Кэли так не считала. Через пять минут чёрный король был зажат в угол, а игра из дебютной стадии перешла в завершающую.

Биолог шутливо поднял вверх обе руки, сдаваясь. Всё объяснимо. Девочка, похоже, знакома с шахматами, а он позволил ей… Больше не позволит.

Следующую партию играли без форы. Юозасу удалось продержаться в миттельшпиле (средняя стадия игры) двадцать минут. Именно продержаться: Кэли беззастенчиво ломилась в святая святых, к его королю, дерзко нападая и активно маневрируя. И выиграла-таки партию. Как она это сделала, Юозас не понял. И как вышло, что она всё время нападала, а он всё время защищался, тоже не понял. Слишком стремительными были атаки, слишком активной была защита (защита с одновременной угрозой противнику, в отличие от пассивной, оборонительной защиты). Из всех видов нападения вредная девчонка предпочитала открытое, двойное и комбинированное нападение. Последнее — страшный сон шахматиста: сложная форма тактического взаимодействия фигур в атаке, при котором атакованную фигуру нельзя ни защитить, ни увести из-под удара.

Юозас почувствовал, как у него вспотел лоб. Похоже, он недооценил противника.

Вокруг них собрались болельщики. В другое время Юозас бы обрадовался такому вниманию, но сейчас ему было не до зрителей. Он безнадёжно проигрывал третью партию.

— Деточка, как это у тебя получилось? — только и смог вымолвить биолог, дважды получив мат. — Ты обыграла гроссмейстера. Поздравляю. Хочешь ещё?

Кэли хотела. Чего нельзя было сказать о её противнике. После третьей проигранной партии посрамлённый гроссмейстер (и дёрнули черти за язык — признаться!) удалился из кают-гостиной под сдержанные смешки присутствующих. Остаток вечера Кэли с Леоной играли в шашки, в поддавки, с переменным успехом.

Другая логика

Кэли с Леоной сидели в каюте Катеринки. На лицах андроморфов читалось торжество. Катеринке было стыдно, словно она сама придумала эту некрасивую месть, сама совершила поступок, за который сейчас испытывала неловкость. Между тем Леона и Кэли веселились вовсю, изображая в лицах, как биолог метался по шахматной доске, как улюлюкала кают-гостиная, как поздравляли Кэли…

Единственным, кто избежал наказания, был Золтовски. Хотя Катеринка рассказывала о нём подругам, обливаясь слезами. У биолюдей иная логика: Лех не делал ничего плохого, наоборот, целовал Катеринке руку, уважительно отзывался о её родителях (доказывать, что предки, жившие больше тысячелетия назад, родителями не являются, было бесполезно), называл герцогиней (доказывать, что герцогский титул в кают-гостиной звучал как издёвка, было бесполезно). И потому Лех Золтовски избежал наказания, хотя его стоило бы проучить. При мысли о том, как «проучили» бы поляка эти двое, Катеринку охватывало смятение. Наверное, Лех и вправду был к ней неравнодушен. Был и сплыл. Сделал из неё посмешище. Не надо ей такой любви, вообще никакой не надо…

Катеринка не привыкла делиться эмоциями и говорить о чувствах, и сейчас испытывала раздражение, которое старалась не показать. Кэли с Леоной, обладающие нечеловеческой интуицией (их мозг улавливал эмоциональную ауру собеседника), поняли, что пора прекратить разговор.

Они топтались на пороге и медлили. Катеринка шестым чувством поняла, что им не хочется уходить, и сказано ещё не всё.

— Посидите ещё. Расскажите о чём-нибудь. А то всё спрашиваете, а сами ни о чём не рассказываете…

— Катеринка! Ты отличная девчонка. Настоящая. Не притворяешься и не лжёшь. Можно тебя попросить? Последний раз. Можно?

Катеринка энергично закивала, готовая исполнить любую просьбу, только бы она была последней, и Кэли с Леоной ушли, оставили её в покое. Ей надо подумать… Она опять что-то сделала не так. Вела себя неправильно — и с Лехом, и с Берни, и с Юозасом, которые добивались её любви… или домогались? Мама права, всё у неё не так как у людей… Вот и с любовью — не так…

Последняя мысль прозвучала вслух. Кэли с Леоной не удивились: если они могли чувствовать состояние собеседника, то почему не могла Катеринка?

— Вот ты говорила, что любишь Леха (Катеринка протестующее замотала головой). То есть, любила (Катеринка открыла рот, собираясь возразить). То есть, это он тебя любил. (Катеринка горестно кивнула, соглашаясь).

— Попробуй объяснить, что ты к нему чувствовала. Ты и сейчас чувствуешь. Я же вижу!

Леона ошибалась. Крутящиеся внутри водоворотом, стреляющие горячими искрами чувства, которые Леона ощущала как энергетические лучи («И не жаль ей энергию отдавать? Это расфокусирует внимание и ослабляет концентрацию, я бы поставила блок, а она почему-то не ставит…») — мысли Катерины были отнюдь не о Лехе.

Как ты это делаешь?

— Попробуй объяснить словами. — Леона взяла её за руку. — У тебя пульс участился. И дыхание. Ты сейчас другая, другой человек. Как ты это делаешь?

— Я ничего не делаю, — растерялась Катеринка, не ожидавшая такого натиска.

Моментально уловив её раздражение, Кэли перехватила инициативу:

— У тебя уши розовые, это от смущения, да? Что тебя смутило? Ты красивая. Ты видела, как на тебя смотрят?

— Смотрят, потому что злятся. Они все на меня злятся. Придумывают всякие пакости, чтобы мне досадить. А я… — Катеринка всхлипнула и замолчала.

— А ты? Что ты чувствуешь к ним? Расскажи! — попросила Кэли, и что-то в её голосе заставило Катеринку поверить, что это не издёвка. Кэли говорила всерьёз.

— Расскажи, как это — любить? Ну что тебе стоит! Никто не узнает, только Леона и я, и больше никто.

— Разве ты никогда не влюблялась?

— Никогда, — подтвердила Кэли. — И Леона никогда. Мы чувствуем дружелюбие. Это когда тебе с человеком комфортно и у вас с ним общие задачи, общая работа и конечная цель. Если эти факторы отсутствуют — отношение будет нейтральным. Вот ты обиделась на весь свет, а за что? Нет, ты скажи, за что? Тебе никто ничего не сделал. Так почему ты обиделась?

Никто ничего. Это и обижало. Неужели они не понимают? И как им это объяснить?

Катеринка обвела глазами каюту. Посмотрела под ноги. Разгладила на скатерти невидимую складку. Вздохнула. И наконец заговорила.

— Ну я не знаю… Просто когда он рядом, я ни на кого не могу смотреть. И на него не хочу смотреть. То есть хочу, но не смотрю. Это неприлично. Так мама говорила, в детстве. Говорила, что я некрасивая. И что идеальная фигура не поможет, если у тебя бесцветное лицо и зубы как у кролика.

Кэли посмотрела на её лицо. Милое, нежное, с мелкими белыми зубками, вовсе не кроличьими. А глаза потерянные, словно в чём-то виноватые. В чём? У них с Леоной не было матери и им никто такого не говорил про зубы. Зубы как зубы, как у всех. Резцы клыки, между клыками и молярами — малые коренные, затем идут моляры, отвечающие за пережевывание пищи. Это их основная функция, невыполняемая остальной частью челюсти. У кроликов строение челюстей совершенно иное. Зубы у них не имеют настоящего корня, поэтому растут всю жизнь. Резцы расположены спереди и сзади, а коренные зубы называют щёчными. Как у всех растительноядных, у кроликов отсутствуют клыки. Вместо них между резцами и премоляром есть пустое беззубое пространство, так называемая диастема.

Кэли не могла понять, при чём тут кролики. Может, они их дома держали, декоративных? От Катеринки волнами исходило недовольство, и расспрашивать о кроликах Кэли не стала.

Биолюди, в отличие от Катеринки, росли уверенными в своих возможностях и силах. Они учились, и с каждым прожитым днём возможности раздвигались, а силы росли. В них с Леоной верили, на них надеялись, ими гордились. Перед глазами птичьей стаей пронеслась череда лиц, рук, голосов… Лица были неизменно приветливыми, руки заботливыми, а голоса доброжелательными. Их научили всему. А любить не научили, такой вот педагогический промах.

— А почему на мужчин неприлично смотреть?

— Ну… Они могут неправильно понять.

— Неправильно это как? Не поймут, что ты к ним испытываешь дружелюбие?