Нежность осталась где-то позади.

Но Беллатрикс маниакально что-то повторяла, чего Гермиона не могла разобрать, ведь до этого таким тоном ведьма говорила лишь в приступах ненависти, или же, еще реже, о своем Темном Лорде.

Когда Гермиона, наконец, разобрала, что именно Беллатрикс не переставая шептала в ее шею, она чуть не раскололась на части.

— Гермиона, Гермиона, Гермиона, моя Гермиона…

Горячее блаженство запульсировало внутри Гермионы, и пучок нервов в животе внезапно взорвался, словно фейерверк, когда рука ведьмы вернулась обратно. Гермиона вскрикнула, когда Беллатрикс прижала ее к стойке еще сильнее и прикусила за шею, будто намеренно затыкая себе рот.

Это была настоящая эйфория, но она закончилась так же быстро, как и должна.

Она едва пришла в себя, когда Беллатрикс оттолкнулась от нее, оставив поддерживать себя на слабых ногах самостоятельно, и ей пришлось ухватиться за стойку, чтобы не рухнуть.

Нет, она не может сбежать!

— Беллатрикс… — выдохнула она.

— Не надо! — зарычала ведьма в ответ, и Гермиона поймала дикий взгляд женщины.

Она смотрела на Гермиону так, словно она была чем-то отвратительным, мерзким, грязным.

Словно она ничто.

Черный взгляд наполнялся сумасшествием, и ведьма оскалилась, будто животное. Она прищурилась, уловив болезненное выражение лица гриффиндорки.

На несколько мгновений кухню наполняла лишь суровая тишина, а затем Беллатрикс развернулась на каблуках и вылетела из кухни не оглядываясь.

С тех пор прошло два дня.

Два дня абсолютного молчания.

Как все менялось так стремительно?

В один момент все шло как по маслу. Они двигались вперед, ломая барьеры, смеясь, словно в мире нет ничего плохого, словно с ними не происходит ничего ужасного, словно реальность не могла коснуться их здесь.

А потом все развалилось, и они снова вернулись туда, где были изначально, потому что Беллатрикс, наконец, стала замечать тревожные знаки. Гермиона задавалась вопросом, что если Беллатрикс вовремя избежит этой зависимости? Будет ли это означать ее собственный конец?

Гермиона беспокоилась об этом, но также понимала, что пути назад не было.

Она лежала на полу в гостиной, вытянувшись на мягком ковре. Она смотрела на свою руку и наблюдала, как белесые шрамы отливали странным блеском в свете огня.

Грязнокровка.

В комнате было слишком тепло, ковер был очень мягок, но все же воспоминания вернули ее в Малфой Мэнор. Веселое потрескивание камина напомнило о резких звуках яростных воплей и высоких мучительных криках.

Она закрыла глаза и представила себе темную ведьму, склонившуюся к ее лицу, пока она сама сквозь всхлипы молила о пощаде. Требование ответов. Грязный шепот. Сладкий, ядовитый запах.

Она согнула руку, выпрямив пальцы, а затем сжала их в кулак со всей силы так, что костяшки на пальцах хрустнули. Она вспоминала, как кончик кинжала впивался в ее кожу, а она металась в агонии, ощущая слово, которое никогда не исчезнет с ее кожи, словно клеймо.

Грязнокровка.

— Что, черт возьми, ты забыла на полу, грязнокровка?

Гермиона открыла глаза.

Беллатрикс нависала над ней, словно скала. Она смотрела холодным взглядом приоткрытых глаз, снова напомнив о прошлом.

— Воспоминания.

Беллатрикс нахмурилась, а затем перевела взгляд на руку Гермионы, сжатую в кулак. Осознание вспыхнуло в глазах, и Гермиона не могла дать определение тому выражению, что исказило лицо ведьмы.

Как и всегда.

Слегка поморщившись, Беллатрикс опустилась на пол и села рядом с ней.

Гермиона тоже села.

— Вероятно, нет смысла спрашивать, о чем ты вспоминала, — сухо произнесла Беллатрикс.

Это была слишком явная и неудачная попытка снять напряжение.

Гермиона ничего не ответила. В любом случае, она не знала, что сказать, к тому же ощущала себя слишком уставшей от игр с Пожирательницей. Поэтому она просто оставалась сидеть в стороне, не глядя на женщину, в сотый раз размышляя о том, что держало ее здесь.

И что заставило Беллатрикс предложить ей остаться.

Беллатрикс переменила позу, когда Гермиона уставилась на нее в ответ, и поджала губы, когда неловкая тишина с каждой минутой давила все сильнее, доказывая в очередной раз то, что между ними было слишком много невысказанного — целая вселенная.

Почему?

Почему Беллатрикс сделала это?

Расскажи мне, что ты думаешь обо мне. Скажи, почему делаешь то, что делаешь. Скажи мне, что это все для тебя? Что все это значит для тебя.

Что я значу для тебя?

Она ничего не произносила вслух. Она знала, что это бессмысленно. Однако молчание истощало.

— Спроси меня.

Гермиона нахмурилась в ответ на взгляд ведьмы, и ее решительное выражение лица.

— Спросить о чем? — скупо ответила она, раздражённая неясностью и в целом своим существованием в этот момент.

Она была слишком расстроена.

Двух дней было недостаточно, чтобы притупить боль, особенно когда начинаешь от нее отвыкать. Она была не в настроении для всего, для Беллатрикс.

— Спроси меня все те вопросы, которые роятся в твоей голове, прежде чем твой мозг взорвется, — уточнила Беллатрикс.

Грубо. И все еще слишком расплывчато.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — мрачно произнесла Гермиона и поджала колени к подбородку, будто воздвигая стену.

Происходило слишком много плохих вещей, когда она была рядом с Беллатрикс.

— О, пожалуйста, — ведьма закатила глаза. — Не играй в глупышку, ты же знаешь, я ненавижу это дерьмо. Я вижу все эти вопросы на твоем лице постоянно, всегда, когда ты смотришь на меня вот так. Каждая маленькая мысль или вопрос отражается у тебя прямо на лбу, ты никогда не умела скрывать это, и я знаю, что ты знаешь, о чем я говорю.

Гермиона внезапно оказалась слишком взволнована мыслью, что Беллатрикс считала, что знает ее. Вероятно, так и было, но она не согласится. Вряд ли этот трюк работал в обе стороны.

— Так спроси меня. Задай любой вопрос, который когда-либо приходил тебе на ум, когда ты смотришь на меня вот так… Я отвечу.

Гермиона выпалила первое, что пришло в голову.

— Почему?

— Кроме этого, — сказала Беллатрикс и снова закатила глаза, словно Гермиона была слишком предсказуемой.

Ярость вернулась обратно.

— Ты не сказала мне ни слова, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на меня в течении двух дней, прямо после того, как по какой-то непостижимой причине ты испугалась и сбежала. Теперь ты приходишь сюда, словно ничего не произошло, и предлагаешь спросить тебя о том, о чем захочу. И это при том, что мне всегда приходилось вытягивать из тебя ответы лишь физическим воздействием, — произнесла Гермиона, понимая, что с каждым словом голос становился значительно громче.

— Ничего не произошло, и я не сбежала, — отрезала ведьма, после чего они хмуро уставились друг на друга. — Но, кроме всего прочего, да, это я и делаю.

— Почему? — снова потребовала гриффиндорка, успокаиваясь, ведь она понимала, что спорить с такой Беллатрикс бесполезно.

Почему она смотрит на меня вот так? Особенно после того, как я увидела, как она действительно может смотреть на меня?

— Если это единственный вопрос, который у тебя имеется, то, думаю, я снова сбегу, — саркастически произнесла ведьма с высокомерным взглядом на лице, от чего Гермионе захотелось хорошенько ее пнуть.

Пожирательница выглядела слишком раздражающе, поэтому Гермиона не могла упустить возможность выплеснуть все негодование.

— Прекрасно! — отрезала она, глубоко вдохнув, когда Беллатрикс медленно завела руки за спину и откинулась на них, вытянув ноги ближе к огню с самодовольной злобной усмешкой на губах.

Открывшийся вид окончательно довел гриффиндорку.

Она лихорадочно искала вопрос, который действительно спровоцирует Пожирательницу смерти. Она чувствовала слишком много злобы, чтобы не поделиться ей с ведьмой.

— Сколько людей ты убила?

Реакция была не той, на которую она ожидала (вероятно, это было хорошо).