Снейп наблюдал за ней из-за стеллажа, склонив голову набок, и не мог перестать удивляться её разительному сходству с Лили в эту минуту. Эванс-в каждой бочке затычка, Эванс-миротворец, вечная заступница, выскочка Эванс… Как он порой любовался ей, всегда чуть розовеющей от волнения, когда она вот так же лезла, куда её не просили, вызываясь мирить других, совершенно незнакомых ей учеников, включая даже тех, что были вдвое выше или старше неё. Потом, распалённая праведным гневом, она ещё долго возмущалась, идя рядом со Снейпом, а он лишь молча соглашался с ней, восхищаясь её красотой, наэлектризованной и расцветавшей после таких стычек. Увы, стоило ей заступиться за него самого тогда, на четвёртом курсе… как всё было кончено, неосторожно, бездарно, непоправимо. Всего одним опрометчивым словом, почти таким же разрушительным, как «Авада Кедавра»…
…спорившие уже разошлись, а Снейп, забывшись на минуту, задержался у стеллажа. Самара наткнулась на него за углом, вздрогнула, поспешно сказала «Здравствуйте…» и быстро прошла мимо. Бедная девчонка, впервые подумал Снейп и обернулся, через плечо смерив взглядом её удалявшуюся фигурку. Она ведь была почти так же несчастна, как и он — между ней и человеком, до которого ей хотелось дотянуться, была такая же непреодолимая преграда, прозрачная и холодная, как лёд.
Снейп проснулся очень резко, первые несколько секунд едва осознавая, где он и что с ним. Волосы, влажные от пота, сердце, бьющееся вдвое чаще нормы, неровное дыхание, и ещё одно, безошибочное свидетельство тянущей сладостности только что схлынувшего сна… Он попытался отдышаться, тяжело, поминутно сглатывая, закрыв глаза ладонью. Этого давно уже следовало ожидать. Она не могла так долго жить в его снах в такой опасной от него близости и сохранять прежнее ровное, дружеское сияние. Как солнце, при приближении она оказывалась раскалённой, жаркой, рыжей… смертоносной.
Невозможность коснуться её натягивала самые последние, самые низменные его струны, подхлёстывала желания, которые он не без труда подавил — или думал, что подавил — с той самой поры, как покинул окружение Волдеморта, достигала самого дна его невозмутимости, той, где жили скользкие, тёмные звери… С этого дня, похоже, его тлеющая одержимость наконец занялась, перейдя на качественно новый уровень изощрённости пыток.
Он хотел Лили.
Все эти годы, что он знал её, все, что она была с ним — рядом или в мыслях, — она была для него закрытой, всегда одетой в школьную форму, всегда, даже в те самые близкие минуты, когда она составляла ему компанию на уроке или на перемене — держащей безупречную, ненарушимую дистанцию «хороших друзей». Первые школьные годы он о ней и помыслить ещё никак не мог, кроме как о подруге; потом, когда он так безнадёжно потерял её, все его желания не уходили дальше её возвращения: он долго, мучительно хотел только одного — чтобы всё стало так, как раньше, чтобы он снова хотя бы имел возможность видеть её улыбку, слышать её смех и обсуждать преподавателей, сидя на тёплых камнях и болтая ногами… Кто знает, если бы тогда она осталась рядом с ним, может быть, он и не стал бы искать забвения в Тёмной Магии и своре Люциуса Малфоя, а позже и Тёмного Лорда… Но нити были разорваны, время упущено, а там уже были вино и женщины, были пьяные ночи и много крови, которой можно было упиваться, захлёбываясь, и лишь мысли о Лили — нетронутой, далёкой, как никогда, и, как никогда, безнадёжно им боготворимой — помогали ему сохранять человеческий облик, сохранять разум. Особенно по утрам.
Разумеется, он всегда очень хорошо ощущал эротизм Лили, порой она в игривом настроении улыбалась так, что от неё буквально било током. Разумеется, сны, в которые она приходила к нему, далеко не всегда отличались редкостным целомудрием, особенно начиная где-то со средних курсов. Но последние несколько ночей превратились для него просто в форменное издевательство. И если разуму ещё можно было приказать унять тёмных зверей на дне, то тело подчинить было гораздо труднее.
Особенно по утрам.
Сон ещё ощутимо отзывался внизу живота, и Снейп лежал, закрыв глаза и пытаясь успокоиться. Но в этой уютной интимной темноте только что виденный им образ лишь подступил ближе — девушка с распущенными волнистыми волосами, спиной стоящая к нему в полутёмном углу библиотеки. Она пахнет так, что сводит скулы, весь воздух вокруг полон ею — так одуряюще пахнут её волосы.
— Север-рус… прикоснись ко мне… — мурлычет она вполоборота, — мне так хочется почувствовать тебя… всей кожей…
Он очень хочет её. У него голова кружится при мысли о том, что наконец можно дотронуться до неё — и теперь уже ничто ему не помешает… Он прижимается к ней сзади, всем телом, ладони находят податливую, гибкую талию под широкой мантией, он медлит, прежде чем зарыться лицом в эти послушные, тепло пахнущие локоны… Она просто сводит его с ума. Её горячий мурлычущий шёпот отдаётся внизу невольными спазмами, и ему всё труднее сдерживаться.
— Как же долго я мечтала об этом, Север-рус…
Она мягко изгибается в его руках. Мантия волнами опускается на пол, словно покрывало падает с заколдованного зеркала… Под мантией на ней — только форменная белая блузка и факультетский галстук, не видно, чей… он запутывается в ней, как мотылёк в паутине, от желания темнеет в глазах. У неё горячие, очень горячие бёдра…
…рука Снейпа под одеялом неуверенно скользит вниз по животу, обхватывает член, и тело отзывается коротким судорожным вздохом удовольствия. Проще сдаться, чем пытаться перебороть это сладостное утреннее наваждение… Там, в тесной темноте за закрытыми веками, он обладает своей длинноволосой жертвой, сжав в пальцах её пышные волосы и кусая её обнажившуюся шею возле самой ямочки за ухом, там, где она пахнет сильнее всего… Он слышит её несдержанные стоны, он ласкает под тонкой тканью её тело, но он ещё ни разу не видел её лица. Он берёт её грубо, упоённо, страстно.
Но он не уверен, что эта девушка — Лили.
Пронзённый этой неожиданной мыслью, он ощущает щекочущую вспышку адреналина, волна мурашек скатывается вниз по позвоночнику… и рука уже почти помимо его воли совершает несколько быстрых, завершающих движений. Закрывая глаза, он кусает костяшки пальцев, забываясь от удовольствия, но не может подавить на выдохе приглушённого низкого стона.
Восьмой этаж — невозмутимая песчаниковая стена — скрипящая дубовая дверь… И вот он снова предстаёт перед Зеркалом — этот зов не слабее зова Чёрной Метки. На его лицо страшно смотреть, до того оно побледнело, даже губ почти не видно, зато в глазах горит тёмный, почти маниакальный блеск. Зеркало иссушило его, питаясь силой его желания, как вампир. Как нежный, неторопливый дементор.
Снейп почти не удивился, увидев отражение Лили в одной форменной блузке, едва достающей ей до середины бёдер. Она призывно улыбалась, играя узлом галстука, и манила его пальцем… Исподлобья глядя на неё, Снейп молча приблизился, напряжённой ладонью, едва касаясь, провёл по соблазнительной картинке её груди, белым кружевом просвечивающей сквозь блузку…
И вдруг, размахнувшись, сжав зубы, изо всей силы ударил кулаком по стеклу.
Раздался оглушительный многоголосый визг.
Лили исказилась, исчезла, схлопнулась.
Рама тяжело вздрогнула. Зеркало треснуло, как тонкий лёд. И в тот же миг в ладонь Снейпа будто бы разом впились десятки разозлённых ос, и по сетке белых трещин вниз часто закапала, стекая, ярко-красная кровь. Визг не смолкал. Слепо отшатнувшись, зажимая левой рукой разрезанное запястье правой, Снейп с каким-то отстранённым ужасом наблюдал за тем, как капли медленно, не достигая пола, впитываются в гладкую, на глазах зарастающую поверхность стекла.
Зеркало беззастенчиво пило его кровь.
Бронзовая рама мелко дрожала, но едва растаяла последняя трещина, как отзвенело эхо, и Зеркало замерло. Но Снейп физически чувствовал, как воздух рядом с ним продолжает вибрировать от магии, сила поля которой резко возросла. Он отступил ещё на шаг. Разумеется, идиот. Ведь кровь всегда обладала огромной магической мощью… Теперь, отдав её Зеркалу, он совершил страшную, глупую вещь — он фактически связал себя с ним.
