коротко кивнул и протянул Ремусу чашку обжигающего напитка.
— Я занят. Возможно, в следующем году. Не могу обещать, — на этот раз Сириус говорил тихо, и голос его — колючий и холодный, резал Ремуса без ножа. Он поставил чай на столик и снова взялся за перо.
— Я был неправ, признаю. Мне ужасно неловко, мистер Блэк, но я просил миссис Кроули передать вам от меня пару слов…
— Ничего от неё не слышал, — отрезал Сириус.
Ремус стиснул зубы, продолжая писать, краем глаза заметив, как внимательно Сириус смотрит в блокнот, явно узнав переплёт.
— Пожалуйста, мистер Блэк.
— Вы не в состоянии писать, как вы собираетесь играть?
— Тогда дайте мне время вылечить руку, всё-таки это не моя ви…
— В следующем году, — Сириус отмахнулся и откинулся на спинку кресла, не собираясь продолжать разговор. Ремусу пришлось отложить блокнот и взяться за остывающий чай — диалог не клеился, как и не склеивались обратно разбитые надежды на примирение. Осушив чашку, Люпин раскланялся и с тяжёлым сердцем покинул дом Блэка.
Первый шаг он всё-таки сделал.
***
За несколько дней до Сочельника Сириус получил пухлое письмо. Внутри лежали нотные листы, на которых дрожащей рукой была записана никому неизвестная мелодия авторства Р. Дж. Люпина. Он провёл за фортепьяно множество бессонных ночей, сочиняя музыку в ущерб своему здоровью — запястье ныло так сильно, что в итоге пришлось просить у доктора обезболивающую настойку.
Ремус действительно старался, вкладывая в произведение свои душу и сердце, ведь он на самом деле хотел показать, что ему не всё равно, что он искренне хочет наладить общение и искупить свою вину, какой бы она ни была. Ремус даже простил Сириусу случай с дверью, взяв ответственность на себя — он сам ринулся вперёд и подставил ладонь.
Ответа Ремус ждал с ещё большим нетерпением, окончательно потеряв и сон, и аппетит. Он метался по дому как тигр в клетке, взволнованно проверял почтовый ящик и гонял Мозли в отделение, беспокоясь, что письмо могло затеряться в пути. Когда, наконец, в канун Сочельника камердинер принёс конверт, Ремус застонал от разочарования.
На нём стояла печать: «вернуть адресату».
Первым же желанием было швырнуть послание в камин и навсегда забыть о попытках примирения, но всё-таки Ремус помедлил. Он разорвал бумагу и замер — нотные листы вдоль и поперёк были исписаны красными чернилами. Кое-где на полях — неразборчивые пометки, восклицательные и вопросительные знаки, а в самом конце, на обороте чистого листа — надпись:
«Ваши попытки поразительны.
SB».
Ремус, сам того не ожидая, громко рассмеялся и бросился к фортепьяно, ему не терпелось озвучить поправки и сыграть мелодию заново.
Он прощён, он всё-таки прощён!
***
Рождественское утро ничем не отличалось от всех предыдущих. Позавтракав в постели, Ремус нехотя спустился в гостиную и устроился с книгой у камина. Он подумывал отправить Блэку телеграмму и поблагодарить за помощь, однако решил не торопиться. Ведь он так ничего и не узнал о Сириусе, его жизни вне концертного зала. Должна же у него быть семья или хоть какие-то родственники — никто в этом мире не появлялся из ниоткуда, только уходил в никуда. И даже у самого нелюдимого человека должен быть кто-то, к кому он мог бы обратиться в любой момент. У Ремуса были друзья — Поттеры ждали его сегодня на ужин, был камердинер, которого он вместе с другой прислугой отпустил праздновать сразу после раннего завтрака. И этих людей, готовых помочь в трудную минуту, ему вполне хватало.
Размышления прервал звонок в дверь, настойчивый и долгий — так не звонят дети, распевающие рождественские песни и собирающие пожертвования для церкви, так звонят те, у кого горит дом. Нахмурившись, Ремус поспешил в коридор и удивлённо вскинул брови, увидев незваного гостя.
