Я с детства избегала отвечать на вопрос, кем хочу стать. Я хотела кататься на велосипеде, рисовать на асфальте, делать свистульки из стеблей одуванчиков. Это были очень-очень важные дела, занимавшие меня целиком. Взрослые своими разговорами о будущем как будто ставили это под сомнение. В общем, чтобы отвязаться, я говорила, что хочу стать директором. В детском саду директор сидела в отдельном кабинете и занималась чем-то загадочным. Воспитательницы ходили мимо него на цыпочках. Мне это нравилось.

В лицее я наконец сделала над собой усилие, но честно ответить на вопрос, кем хочу стать, не смогла. У меня все получалось. Я с интересом изучала и гуманитарные, и точные, и естественные науки. Из психологических тестов следовало, что у меня средние показатели по всем параметрам, кроме воли. Моя воля зашкаливала. Словами не описать, как я расстроилась. В людях я прежде всего ценила ум, воображение, вкус – все то, чем сама была не особенно одарена. Я убивалась до тех пор, пока психолог не отвела меня в сторонку и не сказала, что с таким уровнем воли я могу развить в себе любое качество до какого угодно уровня. «Любое?» – не поверила я. «Ага. Ни в чем себе не отказывайте», – подмигнула психолог.

Помню, как однажды на уроке географии речь зашла о первооткрывателях. Мы были уже в восьмом классе, и учительница сухо и жестко описала все ужасы их путешествий. Они могли только догадываться о том, куда направляются. Их ждал совсем еще неизвестный мир… Я однажды проснулась во сне и тогда, на уроке, вдруг вспомнила это ощущение, когда открываешь глаза, а вокруг все чужое, совершенно. У меня даже вспотели ладони. Я словно снова перенеслась в тот сон, огляделась и сделала свой первый маленький шаг. Мне стало и страшно, и весело, и интересно, и в то же время я почувствовала себя. Я запомнила то ощущение, но не знала, как его назвать. И вот учительница подсказала слово. Первооткрыватель – это я, именно я, моя суть. Меня не волновало, что все материки открыты и подробно изучены, ведь оставались еще океаны, космос, жизнь, любовь, каждый день.

Я победила в областной олимпиаде по географии, и в университет меня взяли без экзаменов. Пока мои друзья переживали и учили билеты, я скучала и томилась. Освободившись первой, я тупо ждала, когда освободятся остальные. Лето смотрело в мои окна, ничем не заполненное, и от этого взгляда мне было не по себе. Однажды я как обычно вышла из дома без всякой цели и, проходя мимо ларька, вдруг остановилась и купила свою первую сигарету. Я слышала, что люди курят, чтобы упокоиться. Мне кажется, я больше хотела сделать что-то, хоть что-то.

Первого сентября я пришла в университет в особенном настроении. В школе меня окружали люди, живущие рядом. В лицее – те, кому, как и мне, хотелось чего-то добиться в жизни. Мне казалось, что с теми, кто выбрал географию, меня объединяет гораздо больше, и я наконец-то окажусь среди своих. Этого не случилось. Я поняла это где-то на третьей неделе учебы. Мы сидели на лекции, конспектировали. Я отвлеклась и заслушалась, как в такт словами преподавателя скрипят ручки и шуршит бумага. Такой лишенный развития трек, который будет звучать, и звучать, и звучать. От мысли, что я вот так проведу еще пять лет, внутри у меня все помертвело. Я встала и вышла из аудитории.

Вечером того же дня на кухне у Васильчиковой я чуть не утопила в слезах жареную картошку. Она отогнала меня от плиты, и мне пришлось переместиться за стол. "Не мое, – трубно сморкаясь в платок, твердила я. – Не хочу». Даже само здание университета казалось мне чужим. Оно было очень старое, разваливающееся. Мне же было всего 18. Я чувствовала себя заживо погребенной в его стенах. Васильчикова поступила на психологический. Ей было понятно, что я ждала захватывающее приключение и даже представляла себе, каким оно должно быть, а на деле получила нечто совершенно иное. Я потерялась.

Первым делом Васильчикова заставила меня поесть, а после вдруг предложила поехать на море с ночевкой. Прямо сегодня, сейчас. Никто из нас не делал этого раньше. Чем не приключение? Я посмотрела на Васильчикову с благодарностью и, не раздумывая, согласилась. За окном охлаждался сентябрьский вечер. До отхода последнего автобуса до приморского Зеленоградска оставалось чуть более часа. Мы собрали всю еду, что была у Васильчиковой, взяли теплые вещи и решительно вышли из дома. Уже в автобусе взволнованная Васильчикова сказала, что мы сумасшедшие. Меня мутило от страха, но я засмеялась. Чем ближе мы подъезжали к Зеленоградску, тем темнее становилось. Из автобуса мы вышли в задумчивости.

На вокзале горели фонари, город вокруг спал. Воздух здесь был совсем не такой, как в Калининграде. Чистый, легкий, свежий, он и нас сделал такими. Мы с Васильчиковой, как два попрыгунчика, бодро поскакали на пляж. С моря дул сильный ветер. Только тьма оставалась на месте, все остальное он двигал, уносил, переворачивал. Луна пряталась за тучами. Мы шли по пляжу на слух. Под ногами скрипел песок, шумела листва в невидимых зарослях, бились о берег волны. В этих звуках мне чудился смысл, словно я прислушивалась к чужому языку. По дороге мы непрерывно шутили, смеялись беззащитно и доверчиво, и мир, кажется, был рад нам. Глубокое переживание – быть принятым во тьме.

Отойдя от городского променада, мы постелили плед на песок и расположились лицом к звучной махине моря. Помимо еды, у Васильчиковой дома нашлась бутылка водки. Мы взяли ее собой и теперь, дрожа на ветру, открыли. Из-за туч показалась луна. Я еще никогда не пила водку. Из горлышка в меня влилась ночь, звезды, песок, Васильчикова, море и весь мир, спрятавшийся за спиной. Я сразу опьянела. Стуча ложкой о стеклянную банку, Васильчикова ела салат и с наивным энтузиазмом рассказывала, как в будущем выйдет замуж, родит ребенка, напишет книжку, будет помогать милиции ловить маньяков. Я вглядывалась во тьму, пытаясь увидеть море, и молчала. О своем будущем у меня было очень смутное представление. «Потерпи, – обняла меня пьяненькая Васильчикова. – Все у тебя еще будет. И большое приключение и вообще…». Скоро она заснула, а я осталась сидеть, глядя, как море проступает из тьмы. Утром в золотой солнечной оправе оно стало нежнейше-голубым, тоньчайше-тонким, словно ткань, закрывающая чье-то невинное чистое сердце.

Я продолжила ходить в университет. Меня по-прежнему мало что увлекало на лекциях, и вместо, собственно, предметов долгими томительными часами я изучала все оттенки скуки, раздражения и тоски. Занятия, на которых не проверяли посещаемость, я прогуливала. Это странное бессмысленное время все росло и росло, и к сессии превратилось в огромное, жаждущее моей крови чудовище. Я с ужасом ждала его приближения, пока не научилась у однокурсников делать шпоры. Так мне удалось сбежать.

Однако что-то со своей жизнью делать надо было. Иначе какая она моя? Я устроилась курьером в интернет-магазин. Моей обязанностью было доставлять книги. Два-три раза в неделю я набивала ими рюкзак и отправлялась по адресам. Мне нравилось приносить людям книги. Я чувствовала себя дальним родственником аиста. Меня ждали в офисах, квартирах, частных домах. Перед доставкой я звонила и предупреждала клиентов, и все же редко кто готовился к моему появлению. Почти все при встрече тратили время на поиски кошелька или очков, или ручки. В эти короткие минуты я попадала в чужую жизнь: разглядывала интерьеры, слушала. На меня обычно не обращали внимания. Я же волновалась. Постоянных клиентов у меня не было, и я везде появлялась один-единственный раз.

Как-то я позвонила очередному заказчику. Мне ответил очень красивый мужской голос. Я заслушалась и не сразу поняла, что мужчина хочет отменить свой заказ. Мы попрощались. Но я не забыла его. Мне даже приснился сон, в котором этим голосом со мной говорила тьма. Через неделю или две этот мужчина перезвонил мне и пригласил на свидание. Все из-за моего голоса. Он сказал, что не слышал ничего прекраснее.