Что-то чиркнуло Алексу по стойке воротника. Следом вскрикнула Оля и, обхватив голову руками, присела на корточки, после чего медленно завалилась спиной на тротуар. Выронив сумку, Алекс рухнул на колени, склонился над упавшей девушкой, по виску которой, напитывая волосы, будто краска беличью кисть, стекала кровь, заполняя изъяны асфальта.

Мяукнул громким мартом, освобождая подоконник, потревоженный кот Васька. Женский голос закричал: Василий, звони срочно в скорую! Дом пробуждался, выходя из сумрака, раздвигались шторы и тюль, местами распахивались окна.

– Оля, потерпи немного, смотри, смотри на меня, – кружилась голова от ярости и бессилия.

– Сходишь со мной в кино? – постаралась стать легкомысленной. – Только фильм выбираю я, – спрятала за длинными ресницами помутневший взор.

Сирена, синие всплески, чья-то рука коснулась плеча. – Поднимайтесь, молодой человек, поднимайтесь…

– Молодой человек, – настойчивый голос, – поднимайтесь, прибываем через полчаса, – полупросьба-полуприказ вдоль вагона, – граждане, у туалета не толпимся! Вещи свои не забываем! Выход у купе проводника!

За переступившим порог спальни, лязгнув собачкой, сквозняком захлопнулась дверь. Комната встретила вошедшего тусклым, не моргающим взором ночного окна. Допотопный пружинный будильник, убеждённый противник точного хода, мерно тикал, утончённо подчёркивая обступившую отовсюду тишину.

Пальцы привычно утопили клавишу настенного выключателя. Негромкий щелчок, и интерьер, безропотно хранивший домашний уют, предательски исчез. Предложенное взамен не имело права существовать, но бессовестно игнорировало запрет.

Каждый элемент свежевыжатого архитектурного стиля выпячивал пренебрежение к гармонии. Затирочные швы облицовки пола местами обижали размерами керамогранитную плитку. Та, в свою очередь, находилась далеко не в квадратном, привычном для обывателя образе. Несколько люминесцентных ламп, комарами рассевшись на потолке, вопреки паспорту изделия не испускали, а напротив, поглощали свет. Чернили тенью, словно сажа, лицо трубочиста, постепенно, точно исподтишка. Существует поверье, встретив, догони, дотронься и исполнится заветное желание. Мало кто знает, совсем неважно, где потереть и чем, главное, даже в помыслах опасаться толерантности.

Рядами и вкупе в едва уловимом беспорядке похожие на хозяйственные тележки из гипермаркета выстроились то ли детские кроватки, то ли пеленальные столики. Как следствие – на подконтрольной бардаку территории повсеместно наступил развитой кубизм. Завершала композицию живопись в рамах-многоугольниках, сумбурно разбросанная смелой мыслью по стенам.

– Знаешь, кто я? – окрылившись кульминацией хаоса, оживилась слуховая галлюцинация.

– Дракон, – беспечно прозвучал самонадеянный ответ подсознания Алекса.

Алексу грезилось, спящим прежде чувством, как сгущающаяся пустота формировала представление о драконе. Происходящее разительно отличалось от работы плотника, тесавшего бревно на стружку для кошачьего туалета. Здесь шёл процесс, обращённый вспять. Будучи в мгновении прошлого, лишь блёклой рябью, проступающей на холсте иллюзий, материя обретала осязаемые черты. Нет больше тайны, ведь тайну просто обязан кто-то хранить.

Миру Эгоплеромы явлен дракон Гоор.

– Александр, – хрипловатого тембра голос, субъективно принадлежащий дракону, больше вроде и некому, требовал диалога.

– Да? – не раздумывая, согласился тот.

– Не волнуйся, ты находишься в абсолютно безопасном месте, – пояснил драконий голос, – кроме тебя никто не способен ясли повредить. За новорождённую не беспокойся, фон её разума под наблюдением. И это неопасный для здоровья белый шум. Понимаешь меня, Александр?

Тот спешно склонился над ближайшей детской кроваткой, затем над второй и, не выпуская её, над третьей, замерев в междурядье, напрягся, будто сцепка расходящихся железнодорожных вагонов. Первое прозрение не скрывало, в каждой из кроваток, тренируя двигательно-хватательные рефлексы, сопит младенец. Второе, большей частью тактильное, на клетчатой рубашке, из-под которой вырывалось разогнанное сердце, не отливала золотом медаль «Отец-герой», даже пускай и приёмный.

Встряхнув головой, неким жестом отчаянной самопомощи, Алекс метнулся к ближайшей стене. По достижению оной тело, соизволив обмякнуть, разместилось на полу, где прижалось спиной к неровно крашенной чем-то синим штукатурке.

Записная книжка, в обложке искусственной кожи, извлечённая из заднего кармана не протёртых по отвороту джинсов, оказалась бесполезна. Имена, прозвища, фамилии, телефоны, даже многократно прочтённые шевелением губ про себя и не единожды вслух, не оживляли владельцев. Искусственное дыхание, увы, им уже не сделаешь, да и не очень-то и хотелось.

На чёрно-белом фото, выуженном из-под обложки за торчащий край, на фоне блекло-серого лодочного сарая отпечатались трое, двое – незнакомцы, себя же Алекс узнал. С обратной стороны тёмно-синим следом от проделок неряхи латунного шарика рекомендовалось: Саня, помни друзей! Третий курс. И ниже – пародии на вензеля.

Продолжая сидеть, привалившись к единственно нетронутой бедламом стене, Алекс гипнотизировал фотографию. Просьба забытых друзей не исполнялась. Сарай, ворота – нет ассоциаций. Настроение окончательно испортилось, точно прокисшее молоко, которое покинула лягушка, так и не ставшая принцессой. Разочаровавшее фото отправилось на прежнее место, вдохновлённая этим примером записная книжка вынудила Алекса привстать, обеспечивая той беспрепятственный доступ к заднему карману.

Ленивое время текло тонкой струйкой остатков опрокинутой банки вишнёвого варенья, изредка сбивая темп, наткнувшись на косточку. То ли сквозь дурман, то ли сон исподтишка напавший сюжет с фотографии, так и не пожелавший расстаться с помутнённым рассудком Алекса, ожил. Мусорной кучей сложился лодочный сарай. Друзья, предпочтя остаться незнакомцами, разбрелись кто куда. Более никто не заслонял забытого ригельного ключа в чудом уцелевшей замочной скважине на покосившихся, проеденных ржавчиной металлических воротах.

– Выходи из заточения, Александр, – посоветовал неизменно всё тот же голос, – грех не воспользоваться, пока хозяева в отлучке.

Алекс надавил на ключ и тут же расстался с фото-наваждением. За невысоким порогом распахнутых створок ворот, оттеняя мглу, парил цвета битых зеркал дракон.

Ребёнком, увидав фонтан в Петергофе, он замер, поражённый воплощением всемогущества. Магия фонтана, приковавшая детский взгляд, легко противилась окрику терявших терпение родителей, унося негодование предков извергаемым водным потоком. Сколько длилась борьба волшебства стихии с правами матери и отца, кто победил, не узнать. Память, как размокшая акварель, сплошные намёки и недомолвки.

– Выходи из заточения, Александр, – повторился дракон, не дав тому опомниться, сгрёб в охапку.

Лапа дракона, это вам не покосившаяся из прогнивших жердей сельская уборная, не упрёшься, не раскачаешь, хотя и в ней щелей хватало. Главное – вниз не смотреть между пальцами.

Едва получивший вольную от драконьих лап, Алекс коснулся конечностями пустоты, неведомым образом сформировалась неидеальная поверхность цвета серого колчедана. При весьма невкусном оттенке подножная твердь оскорбительно блестела, излишне напрягая глазные нервы. Никаких сомнений, ранее на неё не посягала нога человека.

– Неужели приуныл? Оглянись вокруг, пред тобой весь мир Эгоплеромы, – дракон манерно развалился. – Почва-грунт, извольте, что смог, создал в меру сил. Дальше самостоятельно решай, чем засеешь, только думай в глобальном, а не в приусадебном масштабе. Если сложно, кто-то вдруг отвлекает, на себя, естественно, не намекаю, попробуй глаза закрыть, включи воображение. Только на потом не откладывай, – забеспокоился дракон, – забудешь ненароком, как выглядит небо, – покосился вверх, – пожалуй, с него и начни, мир твой, нам и жить в нём.