Огонь в фонаре вспыхнул ярче и уменьшился до крохотного язычка, глаза Ньюта тоже вспыхнули, таинственно и пугающе, но наваждение рассеялось, когда Ньют отвернулся и снова потянулся за мясом.

И тут Геллерт вспомнил. А вспомнив, едва не выдал свои эмоции, которые прорвались наружу тихим незаметным выдохом.

Гейсы. Гейсы, прямо как в преданиях.

Когда они вдвоём только приблизились к холму, Ньют оговорился про запрет, касающийся его лично. Он может сколько угодно врать про плохие приметы, придумывать оправдания, но единственное пока разумное объяснение его словам было одно: на Ньюта наложены гейсы, воспрещающие ему ряд каких-то определённых действий. Например, обходить Тару по левой стороне. И, возможно, останавливаться в пустом доме. Если так, то кто же Ньют?

Геллерт опять посмотрел на него исподтишка. Скамандер надламывал ломоть хлеба, выглядя обыденно. Ничего особенного — всё та же несуразность, сгорбленные плечи, россыпь веснушек по щекам и плечам. Веснушки сбегали под рубашку, а потом их снова обнажал закатанный рукав. Геллерт проследил их до запястья руки, которой Ньют бездумно тронул жёлудь на нитке.

Как же звучала та молитва?.. «Во имя… во имя боли детей Дану…».

А ведь было ещё: «Хлеб я оставил под дубом в подношение богине».

Племена богини Дану. Мифический полубожественный народ, некогда правивший Ирландией.

Геллерт поднялся, отходя вглубь комнаты, где темнота могла милосердно скрыть его лицо. Пять секунд, и он придёт в себя.

Они и правда существуют. Туата де Дананн — не боги из преданий и не выдумка скучающих кельтских скотоводов. Ну что, Альбус? Кто в итоге оказался прав?

Геллерт беззвучно рассмеялся, но вскоре взял себя в руки и сел на постель в дальнем углу. Ньют же, доев, прикрыл оставшийся хлеб салфеткой с очередной вышитой волчьей мордой, смахнул крошки со стола в ладонь. Потом он плеснул водой из миски в лицо, смывая пот, провёл влажной рукой по шее за воротником рубашки, и это было совершенно человеческое движение.

Ньют был обычным веснушчатым ирландцем. Он вовсе не казался потомком богов, но являлся им.

И это было самым восхитительным.

В дверь заскребли когти. Ньют, вопросительно обернулся, и Геллерт кивнул, позволяя впустить волка внутрь. Тот зашёл, по-хозяйски осмотрел дом и фыркнул, а после лёг на коврике у порога, как послушный пёс. Ньюту удалось погладить его по голове — тихое рычание, возникнув, почти сразу прекратилось. Когда Ньют наконец опустился на свою скудную постель на полу возле кровати, Геллерт следил вполглаза, как тот ворочался, и думал, насколько же рискованно будет сейчас засыпать, даже будучи защищённым заклинаниями. Рядом лежит враг, который, как оказалось, гораздо сильнее, у порога — прирученный им зверь, и в любой момент могут появиться недоброжелательно настроенные феи, чтобы снова утащить в свою миниатюрную карамельную страну, на которую Геллерт будет взирать сквозь прутья решётки.

Как же унизительно.

Ньют будто услышал его мысли, повернулся.

— Вы на меня смотрите, — сказал он, констатируя факт. — Я не причиню вам зла. Если уж на то пошло, я вас только что спас.

В его голосе звучала насмешка, и было глупо оскорбляться на правду.

— Я тебе должен, — признал Геллерт, — и я отдам долг. Не имею привычки быть обязанным врагам.

— Альбуса вы тоже считаете врагом? — неожиданно спросил Ньют. Геллерт приподнялся на подушке.

— Наипервейшим. Но он бы не стал таковым, если бы не оказывался постоянно на моём пути. А ведь когда-то разделял мои идеи.

— Вас он врагом не считает, — тихо произнёс Ньют.

— Я польщён. Что ещё мне расскажешь? Возможно, планы Альбуса?

Ньют хмыкнул.

«…Или о своих гейсах?» — мысленно продолжил Геллерт, но не стал произносить вслух.

Разговор так и увял, едва начавшись.

*

Геллерт проснулся первым и некоторое время смотрел на деревянный потолок, теряющийся в темноте. Были видны только свисающие с него для засушки травы, и оттого в доме пахло летним лугом. Запах тревожил, и Геллерт не сразу понял почему, а потом осознал: что-то в нём напоминало то лето с Альбусом, и в голове всплывал дом Батильды с такими же вениками на стенах светлой кухни, которая иногда по мановению палочки превращалась в веранду.

Хорошие были дни.

Геллерт проверил заклинанием время — утро оказалось вовсе не ранним, однако темно было, словно на улице стоял вечер. Похоже, в канун Самайна потусторонний мир застрял в одном времени.

Кажется, Самайн — это три дня до и три после, но Геллерт не был уверен. И задерживаться на неделю он здесь не собирался, так что пора было вставать.

Он положил руку на плечо Ньюта, встряхнул. Тот мгновенно открыл глаза и посмотрел оторопело, щурясь со сна.

— Поднимайся, Скамандер.

Он с заминкой кивнул, тут же без перехода зевая и прикрывая рот ладонью. Геллерт смотрел, как Ньют, зябко ёжась, встаёт с пола и накидывает на себя рубашку, подходит к дремлющему у порога волку и начинает ласково разговаривать с ним на ирландском гэлике и осматривать его лапу. Малознакомый язык был приятен уху, и Геллерт не стал одёргивать.

— Вы все знаете язык? Вся семья? — спросил он, когда они наконец оказались за столом.

— Да. Между собой часто говорим на нём.

— Полагаю, глупый был вопрос.

У Ньюта уголки губ чуть поднялись, и он спрятал зарождающуюся улыбку в кружке.

— В действительности нет, мы скорее исключение. Любим блюсти традиции. — Тут он издал смешок. — Ну кроме Тесея, ладно.

— Тесей, значит, не любит.

Ньют, видимо, решил, что слишком разговорился, и лицо его опять посуровело. Больше он ничего не сказал и сосредоточился на еде. Геллерт сделал мысленную пометку больше не упоминать старшего брата в разговоре: Ньют, похоже, начинает нервничать и становится осторожнее.

Поэтому Геллерт удивился, когда Ньют вскоре сам заговорил.

— Мне нужно понять, — начал он, упрямо поджав губы. — Зачем столько убийств?

— Будь добр пояснить тем, кто не в курсе сумбурного потока твоих мыслей.

— Ваши преступления, ваши идеи. Зачем это бессмысленное насилие? С такими действиями вас будут поддерживать только радикалы.

Геллерт склонил голову.

— Мне и нужны радикалы. Извини, конечно, но ты хоть что-нибудь слышал о магловской революции в России?

Ньют промолчал.

— Нет, — ответил за него Геллерт. — Разумеется, нет. Все вы на словах гуманисты, а почему? Потому что ваши знания о реальной картине мира оставляют желать лучшего. Тем не менее я стараюсь не убивать без причины. Я просто жду, когда магическое общество обозлится настолько, что примет меня и мои методы. Судя по тому, что творится сейчас в магловском мире: революции, войны — которые, конечно же, вовлекают и магов — я дождусь.

Ньют однако смотрел на него так, будто видел перед собой душевнобольного. Геллерта это нисколько не задело.

— Ты спросил, ты получил ответ.

— Думал, что смогу хоть сколько-нибудь вас понять, но — не могу.

Ньют встал и пошёл сполоснуть тарелки в большом деревянном тазу.

— Быть тобой проще, Скамандер. Есть чёрное и белое, люди и звери, тёмные маги и светлые.

— Я не противопоставляю людей и животных!

— Неужели?

Тарелки звякнули особенно громко, и Геллерт с удовлетворением отвернулся. После этой беседы ему, напротив, показалось, что Ньют ближе к нему идейно, чем они оба полагали поначалу. Это было больше впечатление, чем обоснованный вывод, но всё же.

— Я не считаю, что волшебных существ нужно уничтожать. И никогда не одобрял этого. Так, на заметку.

— Очень топорно вербуете, мистер Гриндевальд.

— Просто показываю, что между нами всё же есть что-то общее. Иной раз посмотришь на этих идейных врагов — а у них цели те же самые, только действия отличаются. И то не особенно, взять вот Альбуса… Завербовать шпиона через постель — это даже для меня перебор.

Ньют выпрямился, и его лопатки дёрнулись под рубашкой. Геллерт же рассмеялся про себя — возможно, он перегнул палку, но было бы кощунственно не поддеть.