В любом случае, поступок сестры оставил сильный отпечаток на Беллатрикс. Она видела блеск в ее глазах слишком часто. Гермиона не могла не пожалеть ее (нет, виду она не подавала), ведь без сестры она была абсолютно одинокой. Ее учитель ушел, товарищи предали, и она не просто так умалчивала что-либо о родителях. Больше всего Гермиону волновал иной вопрос, не дававший ей спать по ночам. Почему ведьма не воспользуется шансом и просто не убьет ее?
Эти мысли просто сводили Гермиону с ума, ведь, фактически, она уже считалась мертвой.
Беллатрикс была склонна к самоанализу не больше, чем кирпичная стена. Копание в ее мотивах и ненужные вопросы сломали бы их неожиданное перемирие и вернуло бы взаимодействие на уровень льда и агрессии.
Однако Гермиона касалась менее острых тем. Она узнала, что любимый цвет Беллатрикс — черный (очевидно), что ведьма предпочитала жару холоду, и что более всего из качеств она ценила преданность. Легко было предположить подобное, ведь она имела дело с конкретным Пожирателем смерти. Это текло в ее венах. Вероятно, поэтому предательства сестер так сильно влияли на действия и мотивы женщины.
Она также узнала, что больше всего Беллатрикс ненавидит дементоров. Этот факт всплыл на поверхность, когда Гермиона из любопытства задала вопрос Беллатрикс, перед этим наблюдая, как ведьма за день съела по меньшей мере с дюжину шоколадных конфет.
— Почему ты постоянно ешь конфеты? Не обижайся, но как тебе удается поддерживать талию, когда ты употребляешь их в таком количестве, — прокомментировала Гермиона.
— Это чистокровный метаболизм, малышка. Я удивлена, что ты заметила еще что-то, кроме моих сисек, — ухмыльнулась женщина в ответ.
— Я серьезно, ты одержима этими конфетами. Знаешь, как сильно они портят твои зубы? Дантист схлопотал бы себе сердечный приступ, будь ты у него на приеме.
— Мои зубы сгнили в Азкабане без всяких сладостей, грязнокровка. К слову, Азкабан — единственная причина, почему я так много их ем. И кто такой, черт возьми, этот дантист?
— Что-то вроде магловского целителя. Они специализируются на зубах, ведь обычные люди не обладают такой роскошью как магия и зелья, чтобы позаботиться о них самостоятельно. Мои родители как раз дантисты!
— Потрясающе.
— Ты невыносимая задница…
— Тебе нравится моя задница, дорогая.
— И как Азкабан виноват в твоей шоколадной зависимости?
— Это не зависимость, ты, глупая девчонка, неужели действительно не доходит? Азкабан страшен только по одной и единственной причине: проклятые дементоры. Это адские псы. Азкабан был чертовым пятнадцатилетним лагерем строгого режима для меня, и если бы не дементоры, я бы могла справиться с изоляцией, ужасной едой, морозом, тотальным мраком, сводящей с ума скукой, даже с этим гребаным ошейником, который стер почти всю кожу на шее, но не с дементорами, с ними эти пятнадцать лет исчезают. Душа будто окунается в адскую бездну, неумолимое отчаяние, и это преследует тебя, словно кошмар наяву. Я вижу их в тени, все еще чувствую их, чувствую, что мне никогда не будет хватать тепла.
Гермиона была слишком поражена, чтобы ответить, не представляя, как один человек может вынести подобное в течение пятнадцати лет. Впервые она разглядела отблеск страха в черных глазах.
Приглушенный тон, которым ведьма рассказывала о дементорах, будто опустил температуру в комнате на пару градусов.
— Так что, если единственное, что заставляет это чувство убраться, — это восхитительные конфеты, тогда я собираюсь наслаждаться ими до тех пор, пока не умру, а это не так уж и долго. Но не переживай, фигура никуда не денется, поэтому тебе не нужно смотреть на нее каждый раз так, будто видишь ее в последний раз.
Именно поэтому ведьма так часто ела темный шоколад, употребляя их как лекарство от воспоминаний из Азкабана, с которыми ей приходилось жить. Гермиона не могла сомневаться в сказанном. Вспомнив третий год в Хогвартсе, когда они впервые столкнулись с дементорами, она вспомнила и то, насколько эффективным был шоколад Люпина против того ужасного чувства, будто все счастье мира исчезло безвозвратно.
Она не могла себе даже представить, какого находиться с дементорами в течение пятнадцати лет и по-прежнему держаться так сильно, как это делала Беллатрикс. Неудивительно, что после всего она походила на безумную, кто мог обвинить ее в этом?
В этом же разговоре она узнала, что по этой же причине Беллатрикс постоянно поддерживает пламя в камине, оно успокаивало ее.
Гермиона не стала упускать момент такого личного разговора, видя, насколько Беллатрикс ушла в собственные размышления, чтобы суметь обратить внимания на смелые вопросы гриффиндорки.
Гермиона узнала, что Беллатрикс так много готовила, потому что это было одной из немногих вещей, которую она делала с матерью, когда была совсем юной, и что Джиневра «Друэлла» Блэк презирала мысль о том, что какие-то эльфы будут делать что-либо за нее.
— Мне даже не очень-то и нравится готовить, если честно. Я просто помню звуки и запахи, и они возвращают меня туда, где было все… Правильно. Моя мать всегда была так занята, но она никогда не забывала приготовить ужин, и это было единственное время, когда я могла проводить его с ней…
Беллатрикс дернулась, осторожно заглянув ей в глаза, напомнив всем своим видом Андромеду. Затем она выпрямилась, осознав, насколько уязвимой казалась со стороны, и добавила, что ничего необычного в их совместной готовке с матерью не было, обычная процедура.
Гермионе становилось еще тяжелее, главным образом потому, что сложно было ненавидеть кого-то, кого вы знали, кого начинали понимать. Ничего из этого не оправдывало старых грехов, но Гермионе не нравилось то, что она так хотела узнать: что же превратило такую умную, гордую, самодостаточную женщину в фанатичного Пожирателя смерти, убившего Сириуса, в животное, похитившее Гермиону, в монстра, застрявшего с ней на острове.
Но главное произошло в третью ночь.
Гермиона была готова уйти.
Раны затянулись и силы восстановились. У нее не было ничего, кроме тонких белых шрамов, будто напоминание о том, как она почти умерла.
Она вытянула руку и взглянула на другой шрам.
Грязнокровка.
Мелкие белые буквы, вырезанные кончиком лезвия миллионы лет назад. Обвиняющие ее. Проклинающие ее. Обличающие ее перед целым миром, чтобы она никогда не смела забывать.
Буквы, вырезанные человеком, который спас ей жизнь.
Вздохнув, Гермиона покачала головой и натянула на плечи плащ. Она стояла посреди гостиной, аккуратно разложив подушки и сложив маленькое зеленое одеяло, которое почему-то так понравилось ей, которым она накрыла спинку дивана, служившим ей кроватью последние несколько месяцев.
Пришло время уходить.
Палочка была у нее в руке. Она уже могла видеть Дырявый котел. Почему-то идея посещения тоскливой таверны казалась менее привлекательной, чем этот сумасшедший дом, к которому она нашла подход, дом с постоянно полыхающим пламенем в камине и книжными полками, с удобным диваном и маленьким зеленым одеялом, с любимым одной дьявольски красивой ведьмой креслом, с ведьмой, так яростно ворвавшейся в ее жизнь и разрушившей ее, превратившей во что-то необъяснимое.
— Прекрати, — тихо произнесла Гермиона. — Просто иди. Просто дай себе уйти. Брось.
Почему что-либо вообще должно волновать ее?
Беллатрикс была извращенным, злым человеком, совершившим неописуемые вещи. Она была сущей ненавистью, огнем и проклятьем. Здесь не было место пониманию и каким-либо попыткам оправдания. Возможно, ведьма не была безумной, но она страстно пыталась доказать обратное.
Это была не вся правда.
Беллатрикс была холодной и ужасной, но также была и умной, сильной, преданной и… Способной на заботу. Она не была бессердечной. Она любила сестер, делала все для них, и у нее были все шансы мира, чтобы убить Гермиону, но она этого не сделала. Она спасла ее, даже если и в отплату.
После того, как Беллатрикс разрушила ее жизнь, слишком странным выглядела простая оплата долга в виде града слез над телом гриффиндорки. Не было никакой нужды держать ее на руках и пачкаться в грязной крови.
