— Алло!

— Та я слушаю. Говори, не алёкай, как тот попугай.

— Я говорю, это Гордеев из Москвы.

— А я Пинчук с Конотопа, — неожиданно парировал капитан. — И шо теперь?

Гордеев понял, что имеет дело с одним из нормальных армейских насмешников, про которых в народе кочуют сотни анекдотов.

В голове мелькнул один из таких:

«В полк прибыла партия новобранцев. Старшина Пономаренко читает по списку:

— Губерман.

— Я!

— Меценмахер.

— Я!

— Рабинович.

— Я!

— Не, хлопцы, так не пойдет, — разочарованно говорит старшина. — Ни одной нормальной фамилии. У кого есть нормальные фамилии? Шоб как у меня, на «ко»?

— Есть!

— А ну? — обрадовался Пономаренко.

— Коган».

Вспомнив этот анекдот, Гордеев мгновенно расслабился, а голос обрел уверенность.

— Мне нужен Евгений Павлович Пашкевич.

— Кто?

— Повторяю: Евгений Павлович Пашкевич, специалист по космическому слежению.

— Слушай, адвокат… как там тебя?

— Гордеев.

— Гордеев, а ты, наверно, думал, шо я вот так вот по телефону тебе выложу, как на тарелке, местонахождение секретного специалиста?

— Да, я именно так и думал. А что, нельзя?

— Да не, можно. А на кой черт тебе Женька?

— Дело у меня к нему.

— А если у тебя к нему дело, то какого х… ты на КПП звонишь?

— А такого, что у меня другого номера нет. Только вот этот.

— А-а, так бы сразу и говорил. А то — адвокат, трешь-мнешь. Нема тут ни х… твоего Женьки.

— А где он?

— Вчера еще был. Вчера надо было звонить.

— Как был? — переспросил Гордеев, не совсем понимая, о чем идет речь. — У вас был?

— Я тебе шо, не русским языком сказал? Вчера был. Самогон пили. А сегодня он уже на миру.

— На каком миру?

— Ты куда звонишь? Алё, адвокат?

— Как куда? На Байконур.

— Так а шо ж тогда переспрашиваешь? На миру, говорю. Станция такая орбитальная, «Мир» называется. Или там у вас в Москве о такой не знают?

— Как это? — спросил Гордеев почти упавшим голосом.

— А вот так. Отправили спутник чинить.

— Прямо на орбитальную станцию?

— А ты думал, к теще в подпол?

— Когда?

— Шо «когда»?

— Когда его отправили?

— Вчера утром «Прогресс» запустили.

— Как «Прогресс»? Это же грузовой корабль.

— Вот чудак-человек! А шо, грузовой корабль для одних помидоров в тюбиках? Ты в кузове бортовой машины когда-нибудь ездил?

— Ну а как же? На картошку и в армии.

— Так чего ж спрашиваешь? Это для вас, шо в телевизоры пялятся, он грузовой. А здесь «Прогресс» шо дельтаплан. Сел и поехал.

— Товарищ капитан, скажите…

— Ну все, адвокат, — резко оборвал Пинчук, — я и так с тобой тут здорово разболтался. Сейчас начальство придет и мне тут таких свистулей может наколупать, шо до новых веников не реанимируюсь. Бывай здоров.

В трубке раздались частые гудки, и Гордееву ничего не оставалось, как положить ее на рычаг. Воображение рисовало загадочного Пашкевича на борту космической станции «Мир», «на миру». Единственная ниточка, за которую можно зацепиться для проведения успешной защиты, ускользала, исчезая в недосягаемых эмпиреях околоземной орбиты.

А что, если выйти на Пашкевича через Центр управления полетами? — пронеслось в голове.

Гордеев полистал органайзер, нашел искомую графу и снова взялся за телефон.

Лена Волкова, сидя в кабинете отца за портативным компьютером, заканчивала отчет по последним лабораторным испытаниям собственного проекта под сочным названием «Механизм самосборки белка в условиях повышенного радиоактивного фона», который она начала еще в Чикаго и взяла для доработки с собой в Москву. Экран монитора пестрел множеством диаграмм, графиков, сонограмм и даже интроскопическими изображениями внутреннего строения организма рептилии, сделанными с помощью спектрометра ядерного магнитного резонанса.

Звонок телефона заставил ее вздрогнуть и из мира нуклидов и протоплазмы вернуться к реальности. Она сняла трубку.

— Да. Кто? Федотов, какого черта! — обрадованно произнесла Лена. — Ты где? Ну так заходи, если в двух шагах.

Минут через десять, открыв входную дверь, она уже здоровалась с коренастым Федотовым. На лицах обоих сияли улыбки. Встреча старых друзей.

— Черт меня побери, но я рада тебя видеть, Федотов, — сказала Лена, пока он раскупоривал бутылку с красным вином.

— Я тоже рад. Куда наливать?

— Куда? Слушай, а давай, как раньше.

— А как раньше?

— Ты все забыл. Из граненых стаканов!

— Давай, — улыбнулся Михаил. — А у тебя есть граненые стаканы?

— Есть! — Лена поставила на стол пару. — Папа их берег для подобных случаев. Они ему тоже напоминали о старых добрых временах.

Федотов задумался.

— За Владимира Сергеевича, — произнес он, поднимая полный стакан. — Я думаю, он бы сейчас радовался вместе с нами. Земля ему пухом.

Выпив, они уставились друг на друга, и Лена сказала:

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как жил, что делал.

— А ты разве не в курсе?

— Почему же, в курсе. Но только ты сам расскажи. Например, почему до сих пор не женился на Светке Мазур?

— Ты с ума сошла! Скажешь тоже — Светка Мазур. Она же дура. Дура и стерва. Она меня за два дня семейной жизни до самых костей бы обгрызла.

— Интересно, что ты говоришь другим, когда речь заходит обо мне? То же самое? Да? Призна-вайся!

— Не выдумывай.

— Я не выдумываю. Я просто интересуюсь.

— Слушай, Лена, давай оставим эту тему от греха подальше, чтобы снова не разругаться на века.

Лена опустила глаза, принявшись разглядывать дно опустошенного стакана.

— Хорошо, — переменив тон, сказала она. — Давай эту тему оставим. Как у вас в «Интерсвязи»?

— Ты имеешь в виду, что говорят по поводу убийства?

— Ну, хотя бы это.

— Всякое говорят. Одни считают, что Проскурец виновен, другие — нет.

— А ты как считаешь?

— Я? — удивился Михаил. — Ты разве во мне сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь. Но все-таки…

— Я думаю, что у меня язык не отвалится, если еще раз скажу, что считаю Виталия Федоровича чрезвычайно порядочным, честным и совершенно чистым человеком. Этого достаточно?

— Я это и без тебя знаю. Проскурец никогда бы не пошел на такое. И не потому, что он боится неминуемого возмездия. Просто у него не та закалка. Точнее, закалка у него как раз такая, которая не позволяет ему даже думать о подобном.

— Кстати, как он дома себя ведет? Что говорит жене? Ах да, я совсем забыл, они уже два года, как не живут вместе.

— Да, а все дети в кембриджах и оксфордах.

— Да, им не до него.

— Впрочем, если Проскурца посадят, они останутся без гроша, и тогда вся их загранучеба накроется медным тазом. Слушай, Миша, его действительно могут посадить?

— Легко. С такими уликами — раз плюнуть. Сейчас не очень-то церемонятся с нуворишами. Когда некоторых судей в очередной раз прижали за взятки, у них появился большой зуб на всех денежных мешков, которых они теперь не способны развести на чемодан банкнот.

— Неужели раньше и суд покупался?

— Еще как покупался, а главное, продавался.

— Подумать страшно.

— Раньше, чтобы убить кого-то, для начала достаточно было быть богатым, чтобы выйти сухим из воды. Многие новые русские именно таким грязным образом оберегали свои вожделенные капиталы от внешних посягательств. И представь, что многим ничего за это не было. Ничегошеньки.

— Как же это? — растерянно спросила Лена.

— Суд пошумел, пошумел, адвокат привел неоспоримые доказательства их полной невиновности, и все — они на свободе. Никаких тебе громких разоблачений, никаких длительных тюремных заключений. Пресса тоже молчит, потому что туда тоже сделали массивное финансовое вливание. Тишина и покой. Таким образом на свободе многие, хотя их руки в крови по самые локти, если не выше. Некоторые из них купили себе места в Госдуме и получили депутатскую неприкосновенность. Чего тут греха таить — из-за бабок убивали и будут убивать всегда, пока Земля не слетит с катушек.