Первое впечатление от знакомства с группой неожиданно оказалось приятным. В соответствии с пессимистично-двусмысленными инструкциями, полученными в офисе перед отлетом, и моими личными предположениями, я ожидал попасть во враждебную, хамскую среду, состоящую из хулиганов, алкоголиков и базарных «хабалок». Вместо этого ко мне стали подходить и послушно отмечаться в списке совершенно нормальные, даже симпатичные, иногда мило застенчивые, иногда непринужденно-раскованные женщины, задававшие обычные вопросы всех отъезжающих, и терпеливо выслушивавшие мои не очень компетентные ответы. За ними потянулись дружелюбные, хотя и немного настороженные, но совсем не похожие на головорезов мужчины, которые, помимо всего прочего, сразу добродушно начали приглашать меня в свою большую, шумную и веселую компанию.

От времени назначенного сбора до реальной посадки в самолет прошло более шести часов, при этом ни малейшего роптания не наблюдалось. Люди были привычные и не скандалили. На первый раз мне с группой повезло. Всё больше моих пассажиров с каждым оборотом стрелки часов выглядели прилично «под шафе», настроение у всех было приподнятое и радостное.

Наконец, меня провели на борт воздушного судна, чтобы я заплатил командиру премиальные, указанные в перечне расходов. Я впервые находился в пустом самолете, где командир здоровался со мной за руку, как со своим, а стюардессы без всякой просьбы приносили нам на подносе минералку. При этом, пока мы с командиром «занимались делами», другие члены экипажа деликатненько вышли погулять. Второй пилот показался мне немного сердитым, но было полно других впечатлений, от которых я не мог не ощутить себя весьма значительной персоной. Бросив сумку на три самых комфортных передних места, я вернулся к своей группе, проходившей в тот момент пограничный и таможенный контроль, а экипаж остался на воздушном судне, готовиться к вылету.

– Забавный мальчишка. Типа моего Вовки, наверное, только институт заканчивает. Этот, правда, вроде как пристроенный к работе, а моему куда устраиваться, большой вопрос…

– Как его зовут-то, командир?

– Сейчас гляну… Корабленко Василий Владимирович.

– Дал бы я по жопе этому Василию Владимировичу хорошей хворостиной, чтоб маленько его в чуйство привести, а потом уже с ним разговаривал!

– Чего это ты так на молодежь осерчал, товарищ второй пилот?

– Да противно, командир, борт наш в летающий бардак превращать за их паршивые премиальные. И девчонок наших жалко. Эти же орлы через полчасика пьяные в салон завалятся, начнут водку жрать, хамить, требовать, чтобы им песен завели, деньги свои провонявшие пихать и к нам в кабину ломиться: «На тебе, дядя, сто баксов, дай порулить самолетом». Тошно от всего этого.

– А что делать, дорогой мой товарищ второй пилот? Ребята из внутренних отрядов вообще бамбук курят. Видно, время поменялось. Наше с тобой ушло, их пришло…

– Ну что ты говоришь, командир?! Чье время ушло? Чье пришло? Да как это вообще может быть? Мы с тобой по двадцать лет без малого отлетали, сколько образцов новой техники освоили, только мы их самолеты перегруженные можем сажать и с полосы не выкатываться. Мы с тобой профессионалы! А они недоучки и поганцы малолетние. Им еще учиться каждому года по три, по четыре, таким Василиям Владимировичам, чтоб хоть по-русски грамотно слова выговаривать. А он здесь приходит, засранец, нам премиальные раздавать… Капиталисты, етить твою…

– Ну, не кипятись ты… А вот скажи, что бы ты для своего сына предпочел, чтобы он без денег мыкался или вот так, как этот пацан, например, группы сопровождал?

– Ты, командир, не хуже меня знаешь, где мой сын сейчас свой долг Родине отдает за таких вот, как эта тонконогая макаронина с баксами. Он сам свой выбор сделал в соответствии с моим воспитанием и нашими семейными традициями…

– А я тебе скажу, без всякого сожаления отменил бы я все семейные традиции и всё воспитание для своего Вовки, лишь бы у него в жизни все сложилось нормально. Не хочу, знаешь, чтобы он героически преодолевал что-нибудь, как мы с тобой, и с чем-нибудь боролся, а в конце концов еще героически отдал бы за это что-то свою молодую жизнь! Не хочу, чтобы ему приходилось свою гордость в чай вместо сахара замешивать. Пусть бы просто пожил парень по-человечески, женился бы, детишек нарожал мне, внучков…

– И жопы чтоб вылизывал таким, как этот господин с баксами и его начальники.

– Этого бы не хотелось, да мы и не знаем с тобой, как у них все происходит, может, и не хуже, чем у нас?

– Ладно, командир, я здесь спорить не буду, но платформы у нас с тобой разные.

– Да и наплевать на эти платформы.

– И то верно… категорически согласен.

Пару раз по ходу регистрации возникали мелкие формальные вопросы, и туристы, указывая в мою сторону, говорили: «Вон наш старший, спросите у него…»

Господи! Я!!! Старший!!! Да я всегда был самым младшим!!! Самым младшим в своей семье, среди родителей и старших братьев. Самым младшим среди школьных и институтских приятелей, если не по возрасту, то по статусу внутри компании. А здесь я – старший для почти сорока полноценных взрослых людей, да притом еще и не последнего достатка и социального положения. По крайней мере, в материальном плане, мне до них как до Луны.

Это очень приятно, когда тебя считают «старшим» и при этом дружелюбно относятся ко всем твоим промахам. Особенно если вспомнить, как за несколько часов до этого ты со своим интеллигентским апломбом опасался унизительной роли обслуживающего персонала при ограниченных, агрессивных и грубых людях.

По мере того как хвост группы сокращался и подходила моя очередь, я ощущал нарастающее беспокойство. А вдруг меня обыщут и начнется скандал! Инструкция на этот счет была простая: сказать, что деньги мои личные. Но хотя я согласно кивнул тогда в офисе, в настоящий момент у меня совсем не было твердой уверенности, что я так сделаю, ведь тогда надо будет объяснять, откуда они собственно, у меня взялись. Ни я, ни мои родители, никто из моей семьи таких денег никогда в руках не держал, и объяснить их происхождение мне было совершенно невозможно. Но все мои страхи, к счастью, развеялись, как только я подошел к стойке инспектора – тот, шлепнув печать на моей декларации, подал мне ладошку для рукопожатия и задал только один вопрос: «Твои все?» Я облегченно и радостно закивал, понимая, что на этой таможне обыскивать групповодов не принято.

В самолете после посадки всех пассажиров еще остались места, поэтому мы расселись вольготно. Наиболее неугомонные (а таких было большинство), опрокинув спинки передних кресел и рассевшись вокруг них, как вокруг столов, продолжали начатую в аэропорту выпивку. Многие переоделись в спортивные костюмы и тапочки. Кто-то дремал, расположившись на целом ряду кресел и укрывшись тремя-четырьмя пледами. Некоторых «особо выпимших» пассажиров, заботливые стюардессы препроваживали спать в пустом заднем салоне, который предназначался для багажа туристов на обратной дороге.

Обстановка, в общем, была совсем не такой пристойной как на обычном, тем более, международном рейсе. Наш самолет чем-то напомнил мне студенческое общежитие. Люди устали от многочасового сидения и стояния в аэропорту, впереди у них была неделя какой-то особенной, еще не знакомой мне, но уже притягательной, жизни. Экипаж, отчасти понимая эти обстоятельства, отчасти под влиянием премиальных, совершенно не возражал против домашней обстановки. Стюардессы, правда, произнесли на двух языках обязательные инструкции про «застегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение», но вместо борьбы с их невыполнением, дружелюбно начали раздавать выпивавшим пластиковые стаканчики для напитков и аэрофлотовские чайные чашечки с блюдцами вместо пепельниц.

Меня все наперебой звали присоединяться. Я благоразумно отказывался некоторое время, ссылаясь на необходимость разобрать сопроводительные бумаги.