— У мечети… у мечети… — бормотал Еремей.

С трудом удалось Варнакову оторвать парнишку от бандитского вожака.

Издалека стал стремительно нарастать надсадный рев автомобиля. Варнаков, придерживая Еремея, вскинул голову — рассыпалось кольцо обывателей, пропуская «форд».

Фролов еще на скорости соскочил с подножки; вслед за ним выпрыгнула из кабины Люся; сиганули через борт чекисты.

— У мечети… у мечети… — сипло, одышливо твердил Еремей.

— Люся! Сюда! — крикнул Фролов, но девушка уже поднесла к носу Еремея ватку, и Фролов смутился. — Извини, не заметил.

Мальчик слабо шевельнул ноздрями, слегка скривился, голова его дернулась назад, глаза медленно приоткрылись, но были они непонимающие, пустые. И вдруг стали наполняться радостью, обретать осмысленность — Еремей задержал взгляд на красной косынке девушки. Потом с усилием повернул голову к Фролову, и едва заметная улыбка обозначилась на спекшихся губах.

— У мечети… Черная Аглая… Гриша Апостол, — судорожно, захлебываясь словами, зашептал он. — У мечети… Аглая… Гриша… Что такое: «У мечети» — не знаю…

— Я знаю, сынок, успокойся, — Фролов осторожно всунул ладони ему под мышки, прижал к себе. Приказал, не повернув головы: — Матюхин, Варнаков с опергруппой— к мечети! Люся и остальные — ценности!

Синие глаза Люси радостно блестели, на бледном измученном лице — счастливая улыбка. Девушка приветливо смотрела на Еремея. Наклонилась слегка, и Еремей зажмурился — под потолком, сзади и выше сестры, висел на шнуре сгусток света.

— Сорни най! — Еремей тихо засмеялся, глядя на него. — Золотой огонь! — Опустил глаза, увидел, что у спинки кровати стоят Антошка, Егорушка и Пашка. Обрадовался, заулыбался шире. С трудом поднял руку, показал пальцем на светоносный шар под потолком, повторил — Сорни най! Золотой огонь!

Пашка с Егорушкой удивленно переглянулись, Антошка, задрав голову, хмыкнул, а Люся, тоже взглянув вверх, рассеянно объяснила:

— Неделю назад электростанцию пустили. Наладили наконец, после бандитского взрыва. — Резко, угловато села на постель, погладила Еремей по щеке. Хотела улыбнуться, а вместо этого заплакала. — Ну вот и кончились наши страхи. Кризис миновал.

И Антошка, и Егорушка, и Пашка зашевелились, заговорили враз и вразнобой, но Еремей не слушал и не слышал их. Он смотрел на непонятный светящийся шарик под потолком.

— Ну-ка, покажите героя! Дайте и мне на него полюбоваться!

Фролов, раздвигая дружков-приятелей, остановился у изголовья. Откинув полу кожаной тужурки, присел на постель с другой стороны кровати.

— Молодцом, сынок, молодцом! Выкарабкался, значит? А то мы чуть с ума из-за тебя не посходили, — положил твердую ладонь ему на лоб. — Жар еще есть, но, думаю, это пустяки. Как считаешь, Люся? — и, слегка развернувшись, посмотрел через плечо на девушку.

Та, быстро отирая пальцами глаза, часто закивала.

— Тех… Аглаю и Гришу… Апостола, поймали? — сипло спросил Еремей.

— Поймали. У мечети, как ты и сказал, — Фролов положил руку на его пальцы, стиснул их несильно. — Спасибо. Вовремя нам помог. Если бы не ты, зверье могло удрать.

— А как… Арч? — с усилием проговорил Еремей.

— Завтра суд… — Фролов кашлянул в кулак. — Жалко, конечно, что тебе нельзя ходить, но… Да ну их к шутам, и Арчева, и бандитов! Нашли о чем вспоминать. Главное — ты жив-здоров. Поправляйся скорей… Вот я принес тебе, — вытащил из кармана тужурки что-то продолговатое, завернутое в белое полотенце. Размотал, извлек солнечно блеснувшую статуэтку, протянул Еремею. — Получай свою деву-воительницу. Думаю, она поможет тебе поскорей встать на ноги.

Еремей, сжав губы, чтобы не прорвалась радостная улыбка, бережно взял Им Вал Эви. Любовно провел мизинцем по выпуклостям складок сяшкан сака, по щиту, по копью, по гребенчатой шапке. Погладил лицо дочери Нум Торыма и, сдержав вздох, протянул ее назад, Фролову.

— На. Возьми, — сказал твердо. — Продашь. Хлеба купишь. Пусть Пашка насушит, — кивнул на приятеля, который уставился на серебряную фигурку. — Для «месячник сухаря». Для голодных русики.

— Что ты, как можно?! — Фролов растерялся, оттолкнул руку со статуэткой. — Нет, нет, и не выдумывай.

— Бери! — еще решительней повторил Еремей, и лицо его стало жестким. — Когда голод, Нум Торым помогать должен. И дети его помогать должны. У Ас-ики от груди золото понемножку ломаем, когда голод. Ничего, не сердится рыбий старик. Им Вал Эви тоже не рассердится.

— Спасибо, Еремей, спасибо, — Фролов стиснул в ладонях его пальцы, сжавшие статуэтку, — но пусть все же Им Вал Эви пока живет с тобой… Хлеб для голодающих мы купим на те драгоценности, которые отобрали у бандитов. Спасибо тебе и за них. У Тиунова оказалось столько золота, сколько не снилось, пожалуй, и Сории Най!

— Сорни Най?.. Вот Сорни Най, — Еремей хитренько улыбнулся, показал глазами на лучезарный шар под потолком. — Золотой свет!

Фролов проследил за его взглядом.

— С политграмотностью, вижу, у тебя все в порядке, — и удовлетворенно крякнул. — Действительно, свет этот для нас, можно считать, золотой: новой жизни свет.

— Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны, — бойко и гордо выпалил Пашка, тоже задрав голову к потолку.

— Верно, — одобрительно хмыкнул Фролов. — Вот я и говорю, что Еремей — политически зрелый, если назвал золотым светом скромную лампочку Ильича.

— Кто такой Ильича? — Еремей, поглаживая Им Вал Эви, вопросительно посмотрел на Люсю.

— Так в народе зовут Ленина, — быстро шепнула она.

Еремей понимающе поджал губы и снова, на этот раз серьезно, уважительно поглядел на сияющий шар под потолком.

— Новый Сорни Най… — протянул задумчиво.

— Пусть будет так, если хочешь. Тебе видней, — Фролов повернулся к нему. — Нам трудно сравнивать: мы ведь не видели Сорни Най.

Еремей опустил глаза на Им Вал Эви, опять провел ласково пальцем по ее красивому, суровому и властному лицу. Нахмурился, сдвинул брови.

— Покажу, — буркнул еле слышно. — Тебе покажу, Люсе покажу. Больше никому не покажу.

Фролов и Люся замерли, переглянулись неверяще-радостно.

— Золотой огонь Назым-ях покажешь? — осторожно спросила Люся и опять быстро взглянула на Фролова.

— И золотой огонь покажу, если хочешь, и Сорни Най Ангкхи, — твердо сказал Еремей, сосредоточенно вглядываясь в серебряное лицо дочери Нум Торыма. — Чего хочешь, то и покажу… — И вздохнул: глубоко, сокрушенно, виновато. — Только пойдем, когда совсем здоровый стану. Шибко далеко к Сорни Най Ангкхи идти, шибко долго. И дорога шибко тяжелая — болотами, урманами…