Благодаря им бессонную ночь можно было с пользой потратить на отработку заклинания, которого не было в школьном учебнике, или на упражнения, помогающие овладеть Окклюменцией. А самое главное — они помогали отвлечься от мыслей о Лили. Увы, это требовалось всё так же часто и, вопреки его ожиданиям, вовсе не оставило его.
Спустя месяцы занятий он с неким сдержанным удовольствием почувствовал, как подчиняется ему упругий поток магии, непрестанно существующий вокруг любого волшебника, как поле магнита. Так ощущает свои успехи гимнаст, которому со временем всё легче и легче даются сложные трюки. Вот только, добиваясь этой упорядоченности и гибкости сознания, как раз о физической форме Снейп думал меньше всего. В ряды Пожирателей Смерти вступал черноволосый подросток такой худобы, что только просторная мантия скрывала его нездоровую плоскую грудь, узкие бёдра и длинные, бледные ноги и руки, сплошь покрытые узором голубоватых вен. Тёмный Лорд, бросив на него первый взгляд, снисходительно скривил бескровные губы. Конечно, ведь Том Риддл был так смертоносно красив, что уже одной этой красотой можно было убивать, а он… А впрочем, какое ему до этого дело? Кого он собрался… очаровывать? — ха-ха!.. Чёрта с два, единственная девушка, внимания которой он хотел бы удостоиться, уже давно была помолвлена и вполне счастлива с другим.
Теперь он был свободен от всех обязательств, кроме клятвы верности своему Хозяину, впереди ждали несколько лет полной безнаказанности, за которые можно было наконец дать волю всей чёрной злобе, что он держал на цепи все эти годы, а женщины их круга, кроме Беллатрис, что считала себя невестой лишь Тёмного Лорда, отказывали очень редко… Но несмотря на всё это, после каждой пьяной ночи первая мысль, с которой он просыпался ещё до того, как открывал глаза, была о Лили. Сердце болезненно сжималось, и весь предстоящий день сразу же наливался тёмным ядом, потому что он знал, что в этом дне не будет её. Ещё до того, как он открывал глаза.
Свою новую работу он возненавидел с первого же дня. Понятно, что она была для него спасительным и следовательно, отвратительно горьким зельем, но факт оставался фактом — должность преподавателя была бы последней, которую он выбрал бы по собственной воле. Мало того, что она давала отличную возможность почти ежедневно общаться с людьми, чей интеллектуальный уровень был значительно ниже его собственного, так она ещё и после четырёх лет свободы вновь вернула его в тот самый замок, где каждый коридор, каждый камень во дворе напоминал ему о Лили… Первое время он вздрагивал, завидев в Большом Зале какую-нибудь девушку в форме Хогвартса с рыжими волосами до середины спины. Он думал, что привыкнет. Он редко ошибался.
Но это был именно тот случай.
После того, как её не стало, Снейп несколько недель просто не мог прийти в себя. Иногда пытался — но не мог. Слёз не было. Порой ему казалось, что лучше бы он хоть раз позволил себе эту роскошь, это было бы нормальной, человеческой защитной реакцией, попыткой избыть зажатое под горлом горе… Он вспоминал её улыбку, маленькие лисьи клыки, обнажавшиеся на пухлых красных губах, и внутри, за рёбрами, всё ныло от тоски. Он зажмуривался и почти чувствовал её запах, щекочущий ноздри, запах её волос, рыжих, как ворох осенних листьев, казалось, только протяни руку… Он мог ударить кулаком в стену, мог, запустив пальцы в волосы, с силой сжать их, мог часами сидеть, закрыв лицо ладонями — слёз не было. Только костяшки обеих рук носили несчётные светло-розовые следы, и их приходилось скрывать рукавами мантии, оставляя на виду лишь кончики пальцев. Замещать его было некому, и всё это время он должен был выходить на уроки — делая вид, что всё, как всегда. Что он не знает о своих покрасневших глазах и давно нечёсаных волосах, что не слышит перешёптывания студенток за своей спиной… Ему было на них наплевать. Он потерял единственного человека, чьё мнение о нём было для него действительно важно.
Самым — не страшным уже, нет, — самым горьким, как зелье на полыни, было то, что выносил эту пытку он по-прежнему один. Никто в замке, кроме Дамблдора, не знал о его постыдной, мертворождённой любви. И если девушка может поплакаться подружке за чашкой чая, что мальчик из параллельного курса на неё не смотрит, а парня может сочувственно похлопать по плечу его лучший друг, то у Северуса Снейпа не было ни единой живой души, что могла бы заполнить хоть сотую часть той огромной, как мир, невосполнимой потери, с которой ему предстояло мириться всю оставшуюся жизнь.
В том году на его седьмом курсе оказалась девушка, чей взгляд он чувствовал на себе почти беспрерывно, стоило им оказаться вместе в Большом Зале, на уроке или же просто столкнуться в коридоре. Это был взгляд, который Снейп сразу же отличил от сотен других, потому что он выражал то, что ему так редко приходилось видеть в свой адрес — сострадание. Не презрение, не снисхождение, не жалость. Искреннее сострадание, какое не всегда встретишь даже от самых близких людей. И в какой-то момент Снейп осознал — эта девушка, может, и не знает всего, но она одна из очень немногих видит, как ему тяжело.
Старательная выпускница Хаффлпаффа, она заканчивала школу с отличием, и на своих практических уроках он её почти не слышал — со всеми заданиями она привыкла справляться сама, никого не прося о помощи. Впрочем, на лекциях у него тоже не было повода придраться к ней, ответы её всегда были дельными и сухими, словно она писала параграф для учебника. Но из класса она всегда выходила последней — или предпоследней, — и всякий раз, уходя в свой кабинет, он затылком чувствовал её полный сострадания взгляд.
Её звали Самара. И иногда она носила два светло-каштановых хвоста, перевязанных наивными белыми бантами.
Он проснулся перед рассветом от неожиданного осознания, что всё, что он только что пережил, ему только снится. Он ненавидел эти утренние пробуждения, ненавидел за то, что они отбирали у него именно те единственные минуты, что он мог провести с ней так, как раньше… На этот раз сон был настолько правдоподобным, что первую минуту Снейп не открывал глаз, всем своим существом желая удержать его, самому вернуться туда или заставить сон стать частью этой, чужой и враждебной ему реальности, где без неё было пусто и холодно, как в операционной. Но реальность всегда оказывалась сильнее, и на этот раз она опять хлынула изо всех пробоин, заливая его, хохоча и умывая ледяной водой… Сон распался, как рисунок из песка на ветру. Лили не стало. Снейп вспомнил, что она умерла.
А этой ночью они снова сидели на нагретых солнцем камнях возле больших хогвартских ступеней, он держал её за руку, и между ними не было никакой неловкости, точно так, как в то их самое лучшее, недолгое золотое время. Сны были тем местом, где не существовало ни Джеймса Поттера, ни проклятой неуверенности самого Снейпа. О чём же они говорили?.. А так ли уж это важно… Она смеялась, болтала ногами в белых школьных гетрах, и под серой юбкой играли её худенькие голые коленки. Она прижималась к нему, положив голову ему на плечо, тёплый запах её волос щекотал обоняние, и всё внутри него ликовало от этой доверчивой близости. Она даже называла его «Север-рус…», с этим её чуть протяжным мурлыканьем, совсем как раньше, и эта деталь почему-то особенно волновала его. Самое главное — здесь, во сне, его совершенно не заботило то, как он выглядит. Он нравился ей, он чувствовал это, и значит, об этом не стоило даже думать… Она мурлыкала, томно глядя ему в глаза: «Север-рус, ты мне нравишься…» Он улыбался и даже не говорил ничего в ответ, так сладостно было просто любоваться ей: два рыжих хвоста, медные ресницы и россыпь аккуратных веснушек на вздёрнутом носике… Он целовал её полные, податливые губы, и все его чувства были полны ей — здесь, сейчас, до тех пор, пока не существовало Джеймса Поттера, Тёмного Лорда, Чёрной Метки на его руке и кольца на её безымянном пальце… Вот только в самый момент поцелуя недремлющая, разумная часть Снейпа презрительно отмахивалась и фыркала: «Просыпайся. Ты же знаешь, что это не может быть правдой». И он нехотя, но неизбежно подчинялся, потому что действительно знал — не может. Уже — никогда…
