– Успокойся, человек. Ты уже не в живых, беспокоиться не о чем, – из открытого клюва ворона, того, что стоял ближе к двери, полилась человеческая речь. Мне казалось, что со мной разговаривает не птица, а кто-то за нее. – Тем проще будет дойти снова, – опять эти слова! Что он имел в виду?

– Ты ведь думаешь, что все это дурман и ты жив? – второй ворон начал говорить, словно обращаясь не ко мне, а к девушке. Он был совершенно безучастен к разговору до тех пор, пока у меня не появились сомнения. Видимо, в их мире это происходит не впервой. – На вот, посмотри, – из-под перьев второго ворона вылетел глаз. Схватив его в руку, я попробовал посмотреть внутрь и тут же отбросил в сторону. На месте, где я лежал, находился старый темный лес, в который мы с ребятами, по-видимому, зашли. Ветки деревьев выглядели довольно странно. Они скручивались между собой, заострялись на конце, а некоторые и вовсе выглядели, как чьи-нибудь руки. Корни деревьев торчали из-под земли, обнажая странные побагровевшие отростки. Листья на этих деревьях, казалось, были вечнозелеными. Мне чудилось, словно я вижу, как сок пульсирует внутри них. Повернув голову назад, я увидел то, что заставило меня отбросить глаз. Посреди всего этого странного леса возвышался старый огромный дуб. Будто столп, держащий кроной небо. У его основания сидел я, вернее, мое поникшее тело. Корни дуба обхватили мое тело и медленно втягивали под землю, багровея, напитываясь некогда живой бурлящей кровью.

– Тебе нужно вытащить хотя бы одного, – первый ворон вновь заговорил, но теперь уже с нотками сожаления в голосе. – Меня зовут Хугин. И я знаю, каково это. Когда-то и я был человеком. Я жил в старой деревне, недалеко от Челябинска. К нам приехал купец с севера и предложил купить дурман. Говорил о знаниях, о богатстве. Я тогда ухаживал за дочерью местного кузнеца. И, по воле случая, его позвали в столицу, вместе с семьей. Сам понимаешь, тогда у меня земля из-под ног ушла. Я никак не мог дать этому случиться. Ведь тогда бы я лишился единственной возможности обрести любовь. Естественно, я купил дурман, а потом стал таким, – ворон покрутился на месте, немного растрепав свои крылья. – У Мунина примерно такая же история. Только случилась она гораздо раньше моей. Он был самураем. А теперь вольная птица. Кстати… – Хугин слегка замялся, опустив голову. – Ты позволишь нам принять человеческие облики твоих друзей? Быть птицей дико неудобно. Перья мешаются, того гляди, вырвут.

– А нельзя поменять облик? Будда, он… Его можно, – я говорил как можно спокойнее, стараясь не выдать оставшуюся печаль, вырывающуюся криком. – Но Марс, он ведь жив! Не хочу видеть его среди… – и тут я замешкался в поисках правильного слова.

– Все верно, Макс, – Мунин кивнул головой в знак согласия с тем, что вертелось у меня на языке. – Среди мертвых.

– Да. Так что не мог бы ты стать кем-нибудь еще? – Мунин вновь молчаливо кивнул.

Вороны переглянулись между собой и тут же обернулись. Хугин стал Буддой, а Мунин обернулся в необычайно красивую девушку. Я не мог не спросить, кем она была.

– Кто эта девушка, Мунин? – Хугин как-то недовольно отвернулся к девушке, приволокшей меня сюда.

– Это сестра возлюбленной Хугина. Она любила его больше жизни и, узнав о кончине своего любимого, съела оставшуюся часть дурмана. Тебе, Макс, – Мунин указал на меня женским перстнем, – тоже нужно новое имя.

– Зачем оно мне?

Хугин внезапно подвел ко мне хозяйку хижины.

– Это Хильда. Она единственная способна давать нам имена. С именем живого ты здесь не протянешь и дня. Тебя засосет в бесконечное забвение, и ты станешь ничем. А так у тебя есть шанс ходить между мирами. Быть и там, и здесь. Главное дойти к вечным письменам еще раз. Ты все забываешь именно потому, что носишь имя человека. А тебе нужно имя Ходящего!

– Хорошо. Давайте это свое имя, – по словам моих новых знакомых, у меня был шанс становиться живым, хоть и ненадолго. Это вселяло надежду увидеть родных последний раз.

– Но ты, – Хугин положил свою руку мне на плечо, как старому другу, – должен будешь вывести ее из этого города, к кладбищу, куда и тебе лежит путь. Хильда тут быть не должна.

– Хорошо. Если меня не съедят, я сделаю это, – честно говоря, в голове у меня была сплошная каша, и я совершенно не был готов идти куда-либо сейчас. Но, как говорится, путь к успеху – это путь через тернии. Нужно было просто встать и идти, не думая о том, как, а думая о том, зачем идти.

Хильда подошла ко мне почти вплотную. Я почувствовал ее сладковатый аромат. Сев на постель, девушка прижалась ко мне всем своим телом, опуская лицо к моим ушам.

– Я дам тебе имя. Мы должны вместе пройти через ритуал, который нашепчет мне Он. Он всегда разный, надеюсь, тебе понравится, – голос девушки был похож на струну гитары. Тонкий, чистый, без единого запинания. – Скажи мне, ты голоден?

И в тот же миг я почувствовал неутолимую жажду мяса. В моем теле словно появилось миллион ртов, готовых рвать и сжирать все, что видят мои глаза. Мне казалось, еще чуть-чуть и мои руки разорвут эту хрупкую девушку.

– Хугин, Мунин, идите вон. Ритуал начинается, – девушка говорила с воронами, будто они ее братья. Не церемонясь и не стесняясь в выражениях.

– Ты, мой хороший, должен выдержать ритуал до конца и не сожрать меня. Иначе путь домой тебе заказан. Кивни, если готов начинать, – сделать что-то иное, кроме кивка, я был не в силах. Мог лишь держать себя в руках, не давая голоду вырваться. Все это было старомодно, абсурдно и нелепо. Но жажда пищи была реальна, бросая меня в дрожь и океан новых чувств, она словно жгла меня изнутри.

Хильда сбросила с себя одежду, обнажая идеальное тело. И тут же принялась ласкать меня. Ее язык и руки были нежны и подобны скорее прикосновению богов, нежели некогда бывшего человека. Когда она дошла до бедер, мое сознание провалилось в сладкую беспробудную бездну. Несколько раз я приходил в себя, понимая, что мы занимаемся грязной, животной любовью. Я видел ее лицо, искаженное в мрачной усладе, я слышал ее стоны, переходящие в хрипоту. Видел, как ее тело извивается на мне, как она задирает голову, испуская звуки удовольствия. Последнее, что я запомнил, как Хильда валится с меня на пол, проговаривая:

– Имя тебе Фреки – прожорливый.

Машины снуют по дороге в каком-то хаотичном движении, объезжая лужи и выбоины. Дождь не прекращая лупит по крышам домов и зонтам ленивых прохожих. Кажется, им некуда спешить. Ведь человек, взявший зонт в такую скудную погоду, явно не торопится идти домой. Он знает, что не промокнет, он хочет просто побыть один. В такие дни дождь словно разделяет людей, и сколь много ни было бы их на тротуаре, каждый из этих прохожих будет бесконечно одинок в своем пути. Дождь смывает с улиц суету, обнажая пустынные дворики и разукрашенные скамейки у подъездов.

Иногда, проходя мимо особенно пустынных дворов, можно заметить, будто деревья стали выше, превратившись из осунувшихся стариков в горделивые сосны. Ветер в такие дни, словно оставленный без присмотра ребенок, гуляет там, где ему вздумается, разрываясь в бессмысленной свободе. Он словно кричит: «Мне больше нечего скрывать!» – сегодня на его пути стою лишь я. О, у меня нет причин останавливать его, грозить пальцем и жаловаться на бесконечную возню в убитых переулках. От того ветер лишь касается меня, пробует на свой престранный вкус.

Я миновал дорогу спустя два или три двора. И каждый из них был пуст. Лужи в полумраке отражали тусклый свет фонарей, пытаясь заглушить и его мелкой рябью. Впереди виднелась небольшая аллея с прилегающей к ней церковью. Даже сейчас она выглядела, как оплот иного мира, вшитого в серость наших будней. Красиво.

Над лавочками в этой небольшой аллее висели длинные козырьки, создавая островок внутри опьяняющей погоды. Третья… третья лавочка слева. Слева от чего? Я достал из кармана небольшой листок, вырванный из школьной тетради. На нем красовалась простенькая схема, где стрелкой обозначалась лавочка, а… А, вот она! Рядом со статуей коня и всадника. Мда… Вот повезло. Именно эта лавочка была со сломанным козырьком. Нет, она не была мокрой, скорее наоборот, сухой, что и было странным. Тем не менее мне было велено ждать на ней. И вот зачем я сижу здесь, жду непонятно кого, когда работы столько, что можно укрыться ею, не боясь промокнуть и замерзнуть в самую студеную зиму! Ну да, вспомнил. Я ведь схожу с ума.