«Мой дом открыт для вас, монголы!..» Мой дом открыт для вас, монголы! Я в будущем себя провижу Расхожим сборником цитатным. Смешного книжного народа Червей бумажных… Что за школа! Всё, что случается когда-то, Вы видели вперёд, монголы! …Вот голова лежит на блюде… О чём задумалась охрана? Замучен ревностью правитель. Но вот спускается с экрана Спасатель нации – Спаситель С монгольской редкой бородой… На смерть поэта Он, конечно, хотел, как лучше… Словом, женщина или случай. Важно: умер, сказав «умру». И сомнительнейшего из homo Хоронили не без месткома, Стыли лысины на ветру. Было ветрено и погано. По подсказке из Мичигана Ожидали большой мороз. …Подменили казённым «ахом»… Сам, пристойность храня, не пах он. Словом, дело велось всерьёз. Слушал речи, порой смакуя, Как сменяли одна другую. В промежутках даже кивал. По привычке следил за стилем: «Говорим, как верёвку мылим! Сам, припомнить, так же певал…» Был талантливым – слыл евреем. Щёлкал ямбом, свистал хореем, Гонорары носил в ларёк. Были женщины, боль, и пьянь же… Рано умер, а надо б раньше: Может, душу тогда б сберёг… «Поджигатели ржаной соломы…» Поджигатели ржаной соломы, Нищенских трагедий игроки, Что-то ваши бороды солёны, Что-то ваши головы горьки! К той пустой земле приникнув ухом — Пустота и больше ничего — Я скажу немногое старухам, Старикам и вовсе ничего. Я стою на паперти в Сибири, Ваших душ считая медяки. У каких весов такие гири: Кровь да слёзы, пот да черепки? Поджигали рожь – сгорело семя. До нутра, быть может, самого… Я прошу: «О чём бормочешь, время?» Пустота – и больше ничего. Ваше время нынче «время оно», Ваши лица глазу не видны. Монотонны ночи фараона, Тощие замученные сны. Крестоносцы самой главной силы, Самой верной крестники руки. О, какие корневые жилы Вы во мне задели, кулаки! Повесть Кружит коричневым побегом Дорога. Времени в обрез. Кулак братается с обрезом. Кусты бросаются с обрыва И возвращаются, вспотев. И света долгий выключатель — Кровавый пенится закат. Во двор, забором зарифмован, Заходит кроткая река. «Как все округло в Божьем мире…» — Бормочет праведник во сне. Вот, наподобие цифири, Игла играет на сосне. Вот примостившийся к обрезу Кулак вскипает на врага. Тропа проходит по железу, Такая скучная она. А может быть – и не по Фрейду Она таинственно живет. От ненависти фиолетов, Простой парнишка-комсомолец Выходит биться на живот. Трясутся скорбно сосны, ёлки. На нем буденовка до пят. Заката острые осколки На груди его горят. «При нахождении лица…» При нахождении лица Любимого – в районе дальней Туманности, из окон спальной В полёт влечёт и мудреца. Хотя бы даже бельэтаж Вносил иронию в стремленье, Смутить полётом населенье С детьми гуляющих мамаш. Полёт – влечёт! Тем самым связь, Подчёркнутая рифмой точной, Потенциал имеет прочный, В бессрочный умысел клонясь. С чем нам и должно, стало быть, Считаться, чтоб, когда припёрло, В районе вены или горла С опасной бритвой не шутить. «Мне вспомнились набоковские НЕТКИ…» Мне вспомнились набоковские НЕТКИ. – Давай играть! – Что, подобрав стекло, Увидишь ты? Я вижу птицу в клетке Уснувшую. Ну, что ж, куда ни шло… Смешно сказать, но в целом марте ветки Я не нашёл цветущей. Как назло Стояла стынь. Просветы были редки. Твой утлый след туманом замело. «Гуляя вечером по стенке вертикальной…» Гуляя вечером по стенке вертикальной, Я часто видывал стези маниакальной Зацепки, трещинки, вкруг бездны неживой, Какие-то холмы, поросшие травой, — Все направляло взгляд к оценке беспокойной, Как фотография картинки непристойной. Но я не мог бежать: спецификой стены Попытки были все мои обречены. Однажды видел я Зевесовы пейзажи, Которые текли, как летние миражи, Не распадаясь: в них часть с частью скреплена Была не хуже, чем с фундаментом стена. Виднелся Парфенон. От храмового входа Я вдруг услышал: “Зевс сорокового года” [2]И некий диск взлетел над бездною крутой, И вышли странники процессией густой. Потертости лица запомнились мне сразу, Потом и так, и сяк вертел я эту фразу, Пытаясь в ней найти определенный смысл, И разум попытать символикою числ. Но ускользала нить как будто диск над бездной, Я время пожалел для траты бесполезной, Поскольку все равно процессия ушла, А черная волна остатки унесла. Подумав не про то, я обнаружил это: Любой жилой пейзаж имеет лишь два цвета. А это главное. Покуда на стене Зацепки, трещинки… И зрячему извне Все явственно: река, как бы поселок дачный, Где я искал Марину в тьме чердачной, Но не нашел. И шустрые зверьки Мне кровью жертвенной забрызгали зрачки. вернутьсяНа самом деле прозвучало «пятидесятого». |
