- Как про школу узнал? – Не особо я и скрывал, но до него слух не должен был дойти так быстро.

- Это важно? – Ладонями по лопаткам, облив плечи горячей водой, и вниз, останавливаясь на ягодицах, прижимая к члену еще теснее.

- Это принципиально важно.

- Рассказали.

- Кто?

- Стась...

- Яр!

- Препод твой. К которому ты неровно дышишь. – Отпускает руки, оставляя их свободно лежать на воде.

- Ревнуешь?

- Нет. – Врет! Присев повыше и сняв меня с члена, отодвигает к коленям и тянется за мочалкой, но получает по рукам и падает обратно. – Ревновать можно того, над кем ты имеешь власть, а ты как та блядливая кошка, которую ебут все дворовые коты, а ночевать все равно приходит домой. Просто интересуюсь, для общего развития, как мне разргебать весь тот пиздец, что ты учинил. И да, в школу я пойду с тобой.

- Нянькой? – Это, право слово, смешно.

- Телохранителем. Как ты там сказал? Из-за твоего ебаного характера я не собираюсь терять брата.

- Я сказал не так.

- Смысл тот же.

- А если я не согласен?

- Выражусь твоими словами – мне насрать. И я сильнее.

- Это единственное, что тебя спасает... Яр, тебя трясет! – У него раскрасневшееся лицо, глаза выглядят болезненными, и он весь вибрирует, как старая Нокия, у которой садится батарея. – Заболел?

- Да. Давно. – Все-таки топится и всплывает нескоро, только когда тяну его за шею вверх сам. – Настолько давно, что не помню, когда последний раз спал спокойно. Я тобой заболел, – глаз не открывает, прячется, по лицу стекают струи воды, и я не уверен, что только она падает каплями обратно в ванну, – и, наверное, все бы отдал, чтобы вылечиться.

Протянув руки, обнимает за спину и укладывает на себя. Намертво прижимает, так, что рук, что лежали на его груди, поднять не могу. Вторую опускает вниз, сжимает ягодицы, спускаясь все ниже, глубже, кончиками пальцев проходясь по сжавшемуся колечку мышц. Лицо прячет у меня на плече, и я ни черта не могу сделать, потому что даже чуть сдвинуться не получается.

- Яр! – Не слышит, где-то не здесь. Кусает губы, зажмуривает глаза, почти больно – морально; виновато целует, невесомо, и продолжает настырно разминать мышцы, постепенно толкаясь пальцами внутрь поочередно, сначала на фалангу, потом все глубже, больше, разминая сильнее уже двумя пальцами.

- Ярослав! Не смей! – Бесполезно. Россыпью поцелуев по плечам, по щекам и скулам, и бессмысленно уворачиваться, все внимание сосредоточено там, ниже пояса, где настырные пальцы сменили тупую растяжку лаской, играя с чувствительными местами, задевая внутри сосредоточие удовольствия, возвращая ощущения, которые почти забыл. У него в руках выгибает, тело реагирует недвусмысленно, распаляясь и расслабляясь, хотя мозг все еще бунтует, и проклятое упрямство, которое сейчас ненавижу, побуждает сопротивляться.

- Стась, малыш, пожалуйста... – шепчет, сбиваясь на выдохе, подсаживает меня выше, зажимая коленями, чтобы не скатился с него, направляет член в меня и медленно надавливает на растянутые мышцы. – Мне надо, – никак не заткнется, я зажмуриваюсь, стараюсь сжаться, но слишком хорошо мое тело помнит его ласки, чтобы не слушаться, мышцы хоть и с неохотой, но пропускают в себя плоть, обхватывая ее плотным кольцом. – Я не могу больше... терпеть... будь со мной...

Мотаю головой, он улыбается печальным Арлекином, двумя руками сжимает в железной хватке так, что не вздохнуть нормально, еще и от пара, что влагой оседает на стенах, дышать нечем.

Когда насаживает меня до основания, не сдержавшись, выдаю стон, больше похожий на скулеж. Все, что только может болеть, сейчас стонет, каждая мышца, каждая блядская клетка организма отзывается на мерные покачивания его бедер, когда, приподняв таз, подкидывает меня выше, сам возвращается назад, я чисто машинально насаживаюсь сверху, и все повторяется, только темп задает резче, придерживая за поясницу. Помогает, натягивает, рукой за волосы оттягивая мою голову от своей груди и заставляет уже так стонать, откровенно провоцируя его, позволяя больше свободы рукам, страсти, похоти, и уже не получается избежать поцелуя, сам тянешься, потому что он нужен тебе, как глоток воздуха в газовой камере, иначе сдохнешь.

Поцелуй скомканный и рваный, дыхания не хватает, толчки все глубже и медленнее, я с ума схожу, чувствуя его в себе, чувствуя, как все сильнее набухает у меня внутри, как распирает его от удовольствия, и меня вместе с ним, будто впитываю его эмоции.

Вода разбрызгивается вокруг нас, Яр как пьяный, совершенно безумным взглядом мечется по моему лицу, зажимает подбородок, что становится больно, и вдалбливается до самого оргазма, пока его дергать не начинает, как от приступа эпилепсии, разве что не пена изо рта идет, а только отборный мат.

Себе кончить не позволяю, хотя и ноет член, будто его резинкой перетянуло. Отсев к дальнему борту, благо ванная рассчитана на двоих, маню его к себе пальцем. Мальчик умный, понимает правильно, хоть и тяжело ему даже двигаться после оргазма, слабостью душит и тянет на дно, обессиленный. Садится между моих разведенных коленей, мокрый, послушный, задыхающийся, целует одно из них, делая несколько резких вдохов, и погружается под воду, глотая член и отсасывая мне прямо там, пока искры перед глазами фейерверком не рассыпаются. Всего пара секунд, хватает и этого. Сильнее надавливаю ему на затылок, вода пузырится его последним кислородом, пока он глотает сперму, и, только выплеснув все, отпускаю его и помогаю всплыть.

Кашляет, давится первым глотком воздуха, смаргивает воду, даже помогаю ему стереть ее с глаз. Не злится. Устал просто. Сидит болванчиком и смотрит взглядом преданной собаки, и вытерпеть его такого нельзя, щемит все в груди и сердце сдавливает так, что плохо становится.

- Ты не рассказал про школу. – Смыв с лица воду, отползает к другому краю.

- Хочешь обсудить это здесь?

- Нет. На воздух надо.

- А мне покурить. И не криви рожу, мне надо.

Автор

Оба брата сидели на полу, спина к спине. В одинаковых джинсах, темно-черных, сливающихся цветом с напольным покрытием. Яр, прикрыв глаза, погрузился в нирвану. Стас – наоборот, был как натянутая струна. Разговор предстоял неприятный. И не то чтобы Стас чувствовал свою вину перед братом или перед кем-то еще, он вообще не помнил, когда испытывал что-то подобное, но страх, что Яр его не поймет, имел место быть.

- Рассказывай, – предложил старший, отодвигая подальше от себя пепельницу. Он терпеть не мог запах сигарет, когда у младшего дымом пахла одежда, пальцы или губы, но еще больше он ненавидел их за то, что появлялись они в доме, как только в их жизни наступали тяжелые моменты.

- Не хочу тебя в это втягивать, – звучит виновато и слишком вымученно. Не свойственно подростку, в интонации которого слышится старость.

- Поздно. Я уже втянулся. Стась, я прошу тебя, давай без предысторий, у меня был очень трудный день.

- Рыжий, надоедливый, вечно цепляющийся к мелочам... Узнаешь?

- Тебе стали нравиться рыжие? – От глупой шутки обоим стало не по себе.

- Нет, конечно...

- А если бы я был рыжим?

- Не перевирай мои слова.

- Прости. Продолжай.

- Глеб никогда особо ко мне не лез, после тех случаев, когда ты еще учился с нами и расшугал добрую половину шпаны, да и как-то вы особняком с ним срались, меня он стороной обходил. – Стас задумался. – Тебя психом считали за вечные драки, ты знал? А меня трогать боялись, даже когда ты перевелся, чему я был несказанно рад.

- И как это связано?

- Этот псих в последнее время стал на меня наезжать, а когда я его проигнорил... видимо, решил отыграться на других. Помнишь Вальку?

- Это баба?

- Валентин. Черненький такой, голубоглазый.

- И жопу его описать ты сможешь.

- Нет. Я его не трогал.

- Теряешь сноровку. – Фальшивый смех, такая же ложь, как и улыбка. – А Глеб?

- А Глеба трахнул, напоив на квартирнике. – Оттолкнувшись от спины брата, Стас отсел дальше, уставившись пустым взглядом в вязь черно-белых узоров на стене.. – Он его затравил трахаться с ним. Довел до крайности. Валька тогда месяц дома сидел, еле справился, до сих пор таблетки жрет. И ладно бы эта сука успокоилась, так он его еще и запугивает. Домашку сделай, денег дай, отсоси...