Больше книг на сайте - Knigoed.net

На сей раз буры ушли глубже и на глубине трёх метров нащупали идеальный круг диаметром примерно три метра. «Сливное отверстие, — пошутил Берни. — И пахнет как-то странно. Марсианской канализацией. Что-то мне неохота туда лезть».

Астрофизик захлебнулась смехом, ей вторил Мишенька, запрокидывая голову и гогоча совершенно по-детски. Боевые операторы радостно ржали, Кэли и Леона хихикали, и Андрей удивлённо на них уставился. Они что, понимают шутки? Волокушин об этом не обмолвился, цинично назвав девчонок биоформами. Андрей никогда не имел дела с био и воображал себе безликих созданий с обязательным выключателем, входящим, так сказать, в комплект, и ксеноновыми лампами вместо глаз, с возможностью гибкой настройки яркости. А они оказались людьми, и глаза у них обыкновенные, в длинных ресницах. У Кэли зелёноватые, цвета морской воды, а у Леоны серые, как у самого Андрея. Красивые.

Блин, не хватало ему влюбиться в био. Только этого ему и не хватало. Андрей отвернулся от Леоны и оказался лицом к лицу с Кэли. Девушка как-то странно дышала — сбивчиво, как дышат после бега или когда волнуются (разве био может что-то волновать?), Леона нервно облизывала губы (био не способны нервничать; тогда зачем она это делает?). Андрей невольно залюбовался девушкой. Её губы… наверное, тёплые на вкус, если их поцеловать. Интересно, что она сделает? Отстранится? Залепит ему пощёчину? Это было бы здорово! Он стал бы героем дня.

Или ответит на поцелуй. Что вполне возможно. Они не роботы, не биоформы и не биоморфы. Они люди, осенило Андрея. Их человеческое сердце гонит по жилам алую кровь. Они облизываются, поглощая абрикосовый пудинг, который им очень нравится, повидло почти закончилось, на обратный путь точно не хватит, и придётся экономить. Ругать сладкоежек не хотелось: должны же они получать от жизни хоть какое-то удовольствие, пятый месяц без отдыха вкалывают.

Кэли дышала так шумно оттого, что устала, осенило Андрея. Она просто устала, андроморфы тоже устают, правда, реже чем люди. Они как мы, только у них другие возможности и другая психика. Они испытывают симпатию, трогательно дружат с Катеринкой, но никогда не полюбят, никогда не испытают радость материнства. Имеет ли человечество право на такие эксперименты? Это же… это же… Андрей гвоздил человечество, вынося ему суровый приговор. Андроморфы глупо хихикали и прижимали к губам ладошки, выдерживающие ожог концентрированной кислотой. Интересно, им всё-таки больно, или — ничуть?

Через час «отверстие» расчистили от грунта. Перед ними был люк. Входной люк. Неизвестный металл, пролежавший в земле три тысячи лет, блестел, словно его натёрли мелом.

Надя с Леоной и Кэли зааплодировали. Мужчины молчали, выразительно поглядывая на капитана, который машинально обрывал лепестки у сорванного цветка. Лепестки зелёные, а серединка жёлтая, совсем как у земных ромашек. Берни многозначительно кашлянул. Поймав его взгляд, Андрей смял цветок в кулаке. Что он, как девчонка, на ромашке гадает: любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… Инопланетная махина мертва несколько тысячелетий, ни поцеловать ни плюнуть она уже не сможет. А вот прижать, пожалуй, ещё способна… Они заберут всё что смогут, для Земли это станет бесценным подарком, взять хоть крошечный кусочек обшивки из чего-то серого, гладкого, меньше всего похожего на металл… Биоматериал? Может, он и был когда-то живым, а сейчас безнадёжно мёртв. Ребята отрезали кусочек, а он даже не вздрогнул…

Тьфу ты, чёрт! — выругался Андрей, сообразив, что думает о «махине» как о чём-то живом. Корабль мёртв, как мертвы его хозяева, прилетевшие из неведомых космических далей несколько тысячелетий назад. И всё-таки… что их убило? Почему они не смогли улететь?

Надо убираться отсюда. Чем скорее, тем лучше. Возьмут образцы, пробы грунта и воды, или что у них тут вместо воды…. Напрасно Бэргэн с Риотой обвешались лазерными цацками. На Аква Марине с ними ничего не случится.

О том, что — случится, и очень скоро, Андрей не знал.

Посадка на планету нарушила привычный режим полёта, расширив пространственно-временной континуум до математической бесконечности. График дежурств по кухне был предан забвению, астрофизик и биолог трудились как пчёлки, Мишенька не расставался с камерой круглые экзопланетные сутки, боевые операторы успевали везде и были нарасхват. Так что Кэли и Леоне помогала только Катеринка, с момента посадки оставшаяся не у дел. Втроём они крутились волчком, с утра до вечера.

Обедать приходили только штурманы, зато вечером в салоне-ресторане собирались все, от души нахваливая вкусную еду и изящную сервировку. Катеринка прятала под столом руки, чтобы команда не видела мозолей от ножа, которым она чистила овощи на четырнадцать человек. При двухразовом питании получалось — на двадцать восемь. Двадцать восемь баклажанов, пятьдесят шесть картофелин, каменно-твёрдые тыквы, крошево салата, от которого рябило в глазах… Готовить инструктор тренажёрного зала не умела, так что вариантов не было. Катеринка мыла, скоблила, резала, чистила, проклиная оранжерею, в которой всё это безудержно росло, подстёгиваемое питательными смесями. И не вспоминала, как радовалась, надкусив пупырчатый колючий огурец и вдыхая его прохладную свежесть.

Космомеханик слонялся по кораблю, делая вид, что проверяет приборы и механизмы. Потом шёл обедать. После обеда с чувством выполненного долга устраивался на травке в тени звездолёта и писал книгу, которую начал ещё на Земле. «А закончит лет так через пятьдесят, на Большой Медведице, когда туда навигацию откроют» — изощрялись штурманы.

Литератор, мать его, ворчал Андрей. Рабинович хоть что-то делает. Или делает вид, что делает. А штурманы вообще обнаглели. Могли бы на кухне помочь. Но они не помогали. По неписаным правилам звездолётчиков, после высадки на планету для штурманов наступали каникулы.

Четыре месяца они вели «Сайпан», и каждый день отвечали за корабль и за людей. Отвечали за четырнадцать жизней, которых от смертельного холода Вселенной спасала оболочка корабля и его сердце. Впрочем, за сердце отвечал Рабинович. От механика напрямую зависело, вернутся они на землю или… нет, лучше об этом не думать.

Что касается штурманов, то их шестичасовая ежедневная вахта, умноженная на сто двадцать, это семьсот двадцать часов, или тридцать суток у штурвала. Тридцать суток невероятного напряжения, которое штурманам необходимо сбросить. Заземлить, как они говорили.

«Заземление» проводили в кают-баре и в бассейне. Можно только догадываться, сколько денег угрохал Волокушин, чтобы за сто семь триллионов километров от Солнечной системы космолётчики валялись на песочке, блаженно прихлёбывая ледяное пиво и с хрустом разгрызая хвосты здоровенных раков, сваренных Леоной по всем правилам — живыми, в солёном кипятке с укропом и лавровым листом. Можно только догадываться, во что обошлись Волокушину эти раки, четыре месяца обитавшие в аквариуме под бдительной опекой всё тех же Леоны и Кэли. Можно только догадываться. Впрочем, штурманы об этом не думали.

Кэли с Леоной вместе с боевыми операторами весь день таскали по пустоши тяжёлые буры и устали так сильно, что едва держались на ногах. Последние две недели они практически не спали, проводя ночи в тренажёрном отсеке. А уходя, уносили честно заработанные жетоны. За четырнадцать ночей их набралось достаточно, чтобы био могли осуществить задуманное…

Торжественный момент

После посадки звездолёта-дальника класса ЭУ выйти «на свежий воздух» можно только через сорок восемь часов, когда растает эн-поле, вырабатываемое магниэнами. От него защищали скафандры экстра-защиты, но Балабанов решил не рисковать: двое суток ничего не решали. По случаю прибытия устроили общий сбор, на котором непробиваемая Кислота Кислова и замороженная пани Ветинская расцеловали штурманов и капитана. Механика Кэли с Леоной чмокнули с двух сторон. Сёма придерживал обеих за локти, чтобы не убежали.