Всегда поражался тому, на какие унижения готовы люди ради того, чтобы получить толику внимания. Эти парни с сальными волосами, которые строили из себя рок-звёзд, или тощие ребята из младших классов, неумело читавшие рэп — ответ нашей школы Джею-Зи — все они думали, что выглядят круто. Девчонки выходили на сцену в блестящих платьях и пели песни Кристины Агилеры или Уитни Хьюстон, не имея ни слуха, ни голоса. Возникало ощущение, что комиссия выпустила их всех на сцену, чтобы зрители смеялись и не замечали, что нормально петь в нашей школе умеют от силы пара человек.

Когда пришёл черёд школьной дискотеки, я трижды проклинал решение устроить над Халидом самосуд: украденные им шесть крон просто не стоили этих мучений. К тому же, пришлось вырядиться, как образцовый старшеклассник — мама около получаса разглаживала мою единственную белую рубашку. Последний раз её вынимали из шкафа на мой выпускной из средней школы, и она стала немного тесной в плечах. Я стоял посреди спортивного зала, слушал пятую подряд песню Дэвида Гетты и потягивал отвратительно сладкий тыквенный сок. В конце концов, ко мне подошла Бригитта и, перекрикивая музыку, предложила:

— Пойдём на улицу, тут так душно.

Залпом опустошив стакан, я последовал за ней к выходу из зала. Начинало смеркаться. Шёл мягкий снег, он сильно припорошил ступеньки школьного крыльца и сухую траву. Со стороны было видно, как в спортивном зале мелькают разноцветные огни и хаотично двигаются несколько неумелых танцоров: слишком уж беспорядочно они вскидывали руки. Бригитта шла рядом, накинув на плечи мою кожаную куртку — она любила носить мои вещи и хранила у себя толстовку, которую я забыл на её дне рождения.

— Тебе гадали когда-нибудь?

— Что? — переспросил я, засмотревшись на мелькавшие в окнах силуэты.

— Дай руку, — попросила Бригитта. Одноклассница взяла мою ладонь в свою, миниатюрную, с каким-то прелестно-розовым маникюром. Она вообще выглядела потрясающе в тот вечер: платье сидело на ней идеально, а каштановые локоны аккуратными волнами легли на плечи, будто у фарфоровой куклы.

— Меня научила бабушка, — загадочно прошептала она, — сейчас узнаем твою судьбу.

— Ева уже предсказала, — улыбнулся я, вспомнив разговор в столовой, — что я буду детективом с излишней тягой к виски.

— Подожди-ка… линия жизни, — забормотала она, проигнорировав мой сарказм, — надо же, столько раз прерывается…

— И что это значит?

— Потрясения.

— Ну что ж, буду ждать, — я попытался высвободить руку — никогда не верил в эту ерунду. Но Бригитта обиженно нахмурилась и я, тяжело вздохнув, позволил ей и дальше играть в хиромантию.

— Ты излишне осмотрителен, — продолжила она. — И с трудом остаёшься верным кому-то — линия сердца нечёткая. А ещё… ты хочешь, чтобы весь мир вертелся вокруг тебя, ты эгоист. И в любви тоже.

— Это всё?

— …Тебе придётся пожертвовать своими интересами ради другого человека. Когда-нибудь, — добавила Бригитта и отпустила мою руку. Видимо, выглядел я всё-таки озадаченным, потому что она рассмеялась и потянула меня за руку — танцевать.

Мы вернулись в зал, как раз когда заиграла «Honesty» Билли Джоэла, её любимая песня — так прошептала Бригитта мне на ухо. И тогда, на дискотеке, я почувствовал себя свободно. Я был просто парнем, который танцует с девушкой под слезливую композицию. И я сделал всё, что сделал бы любой другой на моём месте: поцеловал её, когда песня закончилась, не отходил от неё больше ни на шаг и остался у неё на ночь — Бригитта ждала этого, и секс казался логичным завершением вечера. И даже когда она заснула, я ещё долго думал о том, насколько всё может быть проще, если ты делаешь то, что от тебя ожидают.

Близость с Маттиасом превратила меня в параноика. Мысль о том, что о наших отношениях узнают ребята из гимназии или родители, по-настоящему пугала. Мне казалось, что тогда я потеряю всеобщее уважение и буду обречён на одиночество. Сейчас я понимаю, что это всё ничего не значит. В конце концов, насмешки ещё никого не убивали. Школу можно сменить. Сплетни быстро забываются. Рано или поздно всё встало бы на свои места.

Лёжа в кровати и наблюдая за спящей девушкой, я невольно вспомнил день, когда мы с Маттиасом собрались в кино. Я никогда не позволял ему прикасаться ко мне на людях, но мне нравилось само ощущение: сидеть рядом, смеяться над одними и теми же шутками и есть попкорн, периодически соприкасаясь ладонями. Я заметил в очереди за билетами девчонку из нашей школы и купил места в разных концах зала. Если бы я встречался с Бригиттой, не нужно было бы притворяться или прятаться — вот о чём я думал в ту ночь.

Маттиас не раз повторял, что я сумасшедший. Убеждал, что если нас увидят вместе, никто ничего не заподозрит. Наверное, он был прав. А может быть, излишне беспечен: его никогда не волновало мнение окружающих в той степени, в какой оно волновало меня. Сейчас мне интересно, хотел ли Маттиас, чтобы о нас узнали? По крайней мере, даже если и хотел, то никогда ни на чём не настаивал. Может быть, ему было просто всё равно.

— Чего бы ты хотел сейчас, Ханнес? — спросил Маттиас. После дискотеки мы несколько дней не виделись: он не появлялся в школе, но в конце концов позвонил мне и попросил встретиться. Оправдать своё поведение в тот вечер было невозможно, поэтому я искренне обрадовался его неожиданному звонку — его голос звучал спокойно и вполне дружелюбно.

Обычно мы зависали у него дома — фрекен Линдгрен уже давно ставила две тарелки во время ужина, для нас двоих. Но в тот день сильно потеплело, и Маттиас сказал, что не хочет проводить его в четырёх стенах. Мы поехали на пруды: очень тихое место на окраине городка. Один из берегов огородили, причислив к территории больницы, а вдоль другого можно было гулять. Выпавший снег начал таять, и мои кроссовки сильно пачкались в вязкой грязи, пока мы шли вдоль узкой, протоптанной кем-то дорожки.

Странный это был вопрос. В голове промелькнуло много всего. Я не отказался бы от порции картошки фри. Было бы здорово поехать в Испанию или вообще в кругосветное путешествие. Очень хотел поцеловать его, но только не сейчас, когда нас могли увидеть. Ещё, наверное, хотел бы стать врачом. Но ничего из этого я не ответил, а вместо этого спросил:

— А ты?

— Я? — улыбка с его лица исчезла. Маттиас закусил губу и ненадолго задумался. — Больше всего на свете я хочу уехать. Когда-нибудь я скоплю денег и куплю билет до Стокгольма. И ничего никому не скажу, даже тебе.

— Даже мне?

— Ты ведь тогда разозлишься — скажешь, что это глупости, как всегда. Ну так вот… Уеду в Стокгольм, и придумаю там что-нибудь. Может быть, стану архитектором, как мама. А может быть и не поеду… стану отшельником. Построю хижину в глуши и буду целыми днями читать или блуждать по лесу.

— С ума сошёл? — я и впрямь начинал сердиться.

— Нет, ну ты только представь! Уеду на несколько лет, отращу длинные волосы и густую бороду. Как Робинзон Крузо! А потом приеду сюда, когда заскучаю, чтобы совсем не одичать. Встречу тебя где-нибудь в торговом центре. Держу пари, ты ещё будешь красивый. Ну, может, не такой, как сейчас, но ещё ничего… Будешь приезжать туда со своей маленькой дочкой и покупать ей лакричные конфеты. Так вот, если я тебя встречу, то обязательно позову замуж. Интересно, к тому времени можно будет выходить замуж за парня?

Маттиас улыбнулся, наверное, из-за безумности его фантазии: едва ли в Швеции, в две тысячи пятом году, кто-то вроде него добровольно лишил бы себя всех благ цивилизации. А может, потому, что я смотрел на него как на сумасшедшего. Внезапно он начал идти спиной вперёд, что получалось у него крайне ловко.

— Маттиас, перестань дурачиться.

— Почему ты всё время злишься? — я заметил, что ещё щёки немного раскраснелись: то ли от быстрой ходьбы, то ли от того, что на улице было холодно, несмотря на потепление. — Хотя, мне всё равно. Если за тебя нельзя будет выйти замуж, то тогда я вообще не…

— Не споткнись о камень!