Анька сидела на куче глины и пыталась лепить посуду. За два принесенных мною ведра она вылепила какую-то пиалу, которая к третьему ведру стала кружкой. Анька поставила результат на полусгнившую скамейку у дома для просушки. Вечером она попыталась доставить кружку на смотрины домой. Но пока сестра гордо несла за кривулину ручки свое творение, сама кружка предательски отвалилась и разлетелась на кусочки.
А мы закончили с ямой.
Кусочков поглядел на труды рук своих и потянулся, расправляя спину и хрустя позвонками, а потом раздал советы:
– Стены можно цементом обмазать. На дно доски положить. Но это вы уже сами. С тяжелым я вам помог.
Мама принесла кувшин с компотом из сухофруктов, поглядела на яму и закивала болванчиком.
– Да, сделаем сами, конечно. Спаси Христос, отче, за помощь! Чем отблагодарить тебя?
– Да какая благодарность! Грех не помочь, – отмахнулся Кусочков.
– Я блинов напекла, пойдемте поужинаем, – позвала мама, заискивающе поглядывая на священника.
Она всегда говорила с ним тихим тонким голосом, растягивая губы в улыбке.
За чаем из крапивы, мелиссы и малиновых листьев Кусочков решил поделиться планами:
– Машину скоро поменяю, побольше да понадежнее куплю – будем в церковь ездить. И гараж вот хочу построить… У вас, на крытом дворе, доски лежат, они ведь не нужны вам? Строиться не собираетесь? Мне бы на гараж хорошо.
– Да, на гараж в самый раз! – отозвалась мама, словно имела о строительстве какое-то представление.
Доски, конечно, принадлежали москвичам, но они ведь сами сказали: «Располагайтесь, как дома, и всем пользуйтесь!» Вот мы и расположились. Кусочков словно подхватил мысль из моей головы и добавил:
– Хорошие доски, жалко, если сгниют.
Мама с готовностью закивала:
– Конечно, конечно! Чего добру пропадать! Может, и мы сможем чем-то помочь?
Отец Анатолий нехорошим взглядом посмотрел на нас с Гришкой и быстро нашел нам работу. Мы должны были добыть утеплитель для гаража.
Правда, сначала закончили с урожаем: выкопали картошку, выдернули морковь и свеклу, вскопали грядки, на которые указал перст матушки Варвары. К этому времени даже ее свободные одежды уже не скрывали круглый выпирающий живот – в конце осени у Кусочкова появился долгожданный наследник.
Ну а мы, закончив с огородными делами, принялись за добычу утеплителя.
***
– Возите с пилорамы опилки, – распорядился Кусочков, когда мы днем, после школы, явились с Гришкой на работы.
Божьи агнцы кивнули и на верном стареньком «Аисте» помчали к пилораме. Сентябрь выдался сухим и солнечным, и, несмотря на ночные заморозки, днем казалось, что на дворе почти лето. Грунтовая дорога в такую сухость была не хуже асфальта, в убранных темных полях все еще резвились птицы, а в зеленых кронах деревьев полыхали яркие пятна – красные, желтые, оранжевые. Мы нагребали дурманно пахнущие деревом стружки – белые, свежие, словно посыпка на пончиках.
С полным мешком опилок в руках Гришка напоминал муравья, несущего белую куколку-детку. Если случайно (или не случайно) разрыть муравейник, копая грядку, то мелкие труженики вмиг растащат и спрячут коконы будущих работяг. Таким самоотверженным муравьем представлялся мне и Гришка, прижимающий к себе мешок. Мы пристраивали свою «куколку» на велик. Я катил, а Гришка придерживал поклажу. Опилки возить было совсем не сложно и даже приятно. Но скоро они закончились. Рабочий на пилораме развел руками:
– Опилок нет.
Кусочков, получивший вместо очередного мешка эту новость, подумал-подумал, почесал свой голый подбородок и изрек:
– Возите с котельной шлак.
Котельная находилась в соседней деревне за семь километров от дома священника. А шлак – это не опилки. Он тяжелее. Узнали мы об этом в первую нашу вылазку. Сначала я не особо представлял, за чем таким мы едем. Только теоретически. Практическая часть мне понравилась меньше. Шлак напоминал каменистую черную землю. Его было непросто собрать в мешок и тяжело везти. Мы также водружали поклажу на старенький, отчаянно скрипящий велосипед и, поддерживая мешок с двух сторон, медленно двигались к будущему гаражу. Сначала было чуть легче – бодро катили под гору, а потом, наоборот. Хорошо, что холм, который мы штурмовали, был довольно пологим, но меня никак не оставлял миф о Сизифе и его камне.
Добывать шлак мы ездили сразу после уроков, для экономии времени. После школы мчали к котельной, нагребали мешок, взметая облачко темной пыли, и, нагруженные, еле тащились обратно. Пыль оседала на руках и лицах (на одежде тоже, но мы придавали этому меньше значения). Гришка проводил ладонью по лбу, утирая пот, и на коже оставались грязные разводы. Мое лицо, думаю, выглядело так же.
Въезжая в село, мы старались выбирать улицы попустыннее, не смотря на то, что это увеличивало путь. Но все равно как-то напоролись на Леху Каланчу с дружками. Он остановился, сунул руки в карманы спортивных штанов, и, глядя, как мы волочем велосипед с мешком, фальшиво пропел:
– А нечистым трубочистам стыд и срам! – а потом добавил. – Святоша, что вы за дерьмо тащите? Мне кажется, вас из города просто выслали, а не вы сами уехали. Помоешников. Вот и дуйте в свой дом на отшибе и не шныряйте тут!
Это было еще до больницы, но уже тогда я заметил, что если Каланча брел один, он просто хмуро проходил мимо. А вот с дружками вечно гнул пальцы.
Потом сотрясение дало временный отпуск от Кусочковых дел, и последний наш мешок мы везли уже по гололеду. Велосипед, как норовистый конь, пытался высвободиться из-под мешка, скользил колесами. Мы еле доволокли наш «сизифов камень» и взбунтовались. Не на горбу же нести мешок шлака семь километров! Кусочков, глядя на первые мушки снега, согласился.
– Отложу до весны, – решил он. – Сейчас по холодам много не наработаешь. Да и нет времени у меня шлак грести и на машине возить. Доделаем весной.
Глава 7
Нельзя смотреть телевизор.
Нельзя слушать радио.
Нельзя читать книги.
Нельзя есть мясо в пост.
По средам и пятницам тоже нельзя.
Мобильник? Запрещено. Чашка чая? Увы, но нет.
Запретов было столько, что мы переставали думать о них. Просто знали, что все интересное, наверняка, «нельзя».
Мы исхитрялись, как могли, ведя партизанскую войну против мамы. С телевизором, радио и праздниками было сложно. Успешнее всего получалось с книгами.
Маму часто подкашивала неизвестная болезнь, которой врачи еще не придумали название. Начиналось с того, что по утрам, вместе с трезвоном будильника, мама начинала охать под одеялом: «Что-то мне плоховато сегодня!»
Я вставал, расталкивал Аньку и подливал ей ковшик воды в рукомойник. Умывшись, сестра одевалась, а я чистил зубы. Дальше рукомойник занимал Гришка, а я в это время заплетал Аньке косу. Колосок у меня получался неплохо. Тонкая русая коса доставала сестре до пояса, и она сама на конце вплетала ленточку.
Мама напоминала слабым шепотом, что пора читать молитву. Вот тут в дело вступала хитрость. Слава полке в летней комнате и школьной библиотеке.
Мы раскладывали аналои6 перед сервантом. Его верхнюю стеклянную часть занимали иконы, а в нижней секции хранились молитвословы и другие священные книги. А еще мамин кагор. Иногда она пила его, а иногда мы, чуть-чуть, по глоточку, чтобы не нарваться на очередную епитимию.
Так вот, ловкость рук и никакого мошенничества: беря молитвослов, зацепить из портфеля, который предусмотрительно валяется рядом, еще и развлекательное чтиво. Кладешь молитвослов на аналой, а пониже свою книгу, и начинаешь шёпотом читать. Я помню, что довольно долго моей утренней молитвой была «Поднятая целина» Шолохова. Мне книга понравилась, а вот Гришка так и не осилил.
Мама слышала наше бубнение и не подозревала о коварстве. Тридцать минут спокойного чтения пролетали мгновенно, в отличие от тех утренних получасов, когда мама оказывалась здоровой.