— Знаете, у меня есть настоящее имя, а не только среднее. И это не грязнокровка, — сказала Гермиона, преисполненная боевым подъемом.

— Грязная кровь не заслуживает уважения к собственному имени, — без колебаний произнесла Беллатрикс.

Ее нога замерла, но не из-за гнева, а потому что женщина снова оказалась в своей стихии.

Гермиона сжала челюсти, не желая конфликта. Она слишком устала от этого.

— Почему вы так ненавидите магглорожденных? — спросила она, пытаясь разобраться, хоть Беллатрикс и ответила ей прямым текстом. — Я имею в виду, да, вы росли с этой глупостью много лет, но неужели вы действительно так думаете о нас сейчас?

Беллатрикс насмешливо прыснула.

— Серьезно, насколько я поняла, у вас были не лучшие отношения с родителями, так почему вы так поступаете? — нажимала Гермиона.

Она ожидала, что Беллатрикс рассердится на это, возможно, даже прекратит этот бессмысленный разговор прямо сейчас. Она пыталась загнать и задеть Беллатрикс так же, как и она ее, но ведьма только рассмеялась.

— Правда, это лучшее, что возникло в твоей умной маленькой головке? Ты обвиняешь плохое воспитание в том, как я поступаю сейчас? О, да ладно, малышка, ты не настолько глупа, — скучающе пробормотала она.

Боже, как я ненавижу ее насмешки.

— Что тогда? — вздыхая спросила Гермиона.

Беллатрикс ответила ей еще одним насмешливым фырканьем, снова задев Гермиону.

— Дело в тебе, деточка. Ты всему ищешь причину. Ты думаешь, что в прошлом обязательно что-то плохое случилось со мной, что сделало меня такой, какая я есть. Если так хочешь знать, ты, беспардонная девчонка, мое детство было прекрасным, — выдала Беллатрикс со всей грубостью.

Должно быть, она распознала скептицизм на лице Гермионы, потому что усмешка стала более раздражительной.

— Мои родители не были варварами, они просто были строгими и гордыми, как и все чистокровные, и мы никогда ни в чем не нуждались.

Гермиона ощущала в ее словах оборону, Беллатрикс пыталась доказать ей это, все еще будучи раздраженной неверием гриффиндорки.

— Думаешь, меня воспитывали с ненавистью к маглорожденным? Это правда, но меня никто не бил и не заставлял верить в это. Я сама придерживаюсь таких убеждений. Грязнокровки — подлые, второсортные подонки, и не заслуживают ничего, кроме подчинения или же уничтожения, — безучастно высказалась Беллатрикс в хорошо знакомой Гермионе манере.

— И как же вы пришли к такому выводу, если вам не внушили это? — спросила Гермиона, испытывая отвращение от этой необоснованной ненависти.

Беллатрикс прищурилась, палочка замерла меж пальцев. Ее нога снова начала подскакивать.

— Потому что я видела это своими глазами, наивная маленькая дурочка. Я видела тебя и всех других раньше, и знаю, какой ты породы, — прорычала ведьма. — Слабаки, манипуляторы, бесхарактерные отбросы, уничтожающие наш мир.

На это Гермиона была не в силах сдержаться.

— И что же именно вы видели? — Гермиона сдвинулась вперед, ближе к Беллатрикс.

— Я видела, как это случилось с моей собственной сестрой! — вскричала Беллатрикс, вскочив с кресла.

Гермиона была настолько застигнута врасплох внезапной вспышкой, что просто замерла на месте.

Видимо, она коснулась оголенного нерва Беллатрикс.

— Хочешь знать обо мне и моей семье? Правда в том, что все было хорошо, пока не появился один грязнокровка и все испортил. Я оберегала обеих сестер, несла основную тяжесть ожиданий наших родителей, всю ответственность, которая приходит с рождением в благородном чистокровном доме, слышишь, грязнокровка? — кричала ведьма.

Гермиона не отступала, несмотря на искры, стреляющие из кончика палочки Беллатрикс. Она осталась сидеть, наблюдая со стороны.

— Я, старшая, взяла всю тяжесть чистой крови на себя, чтобы им не пришлось! Темные искусства пугали Нарциссу, поэтому я изучила их для нас обеих. Вера в чистоту крови беспокоила Андромеду, поэтому я приняла это на себя, ведь ей не хватало собственных сил, и знаешь, чем она мне отплатила? Она променяла нас на эти помои и доказала правоту семьи! Моя родная сестра предала всех, оскорбила меня и каждое слово, которое я озвучивала в ее защиту. Я защищала ее, а она покинула нас…

Беллатрикс внезапно остановилась, а Гермиона была настолько поражена всем этим пылом, этой горькой болью, что не смогла ничего ответить.

Андромеда навредила ей, по-настоящему причинила боль. Никто не знал об этом, считали, что Беллатрикс просто ненавидела и отреклась от нее…

Женщина, казалось, поняла, насколько далеко зашла, ведь становилась с каждой секундой все холоднее и сознательней.

— И я знаю, что все из-за этого предателя крови Сириуса, который так любил общаться с грязью, и в итоге она сбежала с одним из них. Каждый день мой дорогой кузен приходил к нам в дом и настраивал ее против нас. А она слушала его несмотря ни на что, а не меня, ту, которая всегда защищала и беспокоилась о ней. И это не он потом имел дело с родителями и их страданиями. Он не был тем, кто переживал последствия. Он не был предан собственной крови. Нет, это все я. Он и Меда убежали, чтобы свалиться в яму с помоями волшебного мира, и доказали, что родители были правы, — произнесла медленно Беллатрикс, поигрывая желваками.

Беллатрикс ходила туда-сюда, спрятав палочку, но не отводя взгляда от Гермионы, словно пантера, запертая в клетке.

Вот почему она убила Сириуса? Потому что она обвиняет его в побеге Андромеды? Потому что обвиняет его в той злости родителей, которую потом пришлось вытерпеть ей?

— Нет, я не ненавижу грязнокровок просто потому, что меня так воспитывали, нет. И даже если бы я сомневалась в чем-то, то уход Андромеды все доказал, родная сестра отказалась от меня и Нарциссы, — произнесла Беллатрикс, а Гермиона все еще оставалась спокойной.

Гриффиндорка разрывалась между желанием отстоять собственное мнение и… Жалостью.

Она старалась придушить ее на корню, но не смогла. Беллатрикс абсолютно точно испытывала боль, эту горечь, в итоге именно это могло сделать ее Пожирателем смерти.

И независимо от того, что утверждала Беллатрикс, ее воспитание не могло быть солнечным и радужным. Никто не мог превратиться в подобное только из-за того, что семья что-то не поделила.

Она любила Андромеду. Она очень ее любила, подумала Гермиона, наблюдая, как Беллатрикс покачала головой и продолжила шагать, бормоча себе под нос. Она даже не подозревала, что эта женщина вообще способна на такое чувство, как любовь.

Гермиона задумалась, не видела ли она слез ведьмы.

Беллатрикс ведь не плакала, да?

Хоть теперь Гермиона знала обо всем, ничего из этого не было оправданием поступкам Пожирательницы.

У Гермионы было миллион опровержений мнению Беллатрикс, и она только собиралась открыть рот, чтобы поспорить, как заметила что-то, что заставило ее замереть.

Когда Беллатрикс развернулась к ней боком, Гермиона заметила свою палочку, торчащую из-за пояса мантии. Она узнала свою бледную виноградную лозу, и могла поклясться, что сердцевина дракона кричала ей.

Я хочу ее обратно.

Мощное стремление броситься к своей палочке было с усилием подавлено, она дернулась вперед, удержавшись в последнюю секунду.

— И почему это, черт возьми, мы обсуждаем мою жизнь? — неожиданно развернулась Беллатрикс.

О, о.

Беллатрикс посмотрела ей в глаза, и в ее взгляде не было ничего хорошего. Это отвлекло от желания вернуть свою палочку.

У Гермионы не было возможности ответить.

— Я должна была предвидеть, что ты не способна на правильное, вежливое обсуждение. Мерзкая грязнокровка, всегда пытаешься все испортить, влезть в личное! — яростно прорычала Беллатрикс.

Ведьма была слишком уязвимой и распалённой этими излияниями души, поэтому ей нужно было спустить и перенаправить свою злость на что-то или кого-то другого.

Например, на Гермиону.

— Вам не нужно было все это рассказывать, — ответила Гермиона, защищаясь, когда Беллатрикс сделала несколько шагов в ее сторону.