Однажды она даже загнала ее в угол между к книжными полками словно лишь для того, чтобы поинтересоваться, что же именно ищет Гермиона. Она вплотную прижалась к ее спине и опустила голову на плечо гриффиндорки так, что их лица касались друг друга.

— Ищешь больше интересных рассказов о вейле, малышка? Думаю, на полках повыше может быть то, что покажется тебе интересным, — пробормотала ведьма в покрасневшее ухо Гермионы.

А после она ушла, торжественно ухмыляясь, оставив ошеломленную и дрожащую от смущения гриффиндорку.

Нет, это не было постоянным сексуальным мучением, но она ощущала себя гораздо слабее, ведь Беллатрикс смотрела на нее, как на самую сексуальную девушку в мире, даже если при этом не забывала озвучить парочку оскорблений, и как результат сопротивление Гермионы давало трещину.

Все это было нелегко, но главная проблема была в другом. В тех особенных моментах между всем этим. В моментах между болью, слабостью, кокетливым поведением Гермиона смогла рассмотреть человека в Беллатрикс.

Этому способствовал тот факт, что они все еще были заперты вместе на Мерлином забытом острове, в этом доме, совершенно одни. А это значило, что их социальное взаимодействие ограничивалось лишь друг другом. Как две кошки, вынужденные делить территорию, вечно шипящие и царапающие друг друга, теперь же они должны были пытаться найти компромисс и прийти к условному миру.

Возможно, что спасение друг другу жизней способствовало этому. Возможно, Гермиона наконец сумела заслужить уважение Беллатрикс как человека.

А может быть, секс действительно сумел смягчить Пожирательницу больше, чем она могла себе представить. Гермиона очень сомневалась, хотя часто размышляла над этим вопросом, но факт был в том, что за последние два дня она узнала о Беллатрикс больше, чем за два месяца ее плена.

У них оказалось больше общего, чем она ожидала.

К примеру, они обе любили читать.

Теперь, когда Беллатрикс отказалась от попыток сварить свое зелье, о котором Гермиона до сих пор не имела ни малейшего понятия, ведьма проводила столько же времени внизу, как и наверху.

А значит, теперь она проводила больше времени с Гермионой.

Они обе сидели в гостиной в странной, но уже терпимой тишине, читая у огня. Более того, они не просто читали, но еще и обсуждали. Или спорили. Неважно. Важно то, что теперь их споры не заканчивались пыткой.

О, как жизнь и смерть могут повлиять на людей…

Беллатрикс почти каждый раз начинала какой-то оживленный интеллектуальный спор после прочтения, и Гермиона не могла не признать, что она в некоторой степени… Наслаждалась этим.

Определенно, это было лучше прежнего взаимодействия, не говоря уже о том, что она не могла припомнить того времени, чтобы кто-то сумел говорить и мыслить с ней наравне, или даже превосходить ее.

Про себя она извинялась перед Гарри и Роном, но это была правда.

Беллатрикс нередко нагибалась над спинкой дивана и упиралась ей подбородком в плечо, чтобы рассмотреть, что же именно она читает, и ведьму действительно это интересовало.

А потом она начинала с ней спорить.

И неважно, что именно она читала; начиная от философии магов, войн гоблинов и заканчивая банковской историей магического мира.

Гермиона никогда не могла сопротивляться аргументации Беллатрикс.

— Как ты можешь верить в то, что Хельга Хаффлпафф была на ровне с другими основателями, такими личностями, как Ровена Рейвенкло, или даже Годриком Гриффиндором, не говоря уже о великом Салазаре Слизерине?

— Ты такая заносчивая чистокровная, не можешь заметить ничего, если оно не прямо у тебя перед носом! Хаффлпафф — это фундамент, основа Хогвартса, Хельга была известна простотой и чистотой своего характера, а не просто чем-то банальным, как кровь…

— И снова о том же, так называемая лицемерная героиня снова пытается читать лекции о нравственности. Расскажи мне об этом, когда перестанешь отводить взгляд каждый раз, когда я покачиваю ногой, девочка.

В конце концов постоянные нападки стали более мирными, как привычка. Беллатрикс перестала быть вечно раздраженным, порочным, всюду снующим маньяком, как было в начале их странного путешествия, но она не переставала отпускать остроумные цепкие комментарии. Она никогда не позволяла Гермионе забывать о том, что на самом деле думала о ней, даже когда гриффиндорке удавалось своим умом вызывать редкую долю уважения от ведьмы.

Беллатрикс никогда не действовала с каким-то умыслом, и Гермиона начинала мельком замечать, что Пожирательница все меньше видела в ней кого-то, кого можно было бы одолеть или уничтожить, и все больше стала открывать человека в этих спорах.

Беллатрикс была чертовски умной. Они могли говорить часами, о чем угодно. Ко второму дню такого нового взаимодействия они уже старались привлечь внимание друг друга, чтобы обсудить очередную книгу. (Правда, Беллатрикс делала это гораздо грубее.)

Гермиона действительно тяжело переносила вид страстной Беллатрикс, обсуждающей что-то, что было ей действительно небезразлично. Да, это было ужасно сексуально, возможно, даже более возбуждающе, чем когда ведьма намеренно старалась смутить ее.

Гермиона больше не сомневалась в здоровье Пожирательницы. Женщина просто была чистым воплощением страсти. Она полностью отдавалась тому, во что верила и чему посвящала себя; да, это было пугающе, но не безумно. Это просто была потрясающая яростная женская воля, которую ведьма вкладывала во все, к чему прикладывала руку.

Страсть, воля и интеллект, к огромному сожалению Гермионы, ужасно притягивали внимание.

Иногда, когда Гермиона была слишком уставшая, все еще не восстановившаяся до конца от потери крови, она лежала на диване под тем маленьким зеленым одеяльцем и просто слушала, пока Беллатрикс болтала о чем-то своем.

А бывало, что даже Беллатрикс умолкала, и они просто сидели в комнате вместе, купаясь в свете огня. Такие моменты для Гермионы были отличной возможностью оставить и забыть ненадолго все оскорбления, вспышки ярости, утверждения, с которыми она никогда не могла согласиться, и просто посидеть и поразмышлять, попытаться понять женщину напротив.

Она знала, что так лучше, чем поднимать такие темы, как Волан-де-Морт, или то, почему они все еще здесь, или множество вопросов, которые роились в ее голове после видений в Омуте. Она знала, что лучше не ворошить темное прошлое Беллатрикс, ее убийства и мучения дорогих Гермионе людей… И ее собственные пытки. Они никогда не говорили о том, что произошло с ними в компании с Пожирателями, и что это значило для каждой из них.

Такие разговоры она сознательно избегала.

Кроме того, она десятой дорогой обходила тему того, что произошло по возвращению на остров. Она изо всех сил старалась не затрагивать тот факт, что она переспала с Пожирательницей, но Беллатрикс не переставала напоминать ей об этом всякий удобный раз.

Гермиона, к тому же, не ведала, что происходит во внешнем мире, и у нее было смутное ощущение, что Беллатрикс сохранила сожжённое пару дней назад письмо, и что она хранила содержимое пергамента где-то у себя, несмотря на редкие проклятия в сторону Нарциссы Малфой на протяжении дней.

Гермиона также не разговаривала с ней о сестре, и не стала бы, даже если бы до этого дошло. У нее было пару лестных комментариев для миссис Малфой, но, несмотря на то, что Беллатрикс проклинала сестру направо и налево, Гермиона видела блеск в черных глазах и подавляемую яростью боль. Она не была достаточно храброй, чтобы попытаться предложить утешение, или же высказать слова поддержки.

Да, она не поддерживала мнение Беллатрикс относительно Андромеды, но она понимала, что Нарцисса действительно предала старшую из Блэков. И да, они были на разных сторонах черно-белой монеты, но она понимала женщину, ведь те, кого она считала своими друзьями, те, кто любил ее и кого она любила в ответ, поступили с ней так же.

Не помогало и то, что с каждым днем она чувствовала все большее возмущение по отношению к Гарри и остальным. И факт оставался фактом, теперь она иначе относилась к ведьме. Это была опасная дорожка.