– Позвольте перефразировать, – Эмори уперся руками в бугристый камень. – Тело было намеренно подвешено над водой, чтобы скрыть цель преступления? Вы сказали, что магии в теле нет. Уже нет.
Кира кивнула.
Оставив Киру, Эмори снова приблизился с уложенному на грязное полотнище трупу. Рыжие вихры на голове Киллиана ярко выделялись на фоне синюшной кожи, в пустые глазницы натекла вода. Омытый, бескровный торс вспорот от шеи до паха, часть содержимого отсутствует, другая часть – прилажена не на свое место. Именно эта последняя деталь заставляла Эмори терять самообладание, кричать на коллег, случайно разбивать стаканы с водой по утрам, потому что каждый раз он чувствовал, будто его собственные внутренности начинают меняться местами и скручиваться в узлы. Так быть не должно.
Ярость, ревность и страх, хоть и не были ему свойственны, были чувствами, присущими любому разумному существу, и Эмори Редкрест мог с ними примириться. Он понимал как, возведенные в бесчеловечный предел, эти чувства вели на убийство. Более того, он должен был и умел им сочувствовать, следить за руками, которые выполняли приказ импульса, а не его обладателя, и видеть глазами, на который опускался красный туман.
Глядя на Киллиана Доэрти, как и на тех, кто ушел до него той же дьявольской дорогой, сочувствовать он отказывался. Такому не могло быть ни объяснения, ни оправдания.
Из слов Киры он сделал три вывода. Во-первых, ему наконец повезло с партнером-магиком. Во-вторых, тело убитого было ключом к мотиву убийцы – таким ключом, с которого сбили все зазубрины, и ни одну дверь им не откроешь. В-третьих, все было не так плохо, как он предполагал. Было хуже.
Убийства начались в столице, больше года назад. Первую жертву звали Грейс Коллинз, ей было восемнадцать и она училась на втором курсе медицинского факультета Алькенбругской академии. Из зажиточной, но не титулованной семьи – вполне возможно, она была первой из своего рода, кому удалось бы получить высшее профессиональное образование, что закономерно – мисс Коллинз была божественно одаренной и целенаправленной.
Ее отсутствие заметили днем в понедельник. К среде ее родители, состоящие в хороших отношениях с начальником полиции Фирсом Юбэнксом, сообщили о пропаже. В пятницу взошла полная луна. В субботу утром тело мисс Коллинз нашли в ее комнате, не слишком бережно, но правдоподобно сшитое обратно в единое целое.
Как ни странно, это дело не вызвало заметного резонанса у столичной публики. То ли из-за не больно знатного происхождения жертвы, то ли из-за настолько необычного метода убийства, что газетчики не понимали, как его преподнести, а люди не знали, как реагировать. Общественное мнение разобралось в себе немного позже.
За Грейс последовали Вернон Бартли, Джозеф Коэн, Марша Коулберри, и каждый раз, оставшись непойманным, убийца выбирал жертву рангом чуть выше, с чуть более чистой родословной, с чуть более влиятельной семьей, как будто поднимался по ступеням социальной лестницы, осторожно проверяя каждую на прочность. Внучатый племянник парламентария? Есть. Деверь баронессы? И он сошел с рук.
Именно это Эмори Редкрест, офицер полиции Алькенбруга, говорил своему шефу, но проблема была в том, что Фирс Юбэнкс не верил в заговоры. Эмори тоже не верил, он был взрослым человеком, но вместе с тем понимал, что не все, во что мы не верим, исключается из реальности. До недавних пор он также не верил в педантичную жестокость, но жизнь открылась ему и с этой стороны, причем намного откровеннее, чем он хотел бы.
Вскоре пресса нащупала верную жилу: убийца постепенно превратился в зловещего Авгура, сорвавшегося с цепи жреца кровной магии. Он приносил молодых людей в жертву, выбирая непременно лучших из стада, самых достойных быть отданными. Переиначенные органы, обугленные части тела, вытянутые вены и с каждым разом все более показательные сцены убийства щедро кормили воображение людей, которые еще десятилетие назад готовы были слать на виселицу любого, кто имел неосторожность засушить венчик полыни или завязать три узелка на платке. Убийца нарушал все уставы, созданные Союзом магиков под наблюдением Министерства внутренних дел. Абсолютно все.
На некоторое время он пропал из системы координат Эмори. Не потому что перестал убивать, а потому что начал делать это не только в столице. Близлежащие города, не дальше ночи езды на поезде, круг ширился, но Эмори обрел второе дыхание. Сначала он потратил несколько выходных в Национальной библиотеке (думая о том, что и Грейс, и многие другие жертвы не так давно дышали здесь той же пылью) и освежил свои географические познания. Места, как и жертвы, были связаны между собой опосредованно. Среди жертв не было детей и стариков, а среди мест – глухих деревень или промышленных центров. Это не позволяло ему продвинуться ни на дюйм, но он пытался. Начал гоняться за делами вне столичной юрисдикции, которым требовался патронаж, каждый выходной день проводил в другом городе, брал отгулы, чтобы работать, спал сидя чаще, чем в кровати.
Эмори бежал с ружьем наперевес по темному лесу, но у его гончих не было следа, а лес становился все темнее. Он слышал волчий крик в чаще, и каждый раз слишком поздно. Каждый раз до тех пор, пока не оказался в Маргене дождливым декабрьским утром после штормовой ночи.
***
К полудню Эмори должен был официально прибыть к начальнику маргенской полиции, но до полудня было еще далеко. Он попросил Киру сопроводить его в дормиторий, точно так же, как часом ранее просил ее сопроводить на место преступления – в качестве местного уполномоченного эксперта.
– Почему именно туда? – она потянулась за новой папиросой.
– Рабочие сказали, что он был студентом.
Управительница дормитория приняла их довольно сдержанно, хотя медная бляшка с инсигнией столичной полиции явно произвела на нее благоприятный эффект. В описании убитого она сразу узнала Киллиана Доэрти, получившего вчера поздно вечером записку.
– И вы, естественно, не знаете ее содержания? – осторожно уточнил Эмори.
Управительница посмотрела на него так, будто он поставил под сомнение ее честь.
Эмори объяснил, что Киллиана нашли мертвым. Лицо женщины окаменело на долю мгновения, но тут же исправилось – держание себя в руках было частью ее ежедневной работы.
– Вы можете осмотреть его комнату, офицер, – предложила она в знак перемирия.
– Это нам будет крайне полезно, – Эмори дернул губами, изображая подобие благодарной улыбки.
Комната была маленькой и угловой, зато в ней было целых два окна. Заправленная кровать, видавшее виды кресло, стол, горы учебников и бумаг. Эмори подошел к столу и вынул из пепельницы сморщенный окурок.
– Мисс Кира, в Маргене торгуют Блумингейлом?
– Нет, – Кира стояла на месте, но слишком сосредоточенно, чтобы ее неподвижность можно было принять за бездействие.
Эмори вытащил мусорную корзину из-под стола и опорожнил ее содержимое на пол перед собой. Ворох разорванных черновиков, пепел, оберточная бумага. Он собрал все листки, не содержащие юридических терминов и латинских слов, в одну стопку, а затем начал складывать из них нечто, напоминающее письма. Те, что начинались со слов “Дорогие мама и папа”, отложил слева от себя. Затем отмел все, адресованное маргенскому профессорату. Когда перед ним осталось последнее письмо (“Уважаемый С.Г.”), он почувствовал, что Кира заглядывает ему через плечо.
– “Благодарю за табак и копию Трактата о принципе законности”, – прочитала она вслух.
– Читали?
– Нет, но теперь есть повод, – сказала Кира, снимая книжку, висящую на ручке кресла. Несколько секунд она оценивающе держала ее в руках. – Прислал мужчина, старше среднего возраста.
Эмори усмехнулся:
– Это ваша специализированная оценка? Я мог прийти к такому же выводу, исходя из названия книги, мисс Кира.
– Вы правы, – она улыбнулась в ответ, и в ту же секунду комнату озарила слабая вспышка фиолетового света, исходящая от ее правой руки. Эмори успел заметить невидимую до этого печать на корешке.
