Через несколько секунд Гермиона ощутила, как постель прогнулась под весом женщины, и она подумала, не собирается ли ведьма начать второй раунд. Она не шелохнулась, уткнувшись в подушки, однако спустя несколько мгновений не выдержала недостатка воздуха и повернула голову набок.

Беллатрикс смотрела на нее с поджатыми губами и непонятным меланхоличным выражением на лице. Гермиона разрывалась между сочувствием и негодованием.

У Беллатрикс опухли глаза, но когда она заговорила хриплым от криков голосом, они засверкали от невысказанных эмоций.

— Сивый, — произнесла ведьма.

Гермиона растерялась.

— Ты спросила меня, кого я убила, я убила Фенрира Сивого, — добавила Беллатрикс.

Гермиона открыла в недоумении рот, а потом ощутила легкое раздражение от расплывчатости слов Пожирательницы, но следующими словами женщина добила ее окончательно.

— Я убила его из-за тебя, — прямо заявила Беллатрикс, от чего Гермиона резко закрыла рот.

— Когда ты вернулась за мной, даже после того, как моя собственная сестра предала меня, даже после того, что я сделала с тобой, сколько боли причинила, я подумала, что ты должна быть самым глупым человеком, которого я когда-либо встречала, но ты единственная, кого я когда-либо знала, кто не лгал мне, кто верил в собственные слова, кто доказал их. Возможно, я не соглашалась с ними, но ты хотя бы отстояла их, в отличие от остальных. Ты была… Ты одна из самых сильных людей, которых я когда-либо встречала.

У Гермионы расширились глаза.

Она на собственном опыте знала, что пытаться определить настроение ведьмы бесполезно после их небольшого фиаско, что случился в той комнате, но последнее, что она ожидала от женщины, так это упоминания случая в Малфой Мэноре, более неожиданней было то, что именно произнесла ведьма, что она вообще заговорила о той битве.

Это была самая искренняя похвала от Беллатрикс за все время, и в тот момент, когда она поняла, что женщина не насмехается, и даже не шутит, она почти пропустила все то, что Пожирательница сказала после.

— Все это время я пыталась сломать тебя, но ты даже не согнулась. И увидеть это… Как этот недостойный ублюдок своими когтями трогает тебя… Я впала в ярость, — сказала Беллатрикс, поражая Гермиону мягкостью тона.

— Как он посмел напасть на тебя со спины, как трус? Как он смел вести себя так надменно, когда ты стоишь дороже их всех? Жалкая грязнокровка… Оказалась лучше, чем любой чистокровный, которого я когда-либо знала, даже лучше моей собственной крови и плоти.

В этот момент она не могла даже поверить в слова, что звучали из уст Пожирательницы смерти. Ведьма ударилась обо что-то головой в приступе ярости? Вероятно, потому что не было никакого другого объяснения тому, почему она признавалась во всем этом Гермионе, признавалась так легко, так медленно, рассказывая каждую свою мысль и чувства в том бою, как она ощущала себя тогда по отношению к Гермионе.

Однако она была здесь, открывая душу, словно делала это уже с тысячу раз.

Не говоря уже о том, что она только что заявила, что Гермиона, так называемая грязь и пыль у ее ног, была лучше, чем ее заносчивая чистокровная семья.

Нереально. Такое было возможно лишь в сказках и сладких снах.

И по горечи в голосе Беллатрикс можно было понять, что она была как никогда серьезна. Гермиона безошибочно определяла этот пылкий взгляд у ведьмы.

Она могла лишь смотреть и слушать в полном неверии.

— Когда я оттащила его от тебя, я хотела причинить ему боль, сотворить с ним что-то, чего не делала ни с кем раньше, — яростно сказала Беллатрикс.

— Но потом я увидела тебя там, с разорванным горлом… — женщина выдохнула, она внезапно замялась, будто не совсем помнит. — Ты изо всех старалась вдохнуть, истекая кровью. Было так много крови. И вдруг меня перестало волновать, была ли эта кровь грязнокровки, или же чистокровного, все, что меня волновало, это то, что там была твоя кровь по всему полу. Я думала, что ты умрешь. И в тот момент я возненавидела его всеми фибрами души. И я убила его. Я убила его не для того, чтобы защитить тебя, или спасти. Я убила его потому, что подумала, что он убил тебя, и я не могла это вынести.

Беллатрикс, наконец, посмотрела на нее. Изумленные карие глаза встретились с прикрытыми черными.

— Когда я подумала, что ты умираешь, и я ничего не могу поделать с этим… Я была в ужасе, — прошептала Беллатрикс, и внезапно Гермиона не смогла даже сглотнуть.

Подобное признание от Беллатрикс было чем-то, о чем она даже не смела мечтать, чего не ожидала услышать, и теперь она не могла думать ни о чем, кроме затуманенных глаз напротив. К сожалению, Беллатрикс отстранилась, вздохнув, а затем уставилась в потолок.

— Тогда я не знала почему. Я до сих пор не уверена, что знаю, — продолжала ведьма слишком быстро, чтобы это могло быть правдой. — Но я знаю точно одну вещь.

Пожирательница заколебалась и скривилась так, будто не могла поверить в то, что собиралась сказать, и снова посмотрела Гермионе в глаза.

— Мне жаль.

Гермиона в шоке выдохнула.

Неужели Беллатрикс… Неужели она просто… Извинилась?

Беллатрикс снова скривилась от взгляда гриффиндорки, но не взяла слов обратно.

Мерлиновы штаны, она серьезно!

— Мне не жаль, что я убила Сивого, и мне, вероятно, не жаль и многих других совершенных вещей, за которые, по твоему мнению, мне должно быть жаль, — подчеркнула Беллатрикс гораздо более привычным надменным тоном, и хотя Гермиона знала обо всех тех других вещах, она не могла сосредоточиться на них, потому что услышала следующие слова ведьмы.

— Но за причиненную тебе боль? Я проклинаю эту невыносимую совесть, которую ты разбудила во мне, потому что я жалею обо всей боли, которую я когда-либо причинила тебе.

У Гермионы просто не было слов.

Она даже не могла осознать, что это на самом деле происходит. Пожирательница смерти, вероятно, понимала это, ведь, судя по ее поведению, она не ожидала какого-то ответа.

В конце концов, даже будучи самой посвящённой в мысли Беллатрикс за последнее время, она понятия не имела, насколько глубоки чувства ведьмы.

Наступила долгая напряженная пауза, и Беллатрикс медленно протянула руку, позволяя Гермионе при желании остановить ее.

Гермиона не сделала этого, и не смогла бы, даже если б захотела. От таких откровений Беллатрикс гриффиндорское сердце отбивало с тысячу ударов за минуту.

Рука в нежном жесте убрала влажные волосы с ее лица и затолкнула за ухо.

Это было самое нежное касание Беллатрикс за все время.

Пальцы поглаживали кожу, и по ее спине пробежало стадо мурашек.

— Откуда у тебя этот шрам за ухом? — спросила Беллатрикс.

Смена темы была резкой, но Гермиона была действительно рада этому, потому что она снова обрела способность думать.

— Автомобильная катастрофа, я была маленькой, — выдохнула она, лежа неподвижно, будто любое движение разрушит эту нежность. — Осколок стекла почти срезал его.

Беллатрикс что-то пробормотала, кончиками пальцев прослеживая слабый шрам, даря Гермионе новую волну дрожи. Она никогда не думала, что женщина заметит этот шрам. Честно говоря, она сама почти не помнила о нем.

— М-м… Я думала, возможно, это я… — ведьма убрала руку, чтобы переместить ее и медленно коснуться шеи Гермионы.

— А эти? — растягивала слова Пожирательница, когда ее пальцы касались ее в том месте, где могли начинаться только длинные шрамы от плетки, украшавшие всю ее спину.

Эти шрамы всегда были крайне чувствительны, но сейчас они будто проводили ток под прикосновениями Беллатрикс.

Конечно же, Беллатрикс должна была знать, откуда у нее эти шрамы. Она не понимала, чего добивалась женщина, но все равно ответила прохладным тоном.

— Это была ты, — сказала Гермиона, не в силах скрыть горечь в голосе.

Теперь она не могла смотреть на женщину без напряжения в шее, поэтому уставилась в стену, разрываясь между болью и желанием. Она хотела оттолкнуть от себя руку, но прошлые слова Пожирательницы ослабили ее.