Однажды в гостях я увидела простой компактный приемник, который был вставлен в радиоточку. Диктор за кадром что-то говорил, и пространство вокруг наполнялось смыслом. Уже тогда мало кто пользовался радиоточками, я даже думала, что приемники для них больше не выпускают. Фактически подруга моей мамы оказалась первым знакомым мне человеком, у которого радиоточка работала. Выяснилось, что приемник она купила буквально на днях, заменив им старый, пришедший в негодность. Стоил он совсем недорого, благодаря чему родители сопротивлялись недолго. Скоро они купили мне такой же.

Четко приемник ловил только одну радиостанцию, остальные – с помехами. Но я все равно была от него в восторге. До этого я слушала родных и друзей, учителей и воспитателей, одногруппников и одноклассников, соседей, продавцов, кондукторов и докторов. Мы были близки или они оказывались рядом, и в их обращении ко мне я не видела ничего необычного. Однако по радио со мной говорили далекие, абсолютно незнакомые люди. Меня это поражало. Их бестелесность успокаивала и освобождала. От меня не требовалось отвечать, соблюдать приличия или соответствовать их ожиданиям. Я не знала, как они выглядят, и могла представлять их какими угодно. Ничто и никто не обязывал меня их слушать. Вместе с тем, они были в курсе всего и рассказывали обо всем на свете. Иногда мне было интересно, иногда нет. Но я не выключала приемник. Первое время я слушала радио постоянно.

Сестру это раздражало, и на ночь я была вынуждена убавлять звук до минимума, так что слов было уже не разобрать. Она засыпала, а я оставалась наедине с приемником, из которого, словно ветер в листве, доносилось что-то уже совсем неясное, потерявшее форму и смысл. Я плыла в этом шуме, как в лодке, по пустому страшному миру и искала, искала. Если бы меня спросили тогда, что такое душа, я бы ответила, что это радио.

Потом у нас в семье появился магнитофон с FM-приемником. Сестра слушала на нем кассеты, а я – первые коммерческие станции, которые были недоступны через радиоточку. Мне было непонятно, как сестре не надоедает одно и то же. Я думала, это потому, что она была уже взрослой. Свое взросление я воспринимала как убийство и всячески пыталась спастись. В отличие от государственных, в основном разговорных радио, новые частные станции специализировались на музыке. Песни в эфире играли с редкими короткими перерывами и почти не повторялись. Меня это более чем устраивало, пока однажды не прозвучала композиция, которую мне захотелось слушать снова и снова. Я была готова обнять ее, словно камень, и погрузиться на самое дно.

Такие песни я стала записывать на кассеты. Сложно понять, что с тобой происходит, когда все вокруг меняется: родители стареют, мир уменьшается, тебя все реже называют хорошим. С телом просто – можно отмечать рост отметками на стене, в остальном же – все не так очевидно. Музыка мне помогала и успокаивала. С ней мне было не так страшно. Оставаясь все той же, музыка показывала, как взрослела я. Первое время я слышала в любимых песнях одно, потом – другое, и наконец, наступал момент, когда я не слышала ничего. Тогда я стирала их и записывала на освободившееся место что-то новое.

Ведущие в эфире государственных радиостанций говорили о политике, экономике, истории и культуре большой страны. Они всегда были на высоте. Я чувствовала себя совсем не похожей на них. Мне были ближе диджеи коммерческих станций. Они оговаривались, допускали ошибки, бывали грубы. А главное, эти люди рассказывали о себе: о чем они думают, что чувствуют, какие у них планы на вечер. До этого я была уверена, что подробности своей жизни имеет смысл сообщать исключительно семье и друзьям. Тем, кто меня не знает, они, в принципе, не могут быть интересны. Благодаря новым ведущим я поняла, что это не так. Их рассказы вызывали во мне отклик. Раньше я воспринимала личные истории как будто отдельно от жизни. Жизнь ценна. В этом нет никаких сомнений. У меня захватывало дух при одной мысли, что я есть, есть мои родители, друзья, все-все люди. Но я как-то не задумывалась, что вместе со мной есть мои поступки, чувства и эмоции, и они представляют собой не меньшее чудо и тайну. Таким образом, другие люди могли дать мне и вместе с тем забрать у меня гораздо больше, чем я была способна понять. Все общение предстало передо мной в новом свете.

Скоро мы с друзьями стали играть в радио. Садились перед магнитофоном и записывали свои разговоры на кассету. Слушать это было смешно и немного стыдно. Обычно я держалась заметно сдержаннее, высказывалась серьезно и по делу. Однако стоило включить запись, как у меня появлялось ощущение исключительности момента, словно бы я прыгала с парашютом и отвечала у доски одновременно. И меня несло. Я думаю, тогда во мне проявлялась истинная сущность. В этих искусственных чрезвычайных обстоятельствах она освобождалась, и мне выпадала редкая возможность встретиться с ней.

После таких игр я с еще большим уважением стала относиться к диджеям. Мастерство ведущих меня по-настоящему впечатляло. У них не было больших денег, славы, достижений, от них не зависела моя жизнь. И все-таки я их слушала. Они рассказывали, что у них подгорела яичница, или что им снилось, но суть была не в этом, конечно. Эти люди говорили правду. Их подводки звучали, как заклинания, вызывающие великие объединяющие силы: любовь, участие, милосердие. Радио увеличивало эффект в разы.

Новые станции вели диалог со своей аудиторией. Слушатели дозванивались в прямой эфир, высказывали свое мнение, передавали приветы, заказывали песни, получали подарки. Ведущие общались со слушателями всех возрастов – и это меня волновало особенно. Чего я хочу никого не интересовало ни в детском саду, ни в школе. Дома меня тоже чаще всего ставили перед фактом. Мои друзья были в том же положении, что и я. Поэтому мы часами могли висеть на телефоне, чтобы пробиться в эфир. В то время для нас это была чуть ли не единственная возможность быть услышанными и принятыми всерьез.

Дозвонившись впервые, я не узнала своего голоса в эфире. Но я запомнила это чувство – говорить сразу многим-многим людям. Все мое существо тогда пришло в движение, и на мгновение я увидела мир иначе. Смотритель райского острова, няня для панды, испытатель игрушек, автор текстов для печенья с предсказаниями… О таких работах мечтали мои друзья. Я стала говорить, что хочу быть радиоведущей. Разумеется, тоже в порядке бреда. У наших родителей не сбывались мечты, и кто бы что ни говорил, мы были готовы только к такой жизни.

Воспитательницы настоятельно советовали родителям отдать меня в класс коррекции. Те не послушались. Так что пошла я в обычный класс. Первое время мне очень нравилось, что в школе никого не укладывают спать днем и не заставляют есть всякую гадость. А главное, взрослые здесь не бьют детей, даже не угрожают ударить, если не будешь слушаться. Но дети все равно слушаются – почему? Для меня это было удивительно.

Я читала, считала, не умела только писать. Мне казалось, я хорошо подготовилась к школе. Однако это было не совсем так. Учительница часто шутила, а я не могла смеяться: сидела и задыхалась, когда дети вокруг хохотали. Если совсем честно, у меня и улыбаться не слишком получалось – сказывалось отсутствие опыта. В общем, письмо и веселье я осваивала одновременно.

Мои одноклассники сразу дали понять, что дружить со мной не будут, потому что я девочка. Девочки – слабые, трусливые, глупые. Помня, как здорово было дружить с Пашей, я пыталась убедить одноклассников, что для меня стоит сделать исключение, но из этого ничего не вышло. Мне было очень обидно. Я решила, что это мои одноклассники – слабые, трусливые и глупые. И совсем ничего не знают о девочках.

Скоро я подружилась с двумя одноклассницами. Проглотова замечательно рисовала, была выдумщица и фантазерка. Васильчикова обожала тайны, вела себя, как взрослая, и учила меня вести себя так же. После школы мы вместе шли домой через пустырь, который пересекал ручей-вонючка. Тропинка вилась в обход зарослей, где регулярно собирались местные алкаши. Мы называли это место Пьяный лес и даже втроем проносились мимо него рысцой. И я, и Васильчикова с Проглотовой жили в типовых панельных девятиэтажках. Наши дома стояли рядом. Дойдя до них, мы прощались. Я заходила в свой темный подъезд и нажимала кнопку лифта. Это была самая страшная часть пути. Тогда часто нападали на детей. Подкарауливали в подъездах и насиловали. Меня предупреждали об этом и дома, и в школе. Поэтому в ожидании лифта я обычно тряслась, как осиновый листик. Мои родители и сестра были на работе. На своем этаже я снимала с шеи ключ на веревочке, открывала дверь и оказывалась в пустой квартире. Разогревала еду, включала телевизор, потом принималась за уроки. Так продолжалось месяцами. Одиночество не игрушка. Я была слишком мала, чтобы получать от него удовольствие.