Скорчив недовольную гримасу, Шарлин пригубила вина и подошла к Маркусу. Он с вызовом посмотрел на нее и его губы дрогнули в саркастической улыбке. Шарлин похлопала его по щеке, как породистого пса.

- Хороший мальчик.

Она вышла из гостиной и поднялась к себе в комнату. Циничная маска мгновенно сползла с лица Маркуса и его затрясло. Эта женщина сделала невозможное, она вывернула его душу наизнанку и оставила в таком виде гнить и корчиться от боли в мире, который мог только уничтожить, покалечить и сломать. В его роскошном, богатом мире, который теперь горел и уничтожал своим жаром. Маркус сидел в доме, жить в котором мечтали бы миллионы людей, но он не замечал больше дорогой обстановке, он находился в самой середине своего ада.

Зима добралась до Франции к середине января. Наблюдая в окно за городом, окутанным снежным одеялом, Маркус уже четверть часа сидел без движения в своем кабинете. В правой руке он стиснул ручку, которая указанное время назад должна была оставить свой чернильный след на предварительном договоре с компанией Петри Таццани. Того самого итальянца, на которого показала пальчиком Шарлин.

Мысли туго сплетенным клубком плавали в голове, дав передышку собранности и решительности, выталкивая на передний план упрямо упирающийся вопрос, который долго прятался от сознания Дэнвуда, ускользая и оставляя после себя пакостливое чувство дискомфорта.

Дэнвуд наблюдал за спешащими по своим делам людьми. Рождество и Новый год прошли словно в тумане и каждый день начинался с одной мысли — как там Анна. Маркус старался удержать в своей памяти черты ее лица и часто, когда оставался наедине с собой, закрывал глаза и будто переносился в Эксетер, в мельчайших подробностях воспроизводя невнятный диалог с Анной, когда он распрашивал ее о планах на новогодние праздники. Мысли о том, каким вниманием и заботой окружена сейчас Анна, после расставания с незадачливым любовником немного грели разшатанные нервы, но одновременно под кожей ползала зависть и желание разделить радостные дни с единственной женщиной, которая не требовала от него ничего, а только одаривала.

На площади Нотр-Дамма уже начали разбирать пышно наряженную елку, которая ежедневно собирала толпы туристов и коренных парижан. Радостная суета невидимой паутиной переплетала даже самых безразличных людей. Уныние истреблялось, стоило только ступить на расчищенные от снега тротуары.

Уже привычным движением Маркус потер безымянный палец и мизинец, проверяя на месте ли тонкое серебрянное кольцо. К сожалению, его уныние было на месте.

Кабинет облетел тяжелый вздох. Не стоило все таки идти на поводу у своих желаний, вооружившись лишь твердой уверенностью в своей стойком равнодушии ко всему.

Вызывая удивильные по своей силе болевые спазмы, воспоминания об этой удивительной женщине, скрытой за частоколом личных принципов, преследовали Дэнвуда, который душил их в объятиях с проститутками, попутно заливая в себя литры алкоголя. Ни одна не могла отказать Дэнвуду, когда тот пошатываясь бросал мимо кармана брюк пухлые пачки евро. Сквозь пьяный угар он ловил на себе алчные, горящие глаза и позволял похотливым рукам хозяйничать в его полузастегнутых брюках, продажные женщины номинально снимали напряжение и тут же взымали плату, выхватывая перемятые банкноты.

Не раз и не два за прошедший месяц Ласур подбирал своего "хозяина" лежащим на асфальте, среди заветренной рвоты, в одежде пропитанной мочой, словно на него облегчился не один бомж, или с окровавленным лицом, после очередной пьяной драки, а однажды личный врач Маркуса даже диагностировал перелом ребра у своего пациента. Но ничто не ослабляло его желание оказаться рядом с Анной в ее квартирке над "Бруно", увидеть ее и объяснить, что он любит ее больше жизни и тот разговор по телефону, это чистой воды фарс. Но Дэнвуд был связан по рукам и ногам... О том, что придется платить такую цену Маркус даже не подумал...

Так или иначе, Дэнвуд пытался привести к одному знаменателю свое внутреннее состояние и общественное положение, испытывая странное удовольствие, будто он вершит самосуд. Вся ущербность его образа жизни теперь была налицо. Ни власть, ни деньги, ни удовольствия больше не могли подарить прежнего удовлетворения. Изо дня в день его тяготила необходимость двигаться, думать, разговаривать с людьми и тем более вести дела компании. Но под угрозой оказаться вообще без самой тщедушной и мелочной цели в жизни, Маркус заставлял себя идти в офис, где вскоре буквально поселился. Его план требовал времени, которое тянулось слишком медленно. Он практически усыпил бдительность Шарлин.

Пару раз в день Берней привозил Дэнвуду одежду и приготовленную Магдой еду. По коридорам офиса ползли самые разномастные слухи относительно поведения Дэнвуда, который и раньше не давал особо расслабляться, а теперь вообще на всех зверем смотрел и наводил ужас ежедневными "казнями" провинившихся "сильно" и "не очень".

Осознание собственной ничтожности, тем не менее, не привело Маркуса к принятию более важного обстоятельства для него - при всей своей неполноценности, в качестве человека, он даже не мыслил отказать от источника своего саморазрушения - от денег. Он купался в жалости к Анне, себе самому, тому как он поступил с ней, принимая еще на себя и ярлык жертвы. Совесть тяжело протискивалась сквозь дебри алчности, но терпела поразительное фиаско на подступах к практичности Дэнвуда, которая махала ярким плакатом перед его лицом, на котором незвусмысленно было написано - без разноцветных бумажек, ты автоматически возвращается к тому с чего начал - к нищите и работе на одну зарплату - его ночному кошмару. Дэнвуд знал, что он редкостная мразь, но к сожалению не осозновал всего масштаба этой беды, считая что обеспеченная мразь, много выигрышнее смотрится, чем мразь бедствующая и нуждающаяся. После осуществления задуманного, он мог рассчитывать на довольно безбедную жизнь, но опять же надо было вести себя крайне осторожно и не привлекать внимания поспешными действиями.

Под гнетом диктатуры собственной жены Маркус и раньше позволял своим нервать сдавать, что выливалось в затяжной запой и недели проведенные в стенах у мадам Батилурье.

Лола Батилурье, крайне уважала Дэнвуда за щедрость и сочувствовала ему с выбором жены. Однако, Маркус, подверженный сильным перепадам настроения, ни раз выгонял всех "жриц любви", предпочитая бурной оргии, тихую беседу-исповедь с хозяйкой борделя, которая даже умудряясь не произнести ни слова, будто забирала часть его тяжелой ноши после откровенного разговора, просто позволив словам пройти через ее маленькие, уже немолодые, уши.

Он курил сигареты одну за одной, она потихоньку цедила абсент и медленно кивала головой, но не просто, как китайская игрушка-сувенир, а проникновенно и честно.

Не ведая других способов борьбы со стрессом, как широкий путь саморазрушения Дэнвуд приложил усилия и сошел с дистанции. Стоически выдержал неделю "карантина" после срыва - пил только воду и не вылезал из тренажерного зала.

Но самым действенным отдохновением были встречи с немногочисленными друзьями- людьми, которых Маркус всеми силами старался не афишировать перед женой. И тут снова на помощь приходила Лола. Давным давно заприметив за собой не аккуратную слежку со стороны своей маниакально деградирующей жены, Маркус не имел ничего против, рассматривая подобную жизнь, как игру со стихийно возникающими правилами.

Он заказывал "стандартный" набор развлечений у Лолы, заполнял номер дорогой выпивкой и едой, оставлял шлюх, строго настрого наказав им веселиться и тихонько ускальзал через потайной ход, который выводил его едва ли не с другой стороны улицы. И все потому, что Лола радела за свой бизнес, а состоятельные клиенты помимо разного рода "условий" и извращенных требований требовали конфиденциальности. Приходилось вертеться.

Встреча с Сезаром была назначена на девять вечера в кафе напротив отделения криминалистической судмедэкспертизы на улице Лефебвр. Серый, унылый вид городского пейзажа никоим образом не удручал жизнерадостного доктора, в отличии от его коллег. На парковке отделения стояли несколько полицейских машин и два фургона коронеров. Трое человек стояли на улице и дымили сигаретами недалеко от таблички, которая была спасательным кругом для курильщиков. Маркус угрюмо посмотрел на струйки дыма, которые вились вокруг голов с застывшими, задумчивыми лицами. Некоторые выкуриливали сразу по две сигареты, с сожалением выкидывая окурки, когда те тлели уже на фильтре.