— Угу! — промямлил больной.
— А ведь спал ты сегодня ночью и весь день долго, и боль тебя во сне не мучила. Верно я говорю?
— Да, господин.
Ого, я уже господин. Интересненькое дело, парень явно в прострации.
— Вот ошейник и дает тебе эту возможность не чувствовать боль и следит за твоим общим состоянием, не давая тебе умереть. Понял?
— Да.
— Ну, коли понял, то перейдем к главному вопросу. Я повторяюсь — ты жить хочешь? Или, может, я зря на тебя трачу время, магию и силы? Сам понимаешь, что если я тебя вытащил с того света, то и попрошу взамен соответствующую услугу, а одну клятву тебе в любом случае придется дать, ибо без нее твоя жизнь мне не нужна.
Он задумчиво помолчал, явно решая, как со мной себя вести. Грубо не ответишь, далеко не пошлешь. Вон грозный Хэрн с палкой с острыми мечами на концах стоит, и его поза ничего хорошего, в случае чего, Мартину не сулит.
— Что за клятва? Мне легче умереть, чем быть связанным недостойными обязательствами.
— Ничего недостойного не будет, я просто хочу, чтобы ты поклялся в молчании о том, что ты здесь уже увидел и что придется увидеть впоследствии. Я хочу, чтобы ты дал слово, что никогда и ничем не причинишь вред этому месту и разумным, с кем тебе здесь придется преломить хлеб. А принимать или нет мои условия, выполнять ли услугу, о которой я тебя попрошу, будет решать уже твои совесть и честь. Я настаивать на этом не буду.
Он надолго задумался, даже прикрыл глаза. Хэрн за все время разговора не сдвинулся с места, а заинтересовавшийся бобик тихонечко приблизился и улегся за моей спиной, и я оперся спиной на него, оказавшись как в кресле с высокой спинкой. Очень удобно устроился!
— Я согласен дать клятву молчания, я клянусь не причинять вреда этому месту и его обитателям. Я сказал!
В голове отчетливо раздался торжественный голос бобика:
«Я услышал и принимаю твою клятву».
Стрелок встрепенулся, дернулся, закрутил головой и в ужасе уставился на морду собаки, что улеглась на моих вытянутых ногах. А я в это время, как обычно, пальцами перебирал шерсть за ушами бобика. Картинка эта Мартина проняла, он в возбуждении даже о боли забыл и попытался подняться, но тут она ему о себе хорошенько напомнила, и он рухнул без сил обратно, хорошо, что под голову сложенное одеяло положили, а то бы разбил ее об алтарь.
— Успокоился? — через небольшой отрезок времени спросил я.
— Да, господин!
— Теперь дальше. Сейчас я наложу на тебя очередное плетение исцеляющего заклинания. Но перед этим надену ошейник. Постарайся в момент, когда ошейник начнет действовать, думать о нем, — и пальцем показал на бобика — Великий ночью захочет с тобой поговорить. Жди, понял?
— Я все понял, господин.
— Завтра мы тебя заберем к себе: набирайся сил, а там уже все обсудим и о многом поговорим. А сегодня у меня еще дела. Закрывай глаза и ничего не бойся, сильной боли не будет. Хэрн, давай ошейник и придержи Мартину голову…
Да, видно, не привыкли местные к тому, что им может отдавать приказы ребенок. Мартин явно обескуражен всем происходящим, и думаю, бобик этим слегка воспользуется, напоет обо мне каких-нибудь легенд и небылиц. Вот почему-то уверен я в этом, и все.
Лечение прошло в штатном режиме, только в этот раз, как требовал бобик, я пропускал ману алтаря через себя и только потом очищенной или преобразованной энергией напитывал плетение. Больно было ужасно, но бобик мухлевать не давал, весь процесс контролировал от начала и до конца. Вымотался я весь, ни сил, ни маны в закромах, и подзарядиться бобик не разрешил, все одно и то же трындит — еще не время, еще рано. Потом заставил раздеться для лучшего контакта с алтарем, сказал: «Не волнуйся, все будет хорошо», — и эту свою обычную дежурную фразу подытожил: «Начали!»
И я провалился сознанием в прекрасный лес с высокими гигантскими деревьями, окружающими стеной город с роскошным золотым дворцом. Эмоции били как гейзеры, едва не сжигая меня накалом ощущений: счастья, покоя и гармонии. Я растворялся в раскинутом вокруг тумане забвения, который, обволакивая, уносил меня ввысь, и с высоты птичьего полета я созерцал бескрайние просторы величественного леса, залитого ласковыми лучами солнца.
Вдруг я увидел себя в храме среди прекрасных белокурых высоких людей. И в сознании вспыхнуло негодование, что это не жалкие людишки, а прелестные, великие эльфы, знаменитые своей красотой и мудростью. Они повелевали миром, пока эти грязные безмозглые гномы и их приспешники — людишки не стали требовать слишком многое, и тогда и началась война, война на уничтожение. Ненавижу этих грязных животных, уродов, возомнивших себя разумными, скотов…
И далее в том же духе! Подобное нагнетание эмоций нарастало как снежный ком, как лавина. Я разрывался от ненависти ко всему человеческому.
«Я — совершенство, — кричал во мне посторонний голос, — я венец творения, его высший талан…»
И тут я внезапно вспомнил сюжет передачи, что видел по телику в прошлой жизни, про Гитлера. Который тоже с пеной у рта кричал с трибуны о превосходстве великой арийской расы точно так же, как кричит сейчас баритон у меня в голове про эльфов — этих венцов… Следом предстал перед глазами пылающий Рейхстаг в мае сорок пятого, и жалкие толпы пленных немцев, что шли нестройными тысячными колоннами по улицам Москвы.
И напор ненависти, захлестнувшей меня, навеянной чужой волей, сошел на нет. Меня отпустило, чужой голос растаял и исчез — похоже, навсегда, и я вновь ощутил себя качающимся над зеленым морем леса; я вновь наслаждаюсь долгожданным покоем, и меня ласкают теплые прощальные солнечные лучи и чарует чудесный вид заката, что окрасил небосвод в багряный цвет… О боги, как же я счастлив!
ГЛАВА 5
Если это был мой первый сон в этом мире, то он был наполовину прекрасным, наполовину ужасным.
Я потянулся, выгнув спину. Спасибо Хэрну, накрыл меня одеялом и не поднял утром ни свет ни заря… Вдруг надо мной склонилась лохматая башка бобика, а чуть дальше маячила испуганная физиономия Хэрна. Опять что-то со мной не то, если такое приветствие с утра! Ни тебе «здрасте!», ни тебе «привет!»…
— Малыш, ты меня слышишь? — на непонятном диалекте эльфийского языка произнес Хэрн, выглядывая из-за туловища бобика.
— Ты что так коверкаешь прекрасный язык?.. Еле тебя понял… А на общем тебе что, слабо общаться? И что тут за врачебный осмотр происходит? — спросил я, вставая. — Хэрн, подай мои шмотки, пожалуйста.
«Это наш малыш! Точно! — пронеслась в голове фраза бобика. — Успокойся, Хэрн, тебе не придется прислуживать всю оставшуюся жизнь темному эльфу! — И уже обращаясь ко мне: — Как спалось?»
— Так себе, пятьдесят на пятьдесят, а что, были проблемы?
«У тебя, видимо, да! Уж очень сильные эмоции в ментал ты излучал, причем совершенно противоположные. Не расскажешь?»
— А покормить? Я тут, можно сказать, с голода подыхаю, а они — «расскажи да покажи»… Есть хочу! Вот во время завтрака и поведаю вам страшные тайны эльфийского леса!
Надо было видеть эти испуганно-удивленные рожи. Я не удержался и расхохотался.
— Ой, не могу… ой, уморили! Это же надо — воспринимать все так всерьез?! Успокойтесь, олухи, никакие тайны эльфов я не узнал, и узнать не мог. Ведь так, бобик? — успокоившись, спросил я.
Тот еще раз внимательно меня осмотрел, помолчал и выдал:
«Я не знаю. Если бы победил эльф — вернее, его эфирное тело, то да, мог бы, — ошарашил он меня, — но ты оказался намного сильнее, и это для меня, несомненно, радостное событие, но, с другой стороны, возникает уже слишком много противоречий, связанных с тобой, что вызывает массу неприятных вопросов, не задавать которые становится очень тяжело».
— Ты хоть сам-то понял, что сказал?.. Нет никаких неясностей и противоречий. Я просто устал от той жизни, что была у меня ранее, я хочу выжить здесь и сейчас. Я не буду рабом, чего бы мне это ни стоило. Не придумывайте несуществующих проблем и неясностей. Я весь перед вами, полностью открытый, — с этими словами я распахнул руки в стороны, представ перед ними абсолютно голым, — и во мне нет второго дна. Я обоих вас люблю и уважаю, но сами знаете, у каждого из нас есть тайны, которые знать остальным совсем необязательно. И у меня тоже есть такая тайна. Воспринимайте меня таким, какой я есть, как это делаю я в отношении вас. И будет тогда нам всем счастье. Хорошо?
