— Ермейка, лилынг вусын? — захныкал слезливо, не решаясь прикоснуться к нему. — Ермейка-а-а…

— Живой, живой. Дышит. — Люся присела рядом, бережно просунула руки под мышки Еремея, приподняла его. Приказала: — Бери за ноги!

Они отнесли Еремея к кровати, уложили на живот. Сквозь бинты на спине мальчика проступили яркие алые разводы. Люся протянула руку, и Антошка, уже выдернувший из чехла нож, всунул рукоять в ладонь девушки. А сам метнулся к шкафчику над столом. Открыл дверцу, быстренько выставил банки и склянки, схватил один из туесков. Вернулся к Люсе.

Та осторожно отдирала бинты, комковатую, в лепехах коросты корпию. Показала на пятна и полосы, мокро розовевшие на коже Еремея. Антошка щедро зацепил из туеска жир, смазал им раны друга.

Еремей глубоко, со всхлипом вздохнул и открыл глаза.

— Нунг варыхлын?![12] — восторженно закричал Антошка. Принялся тормошить, дергать Люсю за рукав. — Ермейка вырыхлын, видишь?

Еремей сонно посмотрел на него, перевел взгляд на девушку.

— Ты кто? — спросил с усилием.

— Я твой друг. Люся Медведева, — она заулыбалась, радостно взглянула на Антошку. — Ну, теперь выздоровеет… — Медленно стянула с головы косынку, тряхнула головой, оправляя волосы.

— Мед-ве-де-ва, — тихо повторил Еремей. — Медведь — это пупи? — И, когда Люся подтверждающе кивнула, повеселел. — Я из рода пупи, ты из рода пупи… Ты сестра мне. И Антошке. Антошка брат мой… Сестра?

— Выходит так, — девушка рассмеялась. Повернула голову к Антошке. — Ницы командир нок кынцылын?[13] Он просил сказать, когда Еремей очнется.

Мальчик стремглав кинулся к двери.

Еремей насмешливо поглядел ему вслед и посерьезнел. Уткнулся подбородком в подушку, обхватил ее, прищурился, пристально вглядываясь в портрет на стене.

— Это Ленин, — пояснила Люся, проследив за его взглядом.

— Знаю, — отрывисто сказал Еремей. — Дед много говорил про Ленина-ики. Он всегда за бедных. — Помолчал. — Даже в тюрьме за это был. Правда?

— Правда, — кивнула Люся. Присела на краешек кровати. — И в тюрьме был, и в ссылке… А когда царя свергли и новая жизнь началась, враги народа хотели убить Ленина. Стреляли в него.

— В Ленина стреляли? — Еремей рывком повернулся к ней. — Кто?

— Эсеры… — зло ответила Люся. — Такие же, как Арчев.

Еремей тяжело засопел, прижался щекой к подушке и закрыл глаза.

— Кожаный начальник — хороший русики. Умный, — сказал твердо. — Арча убил.

— Арчева не расстреляли, — тихо возразила Люся. — Он под арестом.

Еремей широко раскрыл глаза, посмотрел недоверчиво, с подозрением.

— Зачем жить оставили? — спросил, еле сдерживаясь. Не совладал с собой, сорвался на крик: — Арч злой. Арч ляль! Убивать любит…

Дверь широко распахнулась. Ворвался сияющий Антошка, кинулся к Еремею, но, наткнувшись на его взгляд, растерянно замер. Оглянулся на сосредоточенного Фролова, который с ремнем и сумкой Ефрема-ики в руках шел следом.

— Зачем Арча пожалел, кожаный начальник? — крикнул Еремей. Хотел подняться, но Люся властно прижала его за плечи. — Арчев всех Сардаковых убил, всех Сатаров убил. Зачем жалел его?

— Ну здравствуй, сынок. На поправку пошел? — Фролов не спеша взял из-под стола табурет, поставил в изголовье постели. — Молодцом… — Сел, поддернул кожаную тужурку, положил ремень Ефрема-ики на колени. — Как спина?

— Зачем Арча живым оставил? — упрямо повторил Еремей. — Нельзя Арчу жить. Много смерти принесет.

— Больше не принесет. Успокойся… — Фролов осторожно положил руку ему на плечо, улыбнулся. — Теперь Арчев никому зла не причинит. Да и за прошлое ответит сполна… Судить его будем. По закону. Открыто. Перед всеми людьми. Перед всеми, кого…

— Его здесь судить надо! — возмущенно перебил Еремей. — Он здесь убивал. В тайге! В тайге, по закону тайги судить надо.

— Этот зверь везде убивал. Поэтому судить будем в городе. На людях, при свидетелях его злодейств.

— А вы, мальчики, должны рассказать о нем на суде, — серьезно сказала Люся. — Все рассказать: как его люди вели себя, что говорили. Что сделали с вашими родными…

— Ладно! — оборвал ее Еремей. — Судите Арча в городе. Пока суд ждать будем, где нам жить надо? В тюрьме?

— Почему в тюрьме? — поразился Фролов. — Вы же свидетели…

— Дедушка при царе был в тюрьме. — Еремей вздохнул, посмотрел на Фролова, который пристально изучал его лицо. — Дедушка тоже этим… видетелем был.

— Да как ты можешь такое говорить?! — возмутилась Люся. — Когда это было? При царизме!

— Жить можете у меня, — предложил Фролов, не отрывая задумчивого взгляда от Еремея. — Правда, я дома редко бываю, — смущенно и виновато улыбнулся. — Придется вам самим хозяйничать, но, думаю, справитесь.

— Нет! — возразила Люся. — Мальчики будут жить со мной. Вернее, с нашими ребятами. Там много-много детей: и русских, и вогулов, и остяков. Хотите?

Антошка вопросительно поглядел на Еремея.

— Мы с Люсей жить будем, — сказал тот твердо. — Люся — сестра. Она из нашего рода, рода медведя. Братьям и сестрам надо вместе, так говорил дедушка…

— Дедушка… — задумчиво повторил Фролов. — Послушай, сынок. — Откашлялся, отвел взгляд от Еремея. — Ты сказал, твой дедушка сидел в тюрьме. Когда это было, а?

— Весной, когда царь Микуль перестал царем быть.

— Весной семнадцатого. Так! — Фролов с силой потер лоб. — Ну удружил я твоему деду, ну и удружил! — Вцепившись в колени, покрутил головой, качнулся вперед-назад. — Ты уж прости меня. Не думал я, что так получится, — взглянул виновато на Еремея.

Тот, сморщив в раздумье лоб, смотрел непонимающе.

— Знал я твоего деда, — пояснил Фролов. Увидел, что мальчик все еще недоверчиво глядит на него, поднял пояс Ефрема-ики. — Это ведь ремень твоего деда? И сумка его, правильно?

— Его ремень, — тихо сказал Еремей. — И качин его.

— Ну вот, все сходится! — Фролов откинулся к спинке стула, вздохнул тяжело, горестно и горько. — Это ведь из-за меня твой дедушка в тюрьму попал. Он рассказывал тебе, что его посадили за то, что помог бежать русскому? — и когда Еремей подтверждающе кивнул, Фролов сморщился, точно от боли. — Это я был… — Помолчал, добавил глухо: — Твой дедушка меня от смерти спас… Эту сумку я хорошо запомнил. — Погладил жесткий ворс на качине, провел пальцем по орнаменту. — Вот по этому знаку и запомнил. Это ведь только ваша тамга? Или она есть и у людей другого рода?

— Нет, — решительно и даже возмущенно отрубил Еремей. — Наша метка, только наша. Сорни Най. Сатар пусив… — Насупился, задышал быстро, прерывисто. — Качин мать привезла, когда деда в тюрьму взяли.

— Так это мать твоя была! — удивленно воскликнул Фролов. — Она рассказывала, как подобрали русского и отвезли в город?

Еремей кивнул. На ресницах его набухли слезы. Он крепко зажмурился, отвернулся, уткнулся в подушку.

— Успокойся, сынок, успокойся… — Фролов положил ладонь на затылок мальчика. — Скажи, чего добивался Арчев от дедушки? За что бил тебя?

Еремей, крепясь, скрипнул зубами.

— Велел показать Сорни Най, — буркнул сквозь слезы.

— Еремейка плюнул в Арча, — заявил с гордостью Антошка. — Прямо вот сюда! — показал себе на щеку.

Фролов покосился на него, сунул руку в оттопыренный карман тужурки.

— А что такое Сорни Най? — спросил осторожно и медленно вытащил из кармана серебряную фигурку.

Еремей настороженно повернул голову. Увидел статуэтку, стремительно выхватил ее из рук Фролова, прижал к груди, прикрыл плечом.

— Это большой огонь. Когда у Назым-ях шибко много радости, сильно большой костер делают, — неохотно, сквозь зубы, объяснил он. — Когда Медведя праздник, тоже делают костер — Сорни Най.

— И все? — подождав немного, спросил Фролов.

— Больше ничего не скажу! — твердо ответил Еремей, смело и даже дерзко, с вызовом, глядя в глаза Фролову.

Тот в задумчивости почесал наморщенный лоб, хотел, видно, еще о чем-то спросить, но Антошка, плутовато поглядывая на него, торопливо потянулся к уху Люси, зашептал что-то умоляющим голосом. Фролов выжидательно, а Еремей с подозрением посмотрели на него.