Несмотря на внезапно четкое ощущение бодрости, Эмори был настолько далек от нормального течения своей жизни, как мог быть только во сне. Жесткий пол, поскрип дерева в бездонной тишине и Найджел – все было кристально ясным, и таким же нереальным.

В конце концов Найджел отнял руку от лица, но Эмори тут же поймал его запястье. В долгом взгляде Найджела было невозможно что-либо прочесть, тьма оставляла слишком много места для интерпретации, поэтому Эмори все понял по хлынувшему на него жару – черта была пройдена, и бог с ним, что Эмори не заметил, когда она успела появиться, или кто из них перешагнул ее первым.

Рот Найджела горчил на вкус, а дыхание было таким глубоким и натянутым, что у него самого свело горло. Найджел напирал, тело под его весом расслаблялось, чуть ли не растворялось, как в горячей воде после беспощадно холодного дня, в паху заныло; время тянулось, подгоняемое сердцебиением, по отвесной спирали.

Уловив момент, Эмори рывком перекатил его на спину, прижался на пару секунд, внимая незнакомый и волнующий запах – волосы, шея, выдох. Найджел уже оттянул пряжку своего ремня и теперь дергал за пуговицы. Эмори сделал также и, высвободившись, почувствовал прохладу металла, колкую шерсть, льнущего вверх к нему Найджела. Он обхватил их обоих рукой и стал двигаться. Найджел дышал, не испуская ни малейшего звука, но с открытым ртом, обдавая его правую щеку и ухо влажным теплом. Спина Эмори моментально покрылась испариной, хотелось сбросить пальто, расстегнуть рубашку, упасть в блестящий белый снег, хотелось много чего другого, но он лишь продолжал подталкиваться по сдержанной амплитуде. Мышцы левой руки, упирающейся в пол, болели от напряжения. Их обдало потоком воздуха, свежим и сладким. Эмори приоткрыл глаза.

Первым дернулся Найджел, вцепился Эмори в поясницу, сорвал ритм, сжал губы. Эмори, вслед за ним, потерялся на несколько долгих мгновений, а когда вернулся, перед глазами у него был белый парусиновый навес – жалкий барьер между ним и голым небом.

Найджел застегнулся и заправил рубашку, подтянул к себе одеяло, лег на спину и заснул. В кармане жилета у Эмори были часы, но он бы не смог разглядеть на них время, даже если бы очень постарался, хотя догадывался, что ночь впереди еще длинная. Голова Найджела не нарочно лежала на сгибе его локтя. Эмори решил, что полежит пока так, не двигаясь.

========== 6. ==========

Делисса Шо стояла в дальнем конце галерки, полной газетчиков, и разглядывала фигуры парламентариев, занимающих места в душном овальном зале. Сверху они смотрелись – точно дружная конгрегация, собравшаяся на поминки общего троюродного дядюшки. Походя пожимая костлявые руки, перебрасывались дежурными вопросами. Почти все лица, что наверху, что в зале, Дели знала отлично. Ее же могли узнать единицы – конечно, при условии, что она не ошибалась насчет своих профессиональных способностей.

Вот Аматоре, явившаяся одной из первых – села недалеко от трибуны, не столько чтобы видеть, сколько чтобы быть на виду у других. Прямая и фарфоровая, оживающая только на мгновение-другое, ответить на приветствие, наклониться к назойливому собеседнику, взглянуть на часы. Дели считала ее фундаментальным воплощением вдовства, от покаянно уложенных волос в простой узел на затылке до лакированной черной тросточки, которую она без надобности носила с собой, – Аматоре выглядела молодой, сильной, и безнадежно недоступной. Как будто жизнь покойного мужа досталась ей в наследство, и она с готовностью сделала ее своей. Не украла, а приумножила.

Если фишки упадут таким образом, что в конце всех разбирательств и дебатов ее новой начальницей окажется Мона Аматоре, Дели это ничуть не расстроит.

Зал быстро полнился – до начала оставалось не больше десяти минут. Тихие голоса, бегающие по залу мелкими волнами, набирали силу через количество, превращались в неспокойное море.

Не сразу Дели удалось найти лицо, особенно интересное ей сегодня – исключительно из антропологических соображений. Зандер Редкрест выбрал скамью в предпоследнем ряду. Он мало чем отличался от наполняющих ряд за рядом мужчин: большинство из них были не молоды и полны чувства собственного достоинства по этому поводу. Хотя именно в Редкресте ей виделось что-то уже почти стариковское, какая-то суровая обреченность пополам с простотой манер. Дели напрягла зрение, но так и не смогла уловить фамильное сходство. Что не удивительно – вчерашнее ее знакомство с Эмори было мимолетным.

Председатель парламента Рамсланд занял свое место за столом на специальном возвышении перед собравшимися, но еще переговаривался с кем-то из помощников, попеременно заглядывая в лежащие рядом папки.

Среди гудящей толпы писак Дели разглядела, с неожиданной для себя искрой заговорщицкой радости, нового знакомого. Офицер Ошин был из тех, кто не бросался в глаза, но единосекундно располагал к себе. Высокий, черноглазый, осанистый, он не тратил слов впустую, и из-за этого внушал доверие. Вчера, будучи под вербальным обстрелом, Ошин отвечал с лаконичной взвешенностью, которой позавидовало бы множество юристов. Теперь он с заметным напряжением смотрел вниз на пустую трибуну, наверняка молясь о том, чтобы она так и осталась пустой. Рядом с ним, отстукивая пухлыми костяшками по белой балюстраде, стоял еще один человек, не знакомый Дели, но полицейский – как пить дать. Должно быть, Маккормак, о котором она узнала вчера вечером, штудируя личное дело Эмори Редкреста.

Председатель выпрямился в кресле, одернул черную мантию и постучал молоточком о деревянную подставку. Зал поутих. Часы показывали ровно одиннадцать.

– Приветствую всех собравшихся. Как вам известно, сегодня нам предстоит выслушать показания офицера Эмори Редкреста в связи с убийством сэра Генри Клейтона. Мистер Париш, – он обратился к приставу скрипучим голосом, – был ли доставлен офицеру Редкресту приказ явиться для дачи показаний?

– Приказ доставлен не был, сэр.

Кто-то в зале возмущенно прокашлялся, некоторые с улыбкой развели руками, другие пуще нахмурились.

– Есть ли у вас сведения о настоящем местонахождении офицера Редкреста?

– На данный момент его местонахождение неизвестно.

Тут зал снова зашумел. Парламентарий Мёллер, всем известный прихвостень Генри Клейтона, метивший теперь изо всех недюжих силенок на освободившийся пост советника по безопасности, хотел было встать и взять слово, но председатель остановил его жестом.

– Учитывая необычные обстоятельства и из уважения к послужному списку офицера Редкреста, – продолжил он, – я предлагаю возможность кому-либо из присутствующих за него поручиться. Естественно, с условием, что офицер Редкрест предстанет перед парламентом завтра в положенное время.

Дели увидела, как вытянулись седые макушки парламентариев. Правила приличия не позволяли, но если б позволили – каждый бы сейчас обернулся и уставился на бедного мистера Редкреста-старшего. Тот, впрочем, и бровью не повел.

Жаль, подумала Дели, но не удивительно. От чопорных, всю жизнь жонглирующих статусом и властью, нацеленных на выживание в эпоху больших перемен родителей многого ожидать не приходилось.

Дели вздохнула, подобралась. Дело оставалось за Аматоре.

Незаметно отворилась дверь восточного входа.

На лестнице появилась мужская фигура, от вида которой Дели моментально пробрало мелкими мурашками. Не от страха – а от неправильности. Ему здесь было не место.

Пока все, сидящие лицом к председателю, пребывали в неведении, стая журналистов, чуть не задыхаясь, уже успела сбиться к перилам галерки – им открывался прекрасный вид на спускающегося к трибуне человека. Воздух стремительно загустевал от плохого предчувствия, как от ядовитого газа. Оставалось лишь чиркнуть спичкой.

Дели успела глянуть на Аматоре – та сидела в прежней позе, недвижимая кариатида в оке надвигающейся бури.

Одетый в монарший темно-фиолетовый мундир и самую чинную свою улыбку, Сорен Ван Хертен занял место за трибуной.

***

– А что, если здесь? – спросил Эмори, задирая голову к облупившемуся фасаду серого каменного дома. Улочка была узкой, скрытой от солнца. Слева дом примыкал к череде таких же, слепленных боками зданий, а справа открывался зазор переулка, через который можно было попасть на соседнюю улицу.