========== Глава первая, о выигрыше и неудачном розыгрыше ==========

Музыка звучала совершенно иначе в его голове. Он ткал её из собственных мыслей и чувств — ноты переплетались, выстраиваясь в ровные ряды. Звенели, заглушая гам суетливого мира. Его музыка была другой, и только немногие могли это осознать.

В зале повисла тишина. Музыканты расселись по своим местам, публика затаила дыхание — все они ждали великолепного и непревзойдённого маэстро, его магической игры, о которой ходило столько слухов.

Он нажал на клавиши. Мелодия взвилась в воздух, отражаясь от высоких стен концертного зала. Дирижёр вскинул палочку, заиграли скрипки.

Слушатели зашумели.

***

Билет попал к Ремусу Люпину случайно, на ипподроме. Он был не прочь сыграть, если не на рояле, пылившемся в чересчур просторной для единственного жильца гостиной особняка, то в карты. Однако на скачки он приходил только из-за любви к благородным животным. Его родители покинули этот мир довольно рано, и Ремус оказался совсем один, совершенно незаинтересованный в скучных балах и приёмах. Он с бо́льшим удовольствием общался с детьми и коротал время за книгами, чем с молоденькими девушками, кокетливо прячущими бледные аристократические лица за веерами.

В карты на деньги Ремус принципиально не играл — его камердинер, оставшийся рядом скорее из уважения к английским традициям и покойному мистеру Люпину, чем из-за любви к его отпрыску, давно перестал удивляться количеству ненужного хлама, выпадающему из карманов сюртука хозяина. Ремус выигрывал курительные трубки, перья, чернильницы, книги, и никогда — монеты.

— Говорят, этот композитор совершенно безумен! Однако его чутьё — дар богов. Моя милая супруга очень его почитает. Я, признаться, чуточку ревную, — со смехом заверил его мистер Уизли, покручивая рыжие усы. — Она ужасно расстроится, что я не смогу присоединиться к ней в этот раз, но… Наслаждайтесь победой, Люпин.

Ремус был немного взволнован. Он сам учился играть — получалось из рук вон плохо, и на каждом концерте он ощущал себя школьником, который вот-вот получит указкой за то, что фальшивит. Отец возлагал на него большие надежды, отчего-то решив, что заниматься музыкой полезно, это учит терпению и развивает вкус. Но из Ремуса мог выйти разве что посредственный пианист в богом забытом кабаке, где никто не обращает внимания на ноты невпопад, и это никак не помогало ему сосредоточиться во время скучных уроков.

Публика затихла и тут же взорвалась аплодисментами, приветствуя музыкантов. Маэстро — невысокий мужчина в чёрном — был хмур, он даже не взглянул в сторону зала, будто не видя людей, не поклонился, будто не слыша оваций. Он медленно опустился на пуф и провёл пальцами по белым клавишам — так гладят любовницу, не фортепьяно.

Ремус закрыл глаза, вслушиваясь в мелодию. Она разгоралась, словно охваченные маленькой искрой сухие ветки, набирала темп. Она жила, грела изнутри, и ему хотелось улыбнуться от переполняющих душу эмоций.

Он распахнул глаза. Музыка резко сбилась, оборвалась — теперь её беспощадно кромсали ножом, ноты рассыпались под пальцами мастера, языки пламени покрывались тонкой коркой льда.

— Сначала, — потребовал композитор.

Ремус до боли в ладонях сжал подлокотники кресла, ещё надеясь, что всё это — дурная шутка, но едва мог вспомнить хоть какой-либо повод для подобного веселья. Музыканты начали вновь. Однако ноты больше не подчинялись им, не желали выстраиваться в стройную линию, превратились в какофонию и беспорядок, сливающиеся с удивлённым шёпотом слушателей.

— Сначала!

Мир пошёл трещинами, хрупкие стены задрожали, пошатнувшись из-за чужой безучастности и равнодушия. Люди громко отодвигали стулья, шуршали бесконечными юбками, стучали каблуками, неблагодарно хлопали дверьми.

Ремус проводил глазами музыкантов и обернулся назад, чтобы посмотреть вслед уходящим гостям. Их недовольство, насмешки и осуждение висели в воздухе, гудели в ушах, но Ремусу не было смешно, он не чувствовал ни злорадства, ни оскорбления — ему было жаль сгорбившегося мужчину, сидящего за роялем. Композитор не двигался, уставившись в одну точку, и Ремус буквально ощущал его боль.

Он в нерешительности поднялся, замешкавшись на мгновение, и всё-таки двинулся на выход, понимая, что ничего не может сделать или сказать. Уже за дверью Ремусу показалось, что он слышит, как по клавишам стучат слёзы.

Так вся Англия узнала правду: Сириус Орион Блэк III глух, и он никогда больше не заставит Европу содрогнуться от мощи его сонат.

***

Ремус брёл по улице понурив голову. Вокруг него сновали люди — наряженные, надушенные, они громко хохотали, высмеивая чужой недуг. Они говорили абсолютно неподобающие приличным господам вещи, от которых у Ремуса началась мигрень. Раздосадовано толкнув какого-то джентльмена и даже не извинившись, Люпин ускорил шаг и свернул с главной улицы, подальше от этого цирка. Почему взрослые люди ведут себя как дети? Ему было противно от мысли, что несчастному композитору отныне каждый день будут напоминать о его фиаско, совсем позабыв о прошлых успехах. О его уникальных симфониях, об оглушительных овациях в концертных залах Парижа и Рима, о десятках, если не сотнях сонат для фортепьяно. Всего одна ошибка — и ты канул в Лету.

Уже дома, устроившись у камина, Ремус решил обдумать произошедшее. Неужели он единственный, кто сочувствовал Блэку? Кто был расстроен не из-за потерянных денег за билет или, в его случае, из-за бессмысленного выигрыша? Кто не будет отпускать грязные шуточки и сплетничать за спиной? Он вздохнул, сделал глоток коньяка и вытянулся в кресле, закрывая глаза.

Ремус вновь вернулся в переполненный зал. Все трепетали в ожидании, маэстро вскинул руки — и зазвучала музыка. Ноты путались, грохотало сердце — оно рвалось на свободу и истекало кровью сопереживания. Люди смеялись до слёз, смеялся даже дирижёр. Они тыкали в композитора пальцами, падали со стульев, топали ногами.

Ремус резко встал, не в состоянии этого вынести, сделал несколько шагов навстречу и положил ладонь на сведённое плечо. Сжал, что было мочи, и потянул вверх, не говоря ни слова. Блэк тоже молчал, подняв остекленевшие от ужаса глаза.

Мир смеялся Сириусу в лицо, и Ремус понял: он должен помочь этому человеку двигаться дальше.

— Сэр?

Ремус вздрогнул и с трудом разомкнул тяжёлые веки. Он не заметил, как задремал и практически сполз на пол, поближе к теплу тлеющих углей. Стоявший на пороге камердинер держал в руках лампу, неровный свет которой придавал его лицу зловещее выражение. После смерти родителей Люпин-младший вынужденно расстался с доброй половиной прислуги — живя в гордом одиночестве, он вовсе не нуждался в излишней опеке. Мозли, сохранивший своё место, мудро рассудил, что джентльмену негоже хозяйничать самому, и уговорил оставить хотя бы кухарку и горничную.

— Который час, Мозли?

— За полночь, сэр. Я велел разжечь камин в вашей комнате и положить в постель грелку. Вам нужно отдохнуть, вы выглядите так, словно проглотили дюжину лимонов.

Ремус скривился ещё сильнее, но всё-таки перебрался в спальню. Он был благодарен бдительному камердинеру и дворецкому в одном лице, который не позволял Люпину-младшему вести неподобающий графскому сыну образ жизни. Только из-за Мозли он был опрятно одет и причёсан, хотя всё равно умудрялся взъерошивать волосы так, что их уже никак нельзя было уложить, и пачкать шоколадом манжеты и воротничок рубашки.

— Подайте экипаж к десяти. И узнайте, где живёт Сириус Блэк, пожалуйста. Я хочу нанести ему визит.

Камердинер кивнул и погасил лампу.

Ремус так и не смог заснуть.

***

Кое-как натянув на себя одежду поутру, Ремус выскочил на улицу, на ходу доедая тост с малиновым джемом. Он уже знал, что подумает Мозли про эту вопиющую безалаберность, но предаваться долгим размышления о собственном поведении времени не было — Ремус был слишком возбуждён и нетерпелив. Это чувство, пришедшее ещё во сне, спутало все мысли. Люпин не был уверен, что его вообще пустят на порог, но он не собирался так просто сдаваться.