Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Так это посередине, а на тротуаре много на-роду.

– Ну их! Пусть гуляют! – махнув рукой, сказала Марина.

– А что с тобой? Что-нибудь случилось? От матери плохие вести? Умерла? – спрашивает Христя.

– Лучше б умерла.

– Господь с тобой! Что ты говоришь? Расскажи, что случилось?

Марина молчала.

– Может, из-за сплетен? Боишься, чтоб мать не узнала?...

– А что люди говорят?

– Да мало ль... я б им языки отрезала. Говорят, будто ты к какому-то панычу идешь...

– Пусть выдумывают...

Некоторое время обе молчали.

– Я тебе монисто принесла, – сказала Христя. – Возьми, – и она положила его на стол.

Марина с ненавистью взглянула на него.

– Какое оно мое? Пусть он им подавится! – крикнула она, швырнув монисто на пол.

Христя удивилась. Она никогда еще не видела Марину такой сердитой и неприветливой. Собиралась погулять с ней, поговорить. А что застала?... Сердце у Христи еще больше заныло! Она не решалась больше расспрашивать Марину и молча села.

Солнце садилось. Режущий глаза оранжевый свет заката стлался по облупленным стенам, неметеному полу – казалось, что это отсветы зарева близкого пожара. Фигура Марины, словно черный призрак, все ниже склонялась над столом, точно ее гнула невидимая тяжелая ноша. И вдруг она заплакала навзрыд, припав головой к столу.

– Господь с тобой! Что это на тебя нашло?

Марина рыдала.

– Ну, послушай, успокойся. Расскажи, что с тобой случилось? А то уйду. Ей-Богу, уйду, – повторяла Христя.

Марина подняла голову, взглянула на Христю заплаканными глазами; словно провинившаяся девочка, просила она подругу не уходить. Казалось, глаза ее говорили: «Взгляни на мои слезы. Разве они напрасно льются? Горе мое тяжкое их разливает! Подожди же, пусть оно хоть немного уляжется, и я все тебе расскажу... Не покидай меня!»

Христя подошла ближе к Марине и начала ее утешать. Она перебирала различные случаи из своей жизни, вспоминала забавные происшествия в селе, общих подруг. Речь ее лилась, как весело журчащий поток. Если бы рядом была прежняя Марина – они бы вместе без умолку смеялись. Но нынешняя слушала молча, с плотно сжатыми губами, и только изредка по ним пробегала страдальческая улыбка. Напрасно Христя старалась! Столько горечи и отчаяния она видела в лице подруги, что сердце ее обливалось кровью.

Смеркалось. Угасло закатное зарево. В углах кухни и за печью сгущалась темнота.

Христя собралась уходить.

– Подожди, – упрашивала ее Марина. – Посиди еще немного. Хозяев нет дома. Видишь – одна я... Хочешь, самовар поставлю, и напьемся чаю.

– Мне страшно будет одной возвращаться.

– Я провожу.

– Ну-ну!

Христя согласилась. Марина вышла в сени поставить самовар.

Быстро надвигалась ночь, и кухня казалась Христе мрачным погребом, а не людским жильем. Даже страх закрался в ее душу. Вдруг скрипнула дверь, раздались чьи-то шаги в сенях.

– Для кого ты самовар ставишь? – произнес чей-то знакомый голос.

Молчание.

– Марина! Ты сердишься? Глупая! – бубнит тот же голос, и снова слышатся шаги, стук дверей.

Через минуту вошла Марина.

– Кто это говорил с тобой?

– Он! – отрывисто произнесла Марина.

– Кто он?

– Да этот проходимец!

– Говори толком! Я ничего не разберу.

– Ну – бродяга! Чтоб он, собачий сын, с кругу спился!

– Да кто же это?

– Паныч! – чуть не вскрикнула Марина.

– За что ты его так честишь?

– Я еще не то ему сделаю, пьянице проклятому. Он думает, что ему это так сойдет с рук – обманывать, с ума сводить. Он думает – если одежу мою забрал, то я и не уйду! Пусть найдет себе другую дуру! – раздраженно выкрикнула Марина.

– Так это все правда?

– Правда! Но и на моей улице когда-нибудь праздник настанет, – сердито произнесла Марина, потом зажгла свет и пошла в сени поглядеть на самовар.

Христя сидела понурившись, расстроенная невеселыми мыслями, пока Марина не напомнила о себе звоном посуды. Она снимала с полки стаканы и блюдца. Христя подняла голову и взглянула на подругу – та показалась ей сгорбившейся, словно стала меньше ростом. Засаленное и рваное платье висело на ней мешком, растрепанные волосы свисали космами... «Господи! Как она изменилась! Аж страшной стала!» – подумала Христя и тяжело вздохнула.

Марина принесла самовар, заварила чай, потом налила два стакана.

– Пей! – сказала она, придвигая стакан Христе.

Та словно не слышала слов подруги.

– Христя! – громко окликнула ее Марина.

И вдруг она засмеялась.

– Чему ты смеешься?

– Надоело плакать.

Марина точно переоделась. Она начала весело щебетать. Прежняя хохотунья Марина снова ожила перед глазами Христи.

Горько усмехнувшись, Марина рассказала подруге свою грустную историю: когда полюбила этого ирода, как он обещал жениться на ней, а она и поверила ему.

– А тебе не страшно? – спросила Христя.

– Чего мне страшиться?

– А как же, если мать дознается? Или в селе услышат?

– Что мне теперь мать?... Жалко, что она будет убиваться... но что делать? Я – отрезанный ломоть. А в село не вернусь. Чего я там не видела? Да и зачем? Чтобы каждый в меня пальцем тыкал? Глаза колол? Не только света, что в окне – за окном его больше!.. Таких, как мы, теперь всюду много, Христя, и живут же... А после праздников пойду к панычу в село, сама хозяйкой буду. Черт его побери! Пошла жизнь вверх ногами – ну и пусть! А этому чертову сыну покажу. Теперь он снова льнет, уговаривает: «Оставайся, Марина!..» Пусть с тобой мое лихо останется! Что я тут? Прислуга – и все. А там хозяйкой буду. Свое хозяйство, корова, прислугу заведу... Приезжай когда-нибудь в гости, увидишь, какой я барыней заживу! Таких лохмотьев и на работнице моей не будет, – она указала на небольшую дырочку в своем платье и еще больше разорвала... – А если б ты видела, как он разорялся, когда услышал, что я уезжаю. Все мои вещи хватал, рвал и в сени выбрасывал – и смех и грех!.. Спятил, совсем спятил... – Марина жутко захохотала, как сова глухой ночью.

Христе страшно стало от этого смеха и какого-то зловещего блеска глаз подруги.

На некоторое время Марина умолкла, потом подняла голову и снова сердито заговорила:

– Ну, да и твой хорош!

– Кто мой? – пугливо спросила Христя, думая: неужели она намекает на паныча? Не может быть, чтобы она узнала...

– Да кто? Паныч твой. Вчера он был в гостях у нашего... Играли там, пели... Наш хлебнул и начал говорить, что ему жаль меня и он, должно быть, на мне женится. А твой и пошел его отчитывать: и мужичка она, и не ровня тебе! Что ты не первый и не последний; если б не ты, какой-нибудь солдат нашелся бы... Я лежу тут на нарах, и все мне слышно. И такое меня зло тогда взяло! Так бы, кажется, вскочила, вбежала к ним и глаза ему выцарапала! Мужичка! Не ровня!.. А он кто? Великий пан! Сам живет, как серый бродяга. Он и с людьми порядочными не встречается, все бы по шинкам слоняться. Я бы его, может, хоть от пьянства отучила... Не ты первый, не ты последний! Он знает, кто был первый? Солдат нашелся бы! Я бы ничего не имела против, чтобы солдат тебе шею свернул, когда ты от своей попадьи возвращаешься!

Марина становилась все более раздраженной.

Но вот скрипнула наружная дверь, и послышались чьи-то шаги. Марина умолкла. Звякнула щеколда, дверь распахнулась, и в кухню вошел Довбня.

– А, здравствуй! – сказал он, обращаясь к Христе. – Я и не знал, кто тут. Хороша! Не то что эта... – он безнадежно махнул рукой в сторону Марины.

– Избави Бог... – сердито сказала Марина.

– Кого? – спросил Довбня. – От лютости твоей? Ты всегда была злюкой и умрешь такой...

– Я знаю одного проходимца, который обрадовался бы, если б я сегодня померла, – сказала Марина еще более гневно. – Да если бы Бог слушал...

Христя сидела, как на горячих угольях, и ждала, что вот-вот начнется баталия.

– Дурного пастыря? – закончил Довбня мысль Марины.

– Конечно! – сказала она.

62
{"b":"64184","o":1}