Проснувшись, он еще какое-то время ощущал железную тяжесть под сердцем. Наверное, кто-то более религиозный назвал бы это откровением. Эмори полагал, что скорее это последствие беспорядочного графика, усталости, и чересчур плотного ужина накануне.
И все же, иногда он ловил промельк этой странной немочи в настоящей жизни. Когда спадал азарт и тушились страсти, вор был пойман, лжец – раскрыт, а убийца – вздернут, непременно оставался кто-то еще. Кто-то без крова, кто-то без чести, кто-то без отца. Глядя на них, Эмори исподволь чувствовал, как компас дергается.
В другой раз это случалось, когда он видел нечто замечательное: лохматого, дряхлого пса, спящего, будто самый добрый бог своей заботливой рукой уложил его у ног хозяйки, или шестилетнего мальчишку, который, разломив булочку с вареньем надвое, немного подумав, отдает младшей сестре ломоть покрупнее.
Или глаза Ошина, под тяжелыми сонными веками, только что словившие первый луч утреннего солнца.
Вещи невозвратимые, неизбежные, недостижимые. Вещи, которых не сделать нарочно.
В момент, когда на лице Найджела обрисовалось узнавание, и он, не дав возможности возразить, распахнул дверь, втянул Сороку внутрь, и также быстро захлопнул за ней, Эмори почувствовал знакомый укол.
При ближнем рассмотрении гость оказался гостьей – смуглой девушкой с круто вьющимися волосами, наполовину спрятанными за воротник. Найджел кинулся к ней на шею, а она крепко зажала его в объятиях, будто разлука была долгой и нестерпимой.
Стрелка в груди Эмори тонко задрожала.
– Святые небеса, у вас что, прислуга на забастовку вышла? Почему так холодно? Почему не затопили? – делано возмутилась Шо.
– Нам так нравится, не причитай, – Найджел отпустил ее, но продолжал смотреть, будто не мог до конца поверить. Опомнившись, добавил: – Знакомься, это офицер Редкрест. Офицер – агент Делисса Шо.
Эмори машинально подал ладонь и принял краткое, твердое рукопожатие. Она оглядела его с вежливой осторожностью.
– Кто тебе нас сдал, Дели? Моя сестра? – Найджел снова неспокойно посмотрел в окно. – Так и знал, что она что-то выдумает, сначала заговорит, потом подставит…
– Остынь, Прескотт, – Шо успела открыть верхнюю пуговицу сюртука и теперь копалась во внутреннем кармане. – Я, собственно, не к тебе пришла. Сэр…
Эмори не сразу понял, что обращаются к нему. Шо протягивала небольшой бумажный пакет.
– Инспектор Ошин просил передать вам это, прямо перед тем, как началась его депозиция. Он будет давать показания до самого вечера, судя по развитию дела. Завтра, кстати, назначено явиться вам.
– Вы принесли повестку? – все еще держа в руке сверток, не зная что с ним делать и ощущая себя крайне глупо, Эмори заметил, что говорит сквозь зубы.
– Нет, – невозмутимо ответила Шо.
– Погоди, – начал Найджел, – Мона сказала, что будет всеми силами отводить расследование в сторону. И обещала она это не мне, а офицеру Редкресту, поэтому тут я ей вполне поверил. Выходит, зря? Или что-то пошло не так?
Отойдя чуть в сторону, Эмори вскрыл пакет. В руках у него оказалась длинная записка неровным почерком.
– Прескотт, – резкий голос Шо, – ради своего же блага, молчи. Ты впутался во что-то по-настоящему гнусное. Чем меньше услышат мои уши, тем меньше у тебя будет проблем.
– Ну-ка, теперь Дели наконец почуяла кровь в воде и боится испачкаться? – голос Найджела будто упал на пару октав.
– Ты знаешь, что дело не в этом. Что бы ты ни сказал, я обязана доложить. Мой начальник мертв – Найджел, он и твоим начальником был. В министерстве хаос, мы отчитываемся лично королю. Если угодно знать, Аматоре действительно подняла бурю, все просто подорвались на почве документов из дома Клейтона. Но рано или поздно в парламенте сообразят, что при советнике всегда есть охрана, лучший из лучших, и раз советника удалось убить, значит либо приставленный к нему офицер тоже умер, стоя грудью за него, либо был заодно с убийцей. Все серьезно, Найджел – в чем бы он ни был виновен, ты должен был его защищать…
Все еще стоя к ним спиной, Эмори почувствовал перепад температуры в комнате, хотя казалось, холоднее уже некуда. Он мог только представить, каким взглядом Найджел сейчас одарил Шо.
Эмори повернулся, с усердием вперившись в листок перед собой.
– Агент Шо, у вас все?
– Так точно.
– Тогда у меня остался один вопрос – почему инспектор Ошин доверил посылку именно вам?
– Полагаю, статс-секретаресса Аматоре подсказала ему, – Шо выпрямилась и снова глядела на него с профессиональной серьезностью. – Она знает, что офицер Прескотт и я – старые товарищи.
Найджел стоял, подпирая дверной косяк, отвернувшись в сторону спальни. Шо развела руками, как бы извиняясь за его детское поведение. Она открыла входную дверь и, перед тем как скрыться за ней, сказала:
– Люблю тебя, Найджел, и надеюсь, что все обойдется. Прости, что не могу сделать большего.
Когда Найджел наконец обернулся, в его глазах еще блестели слезы злости. Эмори не стал ничего говорить – его мысли уже, цепляясь одна за другую, убежали далеко вперед.
Ошин писал, что ситуация патовая, поэтому Эмори и Найджелу нужно срочно убираться из Алькенбруга. Быстро, незаметно. Повестка действительно была в пути, но пока она не доставлена лично в руки, они могут – не без помощи Аматоре и шефа Юбэнкса – лавировать и тянуть время.
– Собираемся, Прескотт. Нужно ехать.
Найджел резко втянул носом воздух, настороженно посмотрел на Эмори, потом кивнул:
– Давно пора.
– Как нам лучше уйти? Поезд?
– Ни в коем случае, – Найджел покачал головой. – Вокзал патрулирует ваша братия. К тому же, по секрету, он давно магически оборудован. Если быстро спохватятся, вычислят наше направление в два счета.
Только теперь на Эмори опускалось, нехотя, осознание того, что рядом с ним не желторотый гвардеец или жертва военных экспериментов, а самый что ни на есть настоящий агент с восемью годами полевой работы за плечами.
– Никаких заказных или почтовых экипажей, полагаю?
– Исключено. Опознают.
– Какие остаются варианты?
– Зависит от того, куда мы направляемся. Вы, кстати, так и не сказали.
В записке это было прописано четко, как прямой указ Аматоре. Эмори, опасаясь поперхнуться словом, ответил на выдохе:
– Ольфсгейт.
Как правило, отвоевавшие независимость монархи усаживаются на еще не остывший трон своих предшественников в буквальном смысле, чтобы как можно явственнее продемонстрировать свою легитимность. В Бриелии случилось по-другому: Ван Хертены заняли свою историческую резиденцию, и за несколько десятилетий Алькенбруг превратился из благородного, но тихого городка, не только в политический, но и торговый центр Бриелии. Бывшую резиденцию императорского наместника также быстро поглотил обратный процесс.
Ольфсгейт был живой руиной – то ли Ван Хертены намеренно оставили его умирать естественной смертью, как призрачный памятник свергнутой власти, то ли у них просто были дела поважнее, чем забота о его судьбе.
Когда торговля, как животворящая кровь любого поселения, отхлынула в сторону Алькенбруга, а Бриельская знать, которая не испытывала сентиментальных чувств к мрачной крепости недалеко от восточной границы, отделяющей их от имперских провинций, последовала за монаршей семьей, Ольфсгейт стал городом-отбросом.
В то время как крестьяне с близлежащих земель продолжали трудиться, как ни в чем не бывало – разве что теперь им приходилось дальше путешествовать, чтобы сбыть товар, – простой народ Ольфсгейта – ремесленники, бакалейщики, купцы и обслуга, чернорабочие, перебивающиеся случайной копейкой, слишком бедные или старые, чтобы уехать вслед за лучшей жизнью, – остались ни с чем.
Сначала им на помощь пришли добрые люди, вполне оправдывая свою репутацию. Религиозная секта, славившаяся аскетизмом и жертвенностью, нашла для себя в Ольфсгейте прямо-таки невозделанное поле, и поэтому плотно обосновалась там. Они не были подельниками власти – ни новой, ни старой, – они жили, чтобы служить и помогать тем, кому честное общество Бриелии помогать отказалось. Не только беднякам, больным детям и сторонникам империи, но и бандитам с насильниками, скрывающимся от руки закона. Магики избегали путешествий даже в общем направлении к Ольфсгейту, поэтому встретить там кого-то, обладающего магическими навыками, было поистине опасно, потому что означало одно – магик не дружит с Союзом, не соблюдает уставы, и скорее всего практикует что-то глубоко преступное.
