– Здорово, тетка! – приветливо сказала Христя.

– Здорово, – охрипшим голосом ответила Марья.

– А башмаки еще не почистили? – крикнул хозяин из спальни.

– Ой, дурная голова! – сказала Христя и побежала за башмаками.

Пока она их чистила, Марья молча приводила себя в порядок, поправила растрепанные волосы, разгладила помятую юбку. Взглянет Христя на молчаливую и сердитую Марью и снова примется за башмаки. Вот они заблестели, словно покрытые лаком. Христя понесла их в спальню.

– Марья дома? – спросил пан.

– Дома.

– Скажи ей, чтоб собиралась на базар.

Марью точно кипятком ошпарили.

– Черт бы его побрал! – заворчала она, как только Христя показалась на пороге. – У нас все не так, как у людей: пойдут на базар, купят дня на два, и готово. А у нас – что ни день, топай. На грош луку купить – иди! И сегодня иди, и завтра бреди. У других кухарки сами на базар ходят, а у нас иди за ними, как дурочка, и тащи, что они вздумают купить. Боятся, чтоб не украла! – тарахтела Марья, повязывая голову старым платком.

Вскоре показался хозяин, уже одетый, и, не сказав ни слова, вышел из дома. Марья, схватив корзину, побежала за ним.

«Отчего это Марья так сердита? Что с ней?» – думала Христя, оставшись в одиночестве. Самовар что-то печально напевал, и Христе стало грустно.

Немного спустя встала и хозяйка, а за ней – детвора. Надо всем подать умыться, одеть детей, застлать кровати, прибрать в комнатах. Христя вертелась как белка в колесе.

– Подай самовар, скоро пан с базара вернется, – приказала Пистина Ивановна.

Христя бросилась в кухню, а за это время уж вернулась Марья. Бледная и вспотевшая, она опустила на пол тяжелую корзину, в которой были куры, говядина и разные овощи.

– Руки пообрываешь! Нет того, чтобы извозчика нанять; как на коня навалят, и тяни! Аж руки затекли! – крикнула она и начала размахивать руками.

Христя схватила самовар и понесла его в столовую.

– Вымой стаканы, – говорит ей хозяйка.

Пока Христя возилась с чайной посудой, вернулся хозяин и начал рассказывать про базар.

– Ты сегодня присмотри за Марьей. Она ходит по базару и, как пьяная, на людей натыкается.

Хозяйка только вздохнула.

Христя вернулась в кухню. Марья сидела за столом и, глядя рассеянно в окно, лениво жевала хлебную корку. Видно было, что она о чем-то глубоко задумалась и думы ее были невеселые. Христя боялась заговорить с ней.

Было тихо и грустно, хотя солнце ярко сияло, и его золотые блики скользили по комнате.

– Что это, Марья Ивановна, такая печальная? – раздался тихий голос позади.

Христя испуганно оглянулась. У дверей стоял паныч. Волосы на голове растрепаны, глаза заспаны, белая вышитая сорочка расстегнута, и из-под нее выглядывает розовая грудь.

– Опечалишься, когда рук не чувствуешь, – сурово ответила Марья.

– С чего ж это?

– Вот какой воз на себе тащила, – и она указала на корзину с провизией.

– Бедняжка! И никто не помог? Никого не нашлось? – ласково глядя на нее, спросил паныч.

Марья исподлобья взглянула на него.

– Ну вас! Без насмешек никак не можете.

– А вы уж рассердились, Марья Ивановна. Я хотел вас просить, чтобы вы дали мне умыться.

– Вот кого просите! – кивнула она головой на Христю.

– А это что за вечерняя пташка? – спросил он, смотря на Христю.

Кровь прилила к ее лицу... «Это он намекает на вчерашнее», – подумала Христя и еще больше покраснела.

– Дивчина! Не видали еще? – сказала Марья.

– В первый раз... Откуда такая горлинка пугливая?

Христя вся пылает.

– А красива? – с ехидной улыбкой спрашивает Марья.

Паныч не сводил глаз с Христи.

– Уже и влюбились? – засмеялась Марья.

– Влюбился, право слово.

Христя несказанно обрадовалась, когда ее позвали. Она помчалась стрелой. Но, слушая наказы пани, слышит его голос, глядит на пол – и видит его светлые глаза.

– Григорий Петрович встал? – спрашивает хозяйка.

– Не знаю... Там паныч какой-то в кухне, – ответила Христя, догадываясь, что речь идет о квартиранте.

– Это он и есть. Зови его чай пить.

Христя вернулась в кухню, а он стоит, шутит с Марьей, а та смеется, щебечет.

– Пани просит вас чай пить, – робко сказала Христя.

– Хорошо, голубка. Дай же мне умыться, Марья.

– С какой стати? – возразила Марья. – Если она вам нравится, пусть и дает.

– Тю-тю! Ты ж моя старая слуга.

– Мало ли чего! Старые теперь забываются, а на молоденьких заглядываются!

Паныч покачал головой.

– Ну, что с тебя, старушка! Красавица, как твое святое имя? – спросил он Христю.

Марья засмеялась, а Христя молчала.

– Как же тебя зовут? – допытывался он.

– Не говори! – крикнула Марья, но Христя уже сказала.

– А по отцу?

Христя молчала.

Он повторил вопрос.

Христя улыбнулась и сказала:

– Батька.

– Христя Батьковна?

Марья еще громче рассмеялась, а за ней и Христя.

– Так слушай же, Христина Батьковна, – говорит паныч. – Будь отныне моей слугой и дай мне, пожалуйста, умыться. Шабаш теперь, Марья Ивановна. Вам теперь свиней пасти.

– Не очень, не очень! – ответила та. – Как бы не пришлось к старым возвращаться!

– Нет, не бывать этому.

– А что будет, увидим на блюде, – затараторила Марья.

– Как? Что ты сказала?

– То, что вы слышали.

Тем временем Христя принесла воду.

– Неси сюда, Христя, – махнув на Марью рукой, сказал квартирант, указывая на двери в свою комнату. – Ты еще не была в моих покоях!

Христя пошла за ним.

Большая комната в четыре окна. Слева у глухой стены стояла неубранная постель, у окна стол, а на нем всякие безделушки из дерева, глины, камня. Тут были группы обнаженных людей, собаки с оскаленными зубами, коты со светящимися глазами; по обе стороны стола на круглых подставках стояли две темные человеческие фигуры: одна – в шапке и кожухе – настоящий мужик, другая – без шапки, носатая, длинные волосы кучерявились на ушах и затылке. Стены увешаны картинами – прямо глаза разбегаются! На черном, покрытом лаком шкафу стояла фигура большеголового человека, опершегося о саблю, из-за которого выглядывал орел, распростерший крылья. Христе впервые пришлось видеть такое диво.

– Возьми эту скамеечку, Христина, – говорит паныч, – и поставь посреди комнаты, а под кроватью найдешь таз; поставь его на скамеечку и поливай мне на руки.

Христя начала лить холодную воду в его ладони. «И что там мыть?» – думала она, глядя, как он мылит свои холеные белые руки душистым мылом.

Марья, приотворив дверь, просунула в нее голову.

– Ишь – закрылись... Смотрите, как бы греха не вышло, – говорит она, смеясь.

– А ты подсматриваешь, старая карга? Не такие мы люди. Правда? – и он ласково глядит на Христю своими карими глазами.

– Какие же это?

– Мы – праведники. Не так ли, Христя?

– Умывайтесь, а то уйду, – говорит она стыдливо.

– Вот какая ты! – и он покорно подставил руки.

– Да еще не освоилась. А как хорошенько обтесать этот колышек, тогда... – и Марья заливается смехом.

Христя то краснеет, то бледнеет, даже слезы на глазах выступили. «Ну и бесстыдница эта Марья, такое болтает...»

– Не смущай дивчину, не смущай! – сказал паныч, умывшись.

Христя схватила таз с водой и побежала в кухню. Марья вошла в комнату паныча. И слышит Христя, как недавно еще сердитая и печальная Марья беззаботно щебечет и смеется.

– О-о! Там есть, – говорит она, смеясь.

– Нашли отца с матерью, – шутит паныч.

Марья неудержимо хохочет. Христя не разберет, о чем они говорят, но догадывается, что речь идет о ней. Ей стало досадно. «Рада, что напала на глупенькую!» – думала она.

Христя давно уже вытерла таз, но не хотела входить в комнату, откуда все еще доносился смех. Только когда паныч пошел в столовую чай пить, она отнесла таз.

– Вот паныч – хороший человек! Только и поболтаешь, когда он дома, – сказала Марья. Христя кивнула головой. Она уже не знала, что думать про Марью. Не сказав ни слова, она пошла убирать комнату квартиранта.