Неразрывно.
Снейп сделал ещё шаг назад, упёрся спиной в стену и медленно сполз по ней, равнодушно следя за тем, как на пол с пальцев падают крупные, тёмно-красные капли. Он никогда не сможет уничтожить Зеркало. Потому что теперь он — его часть.
Уже который день Снейп чувствовал себя совершенно разбитым. Он уже понял, что выбрал из всех способов самоубийства самый долгий, самый мучительный и к тому же сопровождающийся неизбежно скорым помешательством. Зеркало разрушало и его тело, и его сознание сильнее, чем чистый абсент. Снейпа удивляло, что Дамблдор единственный из преподавателей ещё ни разу не заговаривал с ним о том, что случилось. И тем не менее, что-то подсказывало ему, что как раз директор лучше всех остальных догадывается, в чём дело. Снейп осознавал, что нуждается в помощи, но обратиться за ней к профессору уже не мог.
Просто не мог.
Запретная Секция была почти пуста. Он уже ничего не искал, он просто стоял в самом дальнем углу возле мутного, сто лет не мытого узкого окна, прислонившись лбом к холодному камню. Здесь он чувствовал себя — не в безопасности, нет — вдали от всех, вдали от того невыносимого, неотвязного бремени, что он взял на себя помимо своей воли. Запретная Секция библиотеки была одним из тех мест замка, где можно было не опасаться случайных свидетелей. Доступ сюда имели лишь преподаватели и старшекурсники, писавшие работы по ЗОТИ. И те, и другие наведывались сюда достаточно редко — атмосфера здесь не очень-то располагала к себе. Зато для нынешнего состояния Снейпа она подходила как нельзя лучше.
Вдруг сзади послышался какой-то шорох.
— Профессор Снейп?
Он вздрогнул. Она что за ним, следит?..
— Что вам от меня нужно, мисс Робертсон? — он сам не узнал свой упавший голос, неожиданно тускло прозвучавший в библиотечной тишине.
Самара неуверенно выступила из тени и приблизилась к нему. На её лице была написана бесконечная жалость.
— Профессор Снейп, что вы с собой сделали?.. — почти шёпотом произнесла она.
Он медленно развернулся и опустился на узкий пыльный подоконник, опустив голову. Ему было почти больно себе в этом признаться, но её необъяснимое, неподдельное участие, участие живого человека искренне задевало его. Если не сказать больше, трогало… Слёз всё ещё не было. Но в эту самую минуту он вдруг понял, что они могут быть…
— Позвольте мне самому разобраться со своими проблемами, мисс Робертсон, и избавьте меня наконец от своего сочувствия, я в нём не нуждаюсь, — голос был хриплым и совсем чужим. Кого он пытался обмануть?..
— Профессор, все студенты видят, что вы изменились, — ох, этот страдальческий излом бровей и тёплые карие глаза… Девочка, зачем ты ввязываешься в то, чего не знаешь? Я уже поплатился за это — поверь, это больно… — Вы опаздываете на занятия, вы почти не слушаете то, что мы говорим. Вы выглядите так, словно не спите ночами, и вообще перестали появляться за преподавательским столом в Зале. Студенты думают Мерлин знает что, мне больно слышать то, что они говорят за вашей спиной… Неужели вы ничего этого… не замечаете?.. — слегка ободрённая его бездействием, Самара подступила ещё ближе, оказавшись возле окна.
— Я последний раз прошу вас не вмешиваться, — не глядя на неё и даже не повышая голоса, проговорил Снейп. Вдали от зеркала он становился абсолютно безучастным, теряя всякий интерес к происходящему. Он не собирался делиться с этой девчонкой своими проблемами. В основном ради её же спокойствия.
— Профессор Снейп, — не сдавалась она, — честное слово, не думайте, я вовсе не побегу рассказывать обо всём одноклассникам или профессору Дамблдору…
— О, ещё бы вы побежали… — по-прежнему глядя прямо перед собой и лишь мягко подняв брови, куда-то в пустоту сказал Снейп.
Самара предпочла не обратить на это внимание.
— Я просто хочу знать, что с вами, потому что… потому что вы мне…
Снейп медленно, очень медленно повернулся к ней, и один взгляд его чёрных, запавших, полубезумных глаз просто заставил её замолчать. У него не было ни сил, ни желания прогонять её или снимать очки, ему даже искренне не было интересно, что она делает так поздно в Запретной Секции. Ему лишь досаждало её присутствие. Тепло живого тела рядом, впервые за последние полтора месяца, выбивало его из колеи.
— Вы мне не поможете, — глухо произнёс он. — Я не знаю, чего вы хотите добиться, но я заранее говорю вам, что это бессмысленно. Оставьте меня. Я вас очень прошу.
— Я не могу.
Снейп вновь обернулся к ней, и на этот раз она не отвела взгляда. Он знал, что смотреть ему в глаза не легче, чем смотреть на солнце, но Самара даже почти не моргала. Ему вдруг остро пришло в голову, что перед ним хорошенькая семнадцатилетняя девушка, а он — молодой преподаватель немногим её старше, что они одни в пустой секции библиотеки, и что она буквально вешается ему на шею. Но вопреки всем правилам психологии, ему это не нравилось.
Она была из того, реального мира, она тянула его к себе, но — Снейп отталкивал её, как Кай с осколком ледяного Зеркала в сердце, влюблённый в Снежную Королеву, отталкивал живую, плачущую Герду. Вытаскивать осколок было очень больно. Любить на расстоянии белую, холодную, ледяную королеву было куда безопасней. И безболезненней.
— Мне очень тяжело видеть, как вам плохо, — тихим, серьёзным голосом продолжала Самара. — Я просто не могу представить, что всем остальным может быть настолько безразлично, что с вами…
— А вы представьте, — как-то криво усмехается он, и столько беспросветного отчаяния звучит в этой короткой фразе, что даже ему на миг обжигает глаза неожиданное осознание собственного одиночества. Самара глубоко, прерывисто вздыхает, и её рука неожиданно ложится на его ладонь, той самой, искалеченной правой руки.
— Север-рус… — звучит на выдохе её горловое «р-р», и Снейпа до самых кончиков пальцев пронзает током. Он резко отдёргивает руку и вскакивает. Сердце бьётся под самым горлом, там, куда ещё не наведывалось с самого его первого визита в Комнату.
— Что ты сказала? — медленно, обманчиво спокойно спрашивает он. — Что — ты — сейчас — сказала? Повтори. Повтори это.
Её всю трясёт, глаза покраснели и смотрят в пол, губы дрожат.
— Простите, пожалуйста… — быстро оправдывается она срывающимся голосом. — Я не должна была этого делать, я знаю… простите, ради Мерлина… профессор Снейп…
— Повтори, — ещё тише говорит он, совсем как раньше на уроках, опуская очередного потупившегося ученика. — Я последний раз прошу.
— Что… — всхлипывает она, — что п-повторить?..
— Моё имя.
Она удивлённо поднимает заплаканные глаза. И молчит. На лице её такое выражение, словно никакая сила на свете больше не заставит её произнести это.
Снейп делает к ней всего один шаг и больно хватает за плечи. Самара взвизгивает, но он, встряхнув её, заставляет смотреть на себя. Вблизи его лицо страшно видеть. Его глаза безумны.
— Повтори, — шипит он сквозь сжатые зубы. Её близость дразнит его.
— С-север-рус… — запинаясь, выговаривает она.
— Ещё раз, — требовательно встряхивает он, жадно глядя на её заплаканное лицо.
— Север-рус, — громче произносит Самара. — Отпустите, пожалуйста, профессор, мне больно…
Он рывком выпускает её и быстро отходит в сторону. За спиной он слышит её судорожные всхлипы, переходящие в сдавленное рыдание. Почти минуту не слышно больше ничего.
— Никогда больше так не делайте, — наконец говорит он, не оборачиваясь. — Никогда. Ради вашего же блага.
Она не отвечает, но Снейп слышит торопливый удаляющийся стук её каблуков. Где-то за стеллажами, скрипнув, с громким эхом закрывается дверь, и он остаётся один в тишине.
Начинать утро с больной головы было омерзительно, но другой головы у Снейпа, увы, не было. Дурная кровь, дурная наследственность маггла-отца потянула его вчера скотски напиться, бездумно и безоглядно, в тайной надежде на отравление… В выходные мысль о суициде соблазняла его сильнее обычного, просто потому, что кроме неё и мысли о Лили, в эти дни его больше ничто не занимало. Посреди ночи, в тяжком полубреду, он с трудом дополз до ванной, где его тошнило добрых полчаса, до выступивших на глазах слёз, до полного изнеможения, до отвращения к себе, худому, голому, длинному, растянувшемуся на мраморном полу. Ни одна живая душа в эти минуты не представляла себе, насколько ему было плохо. Ни одна неживая, впрочем, тоже.
