Переводчики: Ольга З., DisCordia, Екатерина Б., Дарья Н., Александра Я., Анастасия П., Наталья Л.

Редакторы: Анна К., Натали И., Ленуся Л., Таня П., Лина Е.

Вычитка и оформление: Таня П.

Обложка: Таня П.

ВНИМАНИЕ! Копирование без разрешения, а также указания группы и переводчиков запрещено!

Специально для группы: K.N ★ Переводы книг

(https://vk.com/kn_books)

ВНИМАНИЕ!

Копирование и размещение перевода без разрешения администрации группы, ссылки на группу и переводчиков запрещено!

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

История о человеке, который ничего так не жаждет, как умереть, и о том, как он спасает того, кто до смерти хочет жить.

Я искренне верю, что самое громкое в звуке — это то, что нам не услышать. Это частички того, что остается с нами, когда звук исчезает. Та легкость, что проходит сквозь тебя, когда песня заканчивается и ты обнаруживаешь, что она значит для тебя гораздо больше, чем должна была. То, как протяжно звучит вой в ночи, отчего ты целыми днями оглядываешься через плечо. Это не значит просто начать вслушиваться, когда тебя пронзает что-то настолько пылкое или глубокое. Нет, в этот момент все твои ощущения отзываются разом. Это тяжелое чувство, которое нельзя принимать как должное.

Но вернемся к звуку; он такой громкий, что даже когда его нет, ты можешь его слышать.

Вы знали, что мир переворачивается, когда что-то рушится? Это так, уверяю вас, и ущерб от этого куда больший, чем взрыв визжащих шин, скрежет металла, раздавленного стекла и криков. Крики трудно не заметить, даже те, которые вы не слышите, а скорее чувствуете.

Не нужно особого умения, чтобы слышать или ощущать вопль ужаса, вибрирующий в самих костях. Некоторые ощущения мы никогда не теряем, такие как чувство опасности или страха. Это чувства, что добираются до тебя, когда ты меньше всего их ждешь, как сейчас, когда все, что я пытаюсь сделать, это насладиться теплой чашкой кофе по пути домой. Я не ждал, что что-то важное разрушит этот вечер, я просто хотел добраться до дома, пролистать хорошую книгу и проспать еще один жалкий день своей жизни.

Но у моих ощущений совсем другой план, и я мельком замечаю женщину, переходящую передо мной улицу. Ее лицо искажено сожалением, в то время как машина с подростками, рванувшая к перекрестку, не останавливаясь и не замедляясь, приближается к ней. Клянусь, я чувствую, как земля трясется подо мной, когда машина несется, обрызгивая водой тротуар. Женщина замирает, а несколько прохожих прикрывают глаза и раскрывают рты. У меня под весенней курткой по рукам поднимаются мурашки, и я мгновенно понимаю, что эта волна эмоций образовалась от надвигающихся криков.

Взгляд женщины встречается с моим. Ужас, гнев, смятение — все три эмоции отражаются в ее глазах, но есть в них что-то еще, возможно, узнавание? Не задумываясь, я ныряю навстречу движущейся машине, по пути забрызгивая куртку своим кофе, и не знаю, стало ли криков или сигналов еще больше, кричит ли мне кто-то об осторожности или нет, но я отталкиваю женщину, и она спотыкается о мои ноги и тихо приземляется на тротуар. Фары автомобиля ослепляют прямо перед тем, как меня охватывает что-то холодное, и я теряю сознание.

Если это смерть — я готов.

Я приму ее. Теплую, как мой кофе, приправленную лишь щепоткой страха.

В тот день на улице меня убила не смерть, а что-то более зловещее, с извращенным чувством юмора. Жизнь. И я живу точно так же, как и до того, как решил выйти навстречу машине, полной детей, которые просто хотели «повеселиться».

Я прикован к больничной койке в отдельной палате с не очень-то приятным видом из окна. Здесь открывается прекрасное зрелище на ремонтирующееся здание. Не видно ни единого кусочка неба или простирающегося за городом озера. Мне скучно, даже немного тревожно, и меня уже тошнит от надоевших посетителей, желающих поговорить с человеком, спасшим от смерти женщину на пересечении улиц Ильм и Пайн. А я закатываю глаза, представляя заголовки статей.

Они зовут меня героем.

Ко мне заглядывали несколько репортеров, записать заметки в своих блокнотах или сделать фотографии со мной для статей и блогов, словно мне было до этого дело. Ни на одной из фотографий нет моей улыбки, и я постоянно качал головой медсестре, предлагавшей перевести им мои мысли.

«Нет, спасибо», — показываю я ей, но она вынуждает меня говорить. Я игнорирую ее призыв ответить на тот же вопрос, что задавал предыдущий репортер по поводу моего ограниченного образа жизни, и перевожу взгляд к заурядному пейзажу. Медсестра оставляет меня наедине с моей безмолвной яростью, и уверен, она пожалуется другим медсестрам на мое поведение, затем одна из них напомнит ей о моем затруднительном положении, и она пожалеет мою прожитую жизнь и предстоящие годы.

Я потерял слух в десять лет. Но лучше бы родился глухим, потому что лишиться красоты музыки или щебетания птиц — опустошающее чувство, особенно для того, кто все свое время проводил за освоением искусства игры на пианино или прятался в лесу за поместьем отца, впитывая звуки природы.

Врачи объяснили родителям, что у меня редкое заболевание нервной системы, которое в конечном итоге лишит меня основных чувств. Слух исчез первым, и это не происходило постепенно, когда звук медленно исчезает, клонясь к закату, нет, просто однажды утром я проснулся и ничего не услышал. Я не слышал слез или криков матери, когда она трясла меня за плечи. Хоть и чувствовал их, рябью проходивших по мне, как отголоски цунами. Ее взгляд выражал стыд и мучение, и не нужно уметь слышать, чтобы знать, каким громким может быть разочарование. С потерей слуха исчезла и способность говорить. Однажды из моего открывающегося рта просто перестали выходить слова. Если верить моей матери, так я перестал говорить.

Спустя несколько лет, овладев искусством языка жестов, я потерял обоняние, а через три месяца после этого полностью исчезли вкусовые ощущения. Доктора не могли замедлить развитие болезни и вместо этого пытались поддерживать меня счастливым, пока я ждал, когда зрение и осязание полностью исчезнут из моей жизни.

И я жду этого уже на протяжении десяти лет.

Жду, когда я проснусь слепым и не смогу увидеть солнце.

Жду, что когда перевернусь дотянуться до одеяла, обнаружу, что рука уже держит его. Когда исчезнет осязание — исчезну и я. Я буду лишь пустым сосудом, живущим вечностью безмолвия, потому что даже если бы меня окружали люди, я бы не заметил этого.

Мою минутку отчаяния прерывает медсестра, заглядывая ко мне с улыбкой.

«У вас посетитель», — произносит она губами, и я предполагаю, что в тринадцатый раз вернулась мама, чтобы дрожать надо мной, благодарить Бога за то, что я жив, хоть в ее взгляде все еще и появляется стыд при виде меня. Я откидываюсь на подушку и закатываю глаза, после чего машу ей. Дверь приоткрывается, и меня встречает тот же яркий взгляд, который я видел в тот вечер на улице. Взгляд женщины, которую я спас.

Я сажусь немного прямее и провожу рукой по волосам. Любому будет неудобно предстать перед незнакомцем неряшливым, даже такому опустошенному ничтожеству, как я. Поправив дешевый больничный халат, я натягиваю свое лучшее бодрое выражение, пусть у морфия и другие планы на меня.