Онига часто говорила:

— Мы с вами, дорогой брат, идеальное сочетание. Хитрость и жестокость. Ум и сила. Существо без страха и существо без религии. Вместе мы будем непобедимы!

Тюльпан не любил ни Черную, ни уж, тем паче, отца, которого он видел раз в неделю. У Нарцизса всегда не было на сына времени, даже когда время было. А Черная воспринималась принцем как вторые руки, получившие отцовские умения и знания – правда, в несколько дифференцированной форме. От того-то и была эта поразительная разница в характерах близнецов. Прохладная Онига – это тебе не вспыльчивый Тюльпан, и наоборот.

Принц не боялся ни кого и ни чего, ни во что не веря.

— Неужели это возможно? – шептала сестра – Неужели вы не боитесь меня потерять?

— Нет. – отвечал Йикотсеж честно. – Найду себе девочку, не столь похожую на меня, но найду. В крайнем случае, буду делать как наш папа – кончать от своего отражения в зеркале!

Да, про Нарцизса дочь знала столько неприятных тайн, что могла бы написать приличных размеров и не приличного содержания книгу. С тех пор, как Онига сделалась его любовницей, он не скупился на откровения. Хитроумной принцессе это было только на руку, так что скоро Онига научилась сама подводить отца к теме государственных и личных тайн. И сделала большой промах. Нужно было довольствоваться тем, что он рассказывал сам, а так Нарцизс быстро разгадал ее намерения и стал делить постель с недоумком Флоренси.

А Тюльпан... В детстве любящий папа проиграл его в карты. Правда, на другой же день снова выиграл, но он этого никогда не простит. После кончины матери Нарцизс говорил в открытую, что детей у него – как жуков в трухлявом дереве, и одним больше, одним меньше – совершенно не важно.

Ну так вот.

— Я гадаю, как вы выразились, милый брат, потому что сомневаюсь, что у нас СЕЙЧАС что-либо выйдет – поджала губки принцесса.

— О чем это вы? – Йикотсеж быстро встал. Настроение у него сразу же испортилось — Ваш план дал сбой? Это невозможно! Вы же просчитали все, дорогая!

— А, отец – махнула рукой девушка. – Не с проста бабуля прибыла... да и папенька не ради увесилительной прогулки сюда приперся. Он не такой придурок, как вы думаете.

— Он еще хуже?

— Ну, можно и так сказать – фыркнула принцесса.

Ирис уже давно утопал в другой конец зала, где валялся связанный король, и со смехом дергал его за нос.

— Покажет он себя – кивнул Тюльпан, краем глаза наблюдая эту картину.

— На главную площадь надо нам – задумчиво проборматала Онига — Отец обязательно на публику работать будет, натура у него такая... Я чувствую... – она подумала еще с минуту, вдруг вскочила и сказала решительно – Пошли! Бери дядюшку, а то бабуля нам головы оторвет.

*

Наивность Кларенса Аркси смешила и в то же время очаровывала. Иногда Анидаг откровенно смеялась над его рассуждениями – он не умолкал ни на минуту, то только печально улыбалась, а иногда и призадумывалась. Веселая старушка иногда вставляла какие-то свои реплики, желая оправдать бестолкового генерала, но девушка не замечала этого. В глупостях, обильно и весело льющихся с языка незатейливого дефса, она получала своего рода отдых от тяжелых, переполненных тревогой мыслях об отце.

— Так вы говорите – у вас все танцуют? – со смехом переспрашивала Анидаг.

— Истинно так – с комической важностью кивал Аркси – Ежели не танцуешь – знать, дух уныния в тебя вселился, ой, и плохо ж это! Только шантаклейным танцем его и выгнать.

— Каким-каким танцем?

— Шантаклейным. Шантаклея – смерть означает. Мелодия быстроты невиданной, душа трепетает! Станцуешь – и здоров будешь, если только не помрешь.

Жара упала, небо перекрасилось в розовато-фиолетовый, и настала прохлада. Анидаг остановилась на скале, висящей над краем, казалось, всего. От открывшейся красы Кларенс вскрикнул тихонько: «Матушка родимая!», чем в очередной раз вызвал у дочери Нушрока улыбку.

Они даже как-то не заметили, что сели плечом к плечу. Аркси стал говорить поменьше, более даже печально, глядя в бесконечность всклокоченных небес, и взял Анидаг за руку. Она не сразу поняла это, но потом не стала дергаться. Наивный парень держал ее руку так, как это, наверное, было нужно. Не мял и не совал себе под нос, как делал этот недоумок, сын Абажа, похожий с отцом, как два экземпляра одной и той же книги – новый и подержанный, не брался со страхом, словно боялся обжечься, не спрашивал позволения... Просто держал, будто ни чего необычного не происходит. Может быть, своей простотой он и покорил Анидаг, отказавшей очень многим, несравненно лучшим Аркси.

— Гляньте-ка! Кажись, веселье намечается! – Маргаритка стояла на самом краю пропасти и во что-то напряженно вглядывалась. Девушка встала и посмотрела в ту же сторону.

По извилистой горной тропке шли двое. Ну, то есть как шли: хрупкая фигурка изо всех сил тянула за собой черный, будто крылатый, силуэт. Тот, словно наконец оказавшись на свободе после долгой неволи, сдаваться не собирался.

—А вот и отцы нашинские. – радостно кивнула принцесса и заорала во все горло так, что у Анидаг на несколько секунд заложило уши — А-а-те-е-е-ц!!!

Хрупкая фигура явно возликовала, отпустила черную, подошла совсем близко к своему краю бездны и принялась делать какие-то странные знаки руками.

— Сейчас прибудет на площадь – удовлетворенно хмыкнула Маргаритка — И нам того же желает. Ну, что ты до сих пор сидишь?! Почапали!

Нарцизс, близоруко щурясь, глядел издали, как его дочь тормошит Анидаг, и был вполне доволен. Сегодня все желания исполнятся: Аслан заболел бешенством, марсиане сожрали ровно семь тонн зеленых мандаринов, Аннушка разлила подсолнечное масло, Онес задумался о жизни, а на самой поверхности великого Солнца появились пятна в форме неприличной картинки.

Эта носатая дрянь, правда, ничего этого признавать не желала, да и вообще министр заявил, что ни куда с ним не пойдет, тем более пешком. Чьоловс, выбитый из калеи явлением матери, не сразу сообразил, как стимулировать Нушрока снова стать покорным. Анидаг на той стороне оказалась весьма кстати, владыка обрел старую мысль. Нушрок тут же перестал вырываться, стоило Нарцизсу всего лишь шепнуть:

— Анидаг, птичка...

В голове же министра бился один лишь вопрос: о зеркала, что собирается творить этот сумасшедший и какому грядущему вавилону он радуется? О зеркала, о зеркала... Какое отношение будет иметь к этому несомненному позорищу господин Нушрок?

Он не знал, что получит ответы на эти вопросы в самом скором времени.

*

Волновалась толпа, собравшаяся глядеть на казнь.

Судья уже собирался давать знак существам, что добродушно могли убить собственных родителей, дабы они завершили наконец жизненный процесс черного генерала. Но внезапно Онес вскинул голову и крикнул:

— А последнее желание?!

— Ну ладно – Клов поморщился — Но если это твое желание позволит отменить казнь, оно исполнено не будет.

Шонне Онес, скрипнув зубами и наградив судью взглядом, полным презрения и боли, прошипел голосом смерти, что в который раз стояла у генерала за плечами:

— Желаю в рожу тебе плюнуть.

Странное дело: чем тише велся разговор, тем лучше слышала его волна черни. Вот и сейчас едва слышные, казалось, слова приговоренного были проглочены каждым из зрителей, и чувства их породили шум.

Энрет Клов поджал губы, пробежался глазами по эшафоту, словно искал подсказки, что ответить. Решение пришло быстро, вместе с приступом боли, разодравшей грудь.

— По... весить... его! – задохнулся верховный судья.

Палач уже двинулся было привычным движением выполнять свою работу, но в мгновение волнение толпы превратилось в бурю, а буря, нарастая, выплеснула целых тридцать бочек оборванцев, а может, и больше. Оба убийцы – палач и сам судья – застыли от неожиданности.

— Вешать меня кто-нибудь будет уже, или я тут до следующего утра торчать буду?! – вскричал больным голосом Онес.

Озеро нищих выставило на эшафот троих – высокого, крепкого человека с повязкой на глазу, производившего впечатление довольно сильного и даже злого, и двух одинаковых девочек – совсем крошечных, с тонкими белыми косицами и голубыми глазенками.