За прозрачной будкой охранника топтался сотрудник радиостанции, серьезный с виду молодой человек. Он повел нас длинными пустыми коридорами. Полутемные и холодные, они давили солидностью высоких потолков, отчего сами себе мы казались слабее и меньше, чем были. По дороге гостеприимный сотрудник показал место, где по вечерам светящаяся женщина выходит из стены и зависает. Сказал, что она здесь работала. Видимо, бедняжка что-то не доделала перед смертью, и теперь вынуждена возвращаться. Как раз был вечер… Заметив, что Проглотова инстинктивно схватила меня под руку, а я аж подскочила от неожиданности, сотрудник расхохотался. Глядя на него, мы тоже засмеялись. Конечно, всю эту историю с призраком он только что выдумал. Внезапно одна из дверей открылась, и высунувшаяся из помещения злющая голова попросила нас вести себя потише. Мы замолчали, но дальше шли улыбаясь, будто привитые от безжизненности этого места.

Я надеялась, что Проглотова пойдет записываться первой. Мне важно было убедиться, что это, в принципе, возможно, важен был пример перед глазами – настолько сильно я боялась. Но нас решили записывать одновременно в соседних студиях. Перед записью мне дали бумагу с текстом последнего выпуска новостей с пометками журналиста, работавшего над ним. Текст пропечатался не очень хорошо, а пометки от руки были яркие, неаккуратные и лезли в глаза непослушной челкой. Я встала у микрофона и надела наушники. Один из наушников не работал, и, в целом, они плохо держались на голове. Мне все меньше нравилась эта затея, и я уже жалела, что согласилась. У нас в школе был хор, в который детей отбирали на уроках музыки. На уроках тоже пели хором, и учительнице приходилось подходить к каждому близко-близко, чтобы услышать, как он поет. Попасть в хор было моей заветной мечтой, и я очень старалась, когда она вот так наклонялась ко мне, но всякий раз тщетно. Моего голоса оказывалось недостаточно, и в хор я так и не попала. Я много лет об этом не вспоминала, но стоило мне только открыть рот, как моя бывшая учительница снова наклонилась ко мне, и если тогда, маленькой, я еще надеялась на что-то, то сейчас уже знала точно, что меня не выберут.

Через единственный работающий наушник было плохо слышно, но я все же заметила, что у меня на редкость противный голос. Я вышла расстроенная, но, как ни удивительно, мой голос назвали более чем подходящим для работы на радио. Сказали, что такие голоса встречаются не часто. На слух я гораздо старше. Несмотря на мои 19, меня можно было принять за опытную зрелую женщину. Я даже покраснела. Лет с 10 я пыталась найти в себе что-то особенное. И не находила. Повзрослев, я оставила эти попытки. Даже вспоминать об этом мне было неловко. Сейчас эта неловкость снова обожгла мне горло и щеки, словно я не заслуживала того, что со мной случилось.

После прослушивания я ходила, как рыба с крючком в то ощутимо короткое время, пока она еще в воде, но уже поймана, и леска натянулась, чтобы поднять ее наверх. Я только об этом и думала, и, оказалось, что я готова отказаться от своей привычной жизни, что уже не могу найти себя в ней. Меня не было ни на лекциях, ни на свиданиях, ни на работе, ни дома, то есть физически я там находилась, но этого было явно недостаточно, чтобы жить. Иное дело радио. Когда после университета я бежала на стажировку, то была на этой дороге всем существом: чувствовала асфальт под ногами, слышала листву над головой, видела, как девочка ест мороженое, и оно тает и капает на нее, на землю, в прошлое, в будущее, в сейчас и никогда. И озеро, которое мне нужно было обойти, чтобы попасть в здание телерадиокомпании, как будто кружится, потому что я буквально лечу. Все как в первый раз: свежо, прекрасно, весело. И ощущение такое, что дорога, по которой я ходила много раз раньше, наконец-то ведет, куда нужно.

Негосударственная радиостанция вещала из эфирной студии на первом этаже. В отличие от зябких коридоров-близнецов в ней было тепло, а высокие потолки, под которыми размещался уютный бардак, усиливали ощущение свободы. В центре студии стоял пульт, рядом были установлены большие громоздкие аппараты, работавшие на бобинах. На фоне CD-дисков, сложенных в ящики у противоположной стены, они смотрелись, как древние пластмассовые черепахи, героически добравшиеся до наших дней. Окно было открыто, от непрошенных гостей студию защищала железная решетка, но она не мешала местным детям с любопытством заглядывать внутрь, а взрослых студия не интересовала совсем. Я видела, как они проходили мимо, глядя прямо перед собой, и меня это поражало: как можно было не повернуть голову и не посмотреть в этот аквариум, в котором играла музыка и расходилась волнами по всему городу и области. Однажды после стажировки я даже обошла здание и вслед за прохожими проследовала мимо. В отличие от них, я оглянулась: в студии уже горел свет, и было видно, как ведущий за пультом сидит, задумавшись, глядя прямо перед собой.

На стажировке я в основном осваивала пульт: вот эту последовательность действий, чтобы музыка не прерывалась и реклама выходила вовремя. Это казалось и мне, и ведущим, у которых я училась, самым важным, и никто, включая меня, до последнего момента особенно не беспокоился, что я буду говорить. Плейлистов на радиостанции не было, и я больше переживала из-за того, что буду ставить в эфир. В ящиках лежали сотни дисков. Тогда у нас в городе еще не было специализированных музыкальных магазинов, и диски продавались в маленьких частных палатках. В них и близко не было такого разнообразия, и я торопилась, пытаясь за время стажировки послушать как можно больше. Чтобы попасть в эфир, мне нужно было сдать экзамен. На него отводилось всего пару часов, и в эти пару часов я должна была показать все, на что способна.

У меня были любимчики, говорящие интересно и свежо, но то, что несет большинство ведущих, меня давно не волновало. Их тексты пролетали мимо, как опоры линии электропередачи, скучно и обычно. Я не видела в этой части работы ничего особенно сложного. Бла-бла-бла – только и всего. Вот микрофон меня пугал, и преодолеть свой страх я считала гораздо более трудной задачей. Чтобы не облажаться, опытные коллеги посоветовали мне зачитывать свои тексты. Тексты ведущих назывались подводками, потому что их основной задачей было подводить к песням, рекламе или новостям. Тексты, ни к чему не подводившие, не приветствовались, и их меня сразу попросили избегать. К своим подводкам я подошла самым радикальным образом. Идея на миллион загорелась в моей голове в книжном магазине. Я зацепилась взглядом за книгу гороскопов и тут же погрузилась в чтение в надежде как-то себя успокоить. До экзамена оставалось всего несколько дней, я переживала все сильнее. Как вдруг до меня дошло, что такими гороскопами можно увлечь не только меня.

Так что никаких подводок я писать не стала. Просто купила эту книгу и явилась с ней на экзамен. Я выходила в эфир, называла исполнителя, а после старательно зачитывала выделенные куски, касающиеся его знака зодиака. Я пребывала в полном восторге от собственной изобретательности, пока меня не попросили освободить пульт. Вместо двух часов я провела в эфире около получаса.

На следующий день программный директор радио вызвал меня к себе и мягко заметил, что недостаточно знать пульт и обладать красивым голосом, нужно еще и уметь говорить. Мне хотелось спросить: "Что угодно? Говорить, чтобы говорить? Его ведущие – просто шум. Их даже делают потише. Сколько раз я наблюдала это в магазинах и автобусах!» Но я промолчала. Мне было понятно, что я завидую. Этих ведущих хотя бы допустили до эфира, мне же не удалось и этого. Программный директор сказал, что я не подхожу для этой работы. Я не удержалась и спросила почему. Он ответил, что для нее нужны умные креативные люди, и от этого мне стало смешно и больно одновременно. Это было, как прозрачная стена, о которую, не заметив, с разбегу разбиваешься лбом.

Отказываться от работы на радио я даже не думала. В то время в Калининграде был выбор: вещали сразу несколько местных радиостанций. Из слов уволившего меня руководителя я сделала только один вывод: мне нужно учиться, и то, что я не смогла извлечь необходимых уроков из объяснений ведущих его радиостанции, меня не остановило. Я нашла курсы для теле– и радиоведущих, которые вели два профессиональных диктора еще той, советской школы. Вопрос, не лучше ли все бросить и не связываться, я себе не задавала. Мне казалось, просто так ничего не дается. Красивый голос, золотые руки, быстрый ум и прочие способности – нечто вроде маяков в ночи, в шторм, когда все кувырком и непонятно. Куда направиться, что выбрать – я не так чтобы хорошо ориентировалась в этом в свои неполные 20, поэтому маяк мне был необходим.