Егорушка, выскочив из людской толкотни, оказался около извозчичьей пролетки. Сухонький рябой старичок, ссутулившийся на козлах, хитро посмотрел на него: «Тебя, что ль, ловют? — И когда Егорушка, встревоженно оглядываясь, кивнул, скомандовал: — Садись!» Обрадованный Егорушка мигом оказался в пролетке; старичок не мешкая огрел вожжами понурую гнедую кобылу, и та припустила скачками. Егорушка глянул по сторонам — по этой улице спустился совсем недавно под барабанный рокот, под серебристые переливы трубы, под уверенные, решительные песни краснознаменный отряд, разорвав в своем смелом движении скопище барахолки, по этой улице шел вчера он, Егорушка, в детдом вместе с Еремеем, Антошкой и Люсей. «Да куды тебя, постреленок?» — спросил, слегка повернув голову, извозчик. «К первой детской коммуне», — робко попросил Егорушка, все еще не веря, что ему так повезло, что подвернулся такой добрый дяденька. Сначала Егорушка хотел бежать к начальнику Фролову, чтобы ему рассказать про Люсю и Антошку, но… Где его искать, Фролова-то? Ладно, что оказался на этой улице — мигом будет у Еремея, уж он-то знает, где найти Фролова!.. А может, сам что ни то придумает: на пароходе сказал, будто хочет словить Арчева, просил, чтоб не мешали. Нет, нет — к Еремею, только к Еремею!.. «Приютский, значитца? Жиган? — Старик извозчик вдруг проворно обернулся, цапнул с головы Егорушки картуз. — А ну давай сюды, чего там спер, карманщик!» Ошеломленный Егорушка отшатнулся. «Я? Украл?! Ничего я не украл!» — «Кому сказано, отдавай гаманок! — закричал вдруг грозно старик. — Сымай спинжак, проверю!» — и принялся еще яростней подгонять кобыленку. «Чтоб я не выпрыгнул», — догадался Егорушка, торопливо расстегивая пальтецо. Подал его старику. Тот принял, ощупал карманы, подкладку, сунул пальтецо под себя. Посоветовал с ухмылочкой: «Лучше отдай добром, чего стырил. Не то свезу в участок, тама все едино у тебя ворованное выщелкнут!» Угрозы Егорушка испугался: сколь продержат в том участке — неведомо, а как же Люся, Антошка? «Да не жулик я, дяденька», — притворно захныкал он, изготовившись выскочить из пролетки, но старик, сидевший уже вполоборота, ловко схватил за волосы. «Куды? — заорал он страшным голосом. — А как платить собираешься, коли не жулик?» Егорушка охнул, подался за рукой извозчика — старик нещадно тянул за волосы. «Сапоги отдам. Отпустите, дяденька! — взмолился Егорушка. — Новые, яловые, совсем еще добрые. Я их два раза и надевал-то: на троицу да на петров день. Ай, ай, больно!» И вскинув ногу на колено, стянул левый сапог; затем таким же манером правый. Сунул их старику. Тот разжал пальцы, схватил одной рукой сапоги, а другой натянул вожжи. «Выметайся! — взвизгнул и даже ногами засучил, запотопывал, пугая. — Какое их благородие нашлось на извозчиках разъезжать, голь босяцкая!» Егорушка стряхнул портянки, и его точно сдуло. Кинулся к аллее парка, около которой остановилась взмыленная лошаденка; оглянулся со злыми слезами на старика — тот хозяйственно простукивал согнутыми пальцами подошвы сапог, — вот и все, ничего не осталось на память о дедушке Никифоре: ни сапог, ни картуза, который тот сшил, ни верхней одежды, которую тот купил. Егорушка схватил с земли камень, запустил им в извозчика — жалко, не попал! — и со всех ног кинулся вправо, в кусты, на случай, если старик бросится вдогонку. Выскочил к дому-теремку, оказавшись у задней его стены…

— Быстрей, быстрей, Егорка! — прикрикивал Еремей.

— Щас, щас, почитай пришли! — Егорушка пересек рысцой дорогу, остановился в воротах Дома Водников. — Вона, тама Люсю с Антошкой спрятали! — показал на флигель. — А я тута живу, — махнул рукой в сторону бывшего «Мадрида».

— Иди домой! — приказал Еремей. — Теперь я сам.

Побежал к флигелю. Около двери задержался, дернул за ручку — заперто. Оглянулся на Егорушку, показал кулак и подскочил к закрытому ставнями окну.

— Эй, открой! — закричал срывающимся голосом. — Это я, Ермей Сатар! Открывай скорей! Я пришел!

За окном что-то зашуршало и стихло. Но вскоре послышался шумок в сенях. И опять стихло. Еремей подошел к двери, пнул ее.

— Открывай, я один.

Дверь приотворилась, он скользнул внутрь. Без интереса посмотрел на женщину в черном, быстро вошел в открытую дверь, которая вела внутрь дома. И споткнулся на пороге: связанные Люся и Антошка сидели друг против друга на стульях; у Люси рот затянут красным платком, белые волосы растрепались, залепили лицо, синие глаза смотрят сквозь них страшно, словно стеклянные, словно неживые; Антошка задергался, заулыбался было, но тут же скис.

— Ермей, ма чулкэм[18],— начал виновато, но Еремей вскинул руку, чтобы помолчал.

— Почему Люся такая? Убили?! — спросил, резко повернувшись к женщине за спиной.

— Нет, мальчик, — та спокойно отвела его руку с ножом, ласково подтолкнула вперед. — Тетя Люся жива. Это она от страха… За тебя боится… Проходи, мы рады, что ты пришел.

— Где Арч? — Еремей решительно подошел к Люсе, сунул нож под веревку.

— А вот этого делать не стоит!

Он рывком повернул голову на голос. Арчев, выскользнув из-за прикрывавшей вторую дверь малиновой завесы, подскочил, сжал Еремею запястье, вывернул руку.

— Не спеши, шаманенок, — он тихо, удовлетворенно засмеялся. — Мы еще не договорились с тобой о выкупе тети Люси.

Из той же двери появился постаревший, напуганный капитан — Еремей презрительно взглянул на него и отвел глаза; за капитаном вышли: незнакомый, с рыжей бородкой, в шинели, и усатый, который крутил в руке синие очки, другую руку держал за спиной — этого, кажется, видел в коридоре парохода, когда впервые встал с постели.

— Я покажу тебе Сорни Най, — твердо сказал Еремей, глядя в глаза Арчеву. — Когда отпустишь Люсю и Антошку, поведу на имынг тахи.

Арчев задумчиво посмотрел на Люсю, на Антошку.

— Допустим, я отпущу твоих друзей. Но ведь они сразу же помчатся к дорогому товарищу Фролову. Приведут чекистов, что тогда?

— Фролов скоро сам сюда придет, — уверенно заявил Еремей. — Ему Алексей скажет, что я убежал. Они станут меня искать. Быстро найдут, где я.

В маленькой, без окон, комнатенке багровый свет большого фонаря играл красными бликами на стеклянных боках бутылей, окрасил густорозовым лица Фролова и Апельбаума. Эксперт, плавными движениями полоскавший в ванночке квадратик бумаги, оправдывался:

— Вы меня простите, а можете, впрочем, не прощать, но репродукция получилась — дрянь, потому что гипосульфит дрянь невообразимейшая. Разве это работа, спрашиваю я вас? И отвечаю, хотя мне и хочется плакать: нет, это не работа!

— Я понял, надеяться на чудо не приходится, — стараясь, чтобы в голосе не прорвалось недовольство, прервал Фролов эти стенания. — Но все же давайте посмотрим, что получилось.

— Посмотрим так посмотрим, — скорбно согласился Апельбаум. — Только что мы увидим, спрашиваю я вас? А увидим мы скорей всего мой позор. Хорошо, что при таком свете не видно, как я краснею от стыда.

Он вытянул из ванночки фотографическую карточку, хотел окунуть ее в соседнюю — с водой, но Фролов выдернул из его пальцев снимок, поднес к глазам.

В алом свете фонаря смотрел на него Арчев: лицо жесткое, губы властно и капризно поджаты, взгляд колючий.

— Хочу предупредить, что переснимать с фоторабот дело вообще сложное, — унылым голосом принялся объяснять эксперт, поглядывая то на портрет, то, ожидающе, на заказчика. — В нашем же случае — особенно: вы дали групповое фото, а я хотел, чтобы этот мерзавец получился покрупней, но боюсь — вышло нечетко…

— Что вы, что вы, — обрадованный Фролов заулыбался. — Все отлично, — протянул, возвращая, фотографическую карточку. — Спасибо! Теперь — побыстрей и побольше! Не забудьте про портрет Шмякина…

В дверь, чуть не срывая ее с петель, забарабанили, забухали с такой силой, что хлипкий крючок заподпрыгивал.

— Товарищ Фролов, Еремей Сатаров сбежал! — послышался смятенный голос Алексея.