— Просто у меня нет друзей. — Я снова пожимаю плечами, стараясь сделать этот жест беззаботным.

Его взгляд смягчается, а уголки губ приподнимаются.

— У тебя есть я, — и, прежде чем я успеваю ответить, он отворачивается. — Люди бывают настоящими чудовищами по отношению к другим. Мне следовало знать это, — бормочет он, садясь на кровать рядом со мной.

— Я никогда не была бы чудовищем по отношению к тебе.

— Я знаю.

В спальню гордой поступью входит моя кошка, прокладывая себе путь через разбросанные на полу книги, и трется об мои ноги.

— Доброе утро, Хищница. — Я беру на руки пушистое рыже-полосатое существо. Она безостановочно мяукает, но я крепко держу ее.

— Хищница? — смеется Рис.

— Конечно. Она агрессивная. — Я подношу кошку к нему, но она кричит, яростно царапая когтями воздух и умудряется поранить мне руки. Я отпускаю ее, удивленная такой реакцией. Кошка вылетает из комнаты рыжей стрелой.

— Кто там? — раздается в коридоре испуганный голос матери.

Я со страхом поворачиваюсь к Рису. Прежде чем успеваю открыть окно, чтобы мы выбрались наружу и ушли подальше из этой чертовой дыры, он хватает меня за руку. Не сильно, но ощутимо. Уверенно.

— Попробуй.

Одно слово, одно действие, которого я не хочу совершать. Но ради Риса я готова на все, что угодно.

— Мама, никто не преследует тебя. Не волнуйся. — Я пытаюсь успокоить ее, поднимая ладони кверху, давая понять, что не хочу причинить ей вреда.

— Не поднимай передо мной свои ведьмины руки, — рычит она, и я мгновенно опускаю ладони. — Я вижу, что он притаился в тени. В ожидании своего шанса.

— Где? Где ты его видишь?

Ее взгляд проходится вдоль моего тела, начиная с пальцев ног, пока она не встречается со мной взглядом. Она усмехается:

— Каждый раз, когда смотрю на тебя.

Я вздрагиваю и качаю головой, но она продолжает раздраженным тоном:

— Он привел их. Он всегда их приводил, и ты тоже.

— Кого?

— Монстров. — Ее глаза полны злобы и страха. — Он был хорошим, но монстры завладели им. Год за годом он менялся, а потом глубоко запрятал себя. — Она сует сложенные вместе руки между ног. Мне требуется мгновение, чтобы буквально осознать то, что она имеет в виду. — Потом появилась ты, и он исчез. Стало спокойно. Хорошо. Были мы. Ты похожа на него, но это не было проблемой, потому что ты была хорошей. Ты была другой. Но ты начала видеть то, что не должна была видеть. Потом ты пришла домой с капризной улыбкой, и начались мои мучения. Ты... — Она тычет в меня пальцем, буквально прорычав последнее слово. Дрожа всем телом, она подходит ко мне. — Ты принесла мне то письмо, распространившее его смрад повсюду.

Я в недоумении качаю головой.

— То есть он отправил тебе письмо по почте?

— Ты принесла его! — истерично шипит она.

— Я не знала! Откуда мне было знать, если ты не говорила ничего? Что он сделал, мамочка?

Слово выскользнуло само. Мамочка.

Она застывает. Ее тело перестает трястись. Губы плотно сжаты, но я вижу, как дрожит ее подбородок. В глазах появляется мягкий свет. Вижу, как уголки губ Риса приподнимаются, когда я произношу слово, которым он называл собственную мать. Я пытаюсь снова, мой голос тихий и ласковый.

— Что он сделал, мамочка?

Не знаю, что здесь больше сыграло роль — само это слово, слетевшее с моих губ, или нежность, с которой я его произнесла. Она всхлипывает и падает на диван, обхватив руками голову. Никаких криков. Никакой ненависти. Я смотрю на Риса в поисках поддержки, и он кивает в сторону моей матери. Я нерешительно шагаю к ней. Когда она не реагирует, я подхожу ближе и сажусь рядом. Подняв руку, я кладу ладонь ей на спину и поглаживаю мягкими круговыми движениями ее костлявое тело. Ей нужно больше есть. Какое-то время мы сидим. Я делаю все возможное, чтобы успокоить ее, но все еще боюсь, что в любой момент она снова начнет кричать. Она плачет, пока не заканчиваются слезы. Последние все еще текут по ее лицу, но всхлипы стихают.

— Твой отец не был хорошим человеком. — Это все, что она говорит, вытирая с глаз слезы, прежде чем посмотреть на меня. Наши взгляды встречаются, и она съеживается.

Некоторые люди ненавидят свое отражение в зеркале. В этот момент я ненавижу то, что я — отражение моего отца. Никогда прежде я не испытывала ненависти к красоте, доставшейся мне от него, хотя для моей матери моя внешность была невыносима. Я никогда не испытывала ненависти к своей внешности, потому что в глубине души понимала — это все, что у меня есть. Но сейчас…

— Прости, — шепчет она.

Я просто киваю, не зная, что сказать или сделать, но пытаюсь разобраться.

— Почему он плохой?

— Монстры изменили его, — шепчет она, и ее тусклые серые глаза пронзают меня, как кинжалы. Она выискивает монстров во мне.

— Какие монстры?

— Чем меньше будешь знать, тем лучше. — Она вдруг встает, увеличивая расстояние между нами.

— Но я должна знать. Если ты будешь и дальше ненавидеть меня из-за него, то я хотя бы должна знать причину.

— Это тебя не касается.

Я начинаю злиться. Если меня это не касается, то почему она так ненавидит? Почему терпеть меня не может?

— Что он сделал? — Это вопрос, но в моих устах звучит, как требование.

Она медленно поворачивается. Одежда болтается на ее худом теле. Плечи напряжены, потемневшие глаза распахнуты, а немытые каштановые волосы висят колтунами, выглядя темнее обычного. Внезапно с ее губ слетает одно-единственное слово.

— Уходи.

Я не двигаюсь. Теперь мне не хочется отступать. Рис был прав, но это не закончится никогда. Моя мать снова повторяет слово, но на этот раз громче и агрессивнее.

— Уходи!

В ней снова закипает гнев. Я не даю ей шанса подойти ко мне, даже если ее слова ранят меня с каждым шагом, что я ступаю мимо нее к двери.

— То, какой ты была — ужас. То, какой ты стала — еще ужаснее.

На этот раз я делаю то, о чем она просит. Натягиваю куртку, хватаю сумку и ухожу.

И не собираюсь когда-нибудь возвращаться.

Рис следует за мной в яркий и теплый воздух летнего утра. Не сделав и трех шагов от дома, мы слышим крики моей матери и звук падающих предметов.

Я иду по тротуару, и каждый шаг ощущается поражением. Она никогда не расскажет мне, что произошло у них с отцом, и о тех монстрах, которые, по ее убеждению, уничтожили его.

Мы проходим мимо детей, играющих в своих дворах, и взрослых, старающихся выполнить все работы в садах, пока солнце не поднялось высоко. Прекрасный летний день полностью контрастирует с моим настроением, и почему-то это еще больше бесит меня. Я ускоряюсь и топаю, шагая по асфальту. В груди боль, в глазах жжение, но я не плачу. Не кричу. Я сдерживаю все внутри, позволяя этому изводить меня.

Мой путь преграждает неизвестно откуда возникшая рука, схватившая меня за плечо. Я пытаюсь освободиться от нее, но она снова сжимается. Глаза горят от долго сдерживаемых слез. Не хочу терять самообладание перед кем-то в этом городе.

— Отпусти меня. — Стараюсь придать нотки ярости своему голосу, но он дрожит от боли, разрывающей мне грудь и стоящей комом в горле.

— Пойдем ко мне, и я смогу заставить тебя почувствовать себя лучше.

Я узнаю этот голос. Коннор. Парень из школы. С ним еще ребята, с которыми я обычно флиртую в коридорах на перемене. Мне становится хорошо. Я чувствую себя лучше. Нужной. Но они не те, кого я хочу. Я грубо пихаю Коннора, отталкивая от себя, в надежде, что он отпустит мою руку, чтобы удержать равновесие. Но его рука на моем запястье только сжимается. Стального цвета глазами он смотрит на меня и рычит:

— Какого черта? Неудивительно, что собственная мать тебя терпеть не может!

Слова ранят, но у меня нет шанса отреагировать. Коннор толкает меня спиной на дорогу. Я слышу сигнал автомобиля, а затем чувствую удар. Проезжаюсь по тротуару, обдирая кожу об асфальт.