Когда передача закончилась, Риг чуть приподнялся на локте и выключил радио. Потом вернулся на свое место. Я улегся на спину. Прямо надо мной оказалось лицо Рига. Он смотрел на меня. Как-то по-особому, взглядом, который я никогда раньше у него не видел. То есть, никогда не видел в реальной жизни…

Мы почти не разговаривали. Какие-то реплики, конечно, время от времени между нами проскакивали, реплики ни о чем, но в основном мы молчали. В полной тишине мы лежали на диване — я на спине, Риг на боку, прижимаясь ко мне — и смотрели друг другу в глаза. Между нами что-то происходило, что-то невидимое и неописуемое. Я тонул в глазах Рига и совершенно не замечал, как минуты идут за минутами. Атмосфера напряжения была вещественной, материальной, плотной. Мне было трудно дышать. Сердце колотилось. Меня всего трясло. Я чувствовал, как дрожит Риг. И чувствовал, как его эрегированный член, заключенный в плен брюк, прижимается к моему бедру. Конечно, мой член тоже рвался на свободу и, если бы Риг взглянул ниже, он, конечно, увидел бы это. Но он не отрывал взгляда от моих глаз.

Я знал, что то, что я испытываю, называется «возбуждение», но это было какое-то особое возбуждение. Оно было больше, чем желание. Оно было другим.

Мне хотелось переспать с Ригом. Как это чудовищно ни прозвучит, я хотел этого с Ригом, с парнем, с человеком одного с собой пола, да, я хотел с ним переспать, хотя и не понимал, чем конкретно я бы с ним занимался. Слово «содомия», слово ругательное, отдающее позором и тюрьмой, у меня почему-то в тот момент не всплывало – хотя именно сейчас оно было бы весьма уместно! Вместо этого у меня в голове крутились какие-то обрывки, смутные образы, неясные движения души. Они так и не оформились в цельную мысль, так и не стали осознанным желанием, кроме простой констатации – я хочу переспать с Ригом.

И я хотел еще чего-то. И это я тоже не смог бы объяснить словами, но из-за своей неописуемости это желание отнюдь не исчезало, терзая меня даже сильнее, чем просто желание. Я понимал, что такого возбуждения, такой разновидности возбуждения я никогда раньше не испытывал. Да и не должен был испытывать. Никогда!

Так мы пролежали полных минут пять. Потом кто-то прошел мимо двери комнаты, и я вскочил, будто подброшенный пружиной. Риг, красный от смущения, мгновенно сел на диване и стал зачем-то поправлять на себе одежду.

Неуклюже, сухо, я попрощался с ним и полез обратно в окно.

По дороге домой я исходил ненавистью к самому себе. Что же я за извращенец! Что за животное! Я был сам себе противен. Я злился на себя за все, что испытывал. Меня не злило, что Риг тоже дрожал, что у Рига тоже стояло. Нет! Но то, что испытывал желание именно я, что возбужден был я, так сильно возбужден, меня выводило из себя…

Эта злость не помешала мне, едва я влез в свою комнату, тут же заняться онанированием. Я водил смоченными слюной пальцами по члену, выгибался от удовольствия, а вместо фантазии вновь переживал то удивительное, непонятное, неописуемое ощущение, которое испытал на диване с Ригом. Целых пять минут тихих ничего не значащих слов, взглядов глаза в глаза, общих дыхания и жара тел, обоюдного растворения друг в друге, одного желания, одного на двоих!

Кончив, я почти сразу же пережил новую волну злости. Мало того, что я чувствовал, я еще под это и мастурбирую!

День девятнадцатый.

Был вечер пятницы, начинались выходные дни.

Сразу после ужина я пошел к Ригу. Без сомнений и колебаний. Даже наоборот, я весь день думал только о том, чтобы пойти к Ригу. Вчерашний приступ злости на себя мне никак не помешал сегодня представлять, как мы будем лежать на диване и слушать очередную часть приключений незадачливых полицейских.

Риг играл сам с собой в шахматы. Едва меня увидев, он сразу же махнул рукой на стул напротив, и я продолжил с этого момента.

Играли мы долго. Мама Рига позвонила моей маме по телефону, и они договорились, что я останусь ночевать здесь. Мне выдали набор постельного белья и пожелали не засиживаться допоздна.

Мы с Ригом поочередно сходили в ванную комнату и улеглись спать – я на по-солдатски узкой пружинной кровати Рига (я ведь был гостем!), он же на том самом диване.

Сон, однако, не шел. Я ворочался. Ворочался и Риг. Спустя минут десять мы начали тихонько переговариваться, а потом решили все-таки послушать радио. Полицейская история давно закончилась, передавали новости – европейские и местные.

Риг откинул одеяло, приглашая меня на свой диван, поближе к приёмнику. Был поздний вечер, и громко включать звук не стоило. Я увидел его полуобнаженное тело и на секунду замер, пялясь на розовые точки сосочков на его груди, полосочки мышц на животе, тонкие длинные бедра и, конечно, то, что слегка оттопыривало трусы между ногами.

Потом я поднялся и пошел к дивану, остро ощущая, что Риг тоже смотрит на меня. Тоже, в основном, между ног.

Я нырнул под одеяло, поерзал, устраиваясь, и замер, прижавшись к Ригу спиной. Бугорок должен был оказаться у меня где-то в районе задницы. Я его не чувствовал, но он должен был быть там!

Радио не мешало нам переговариваться. Мы обсуждали множество разных тем — новости, шахматы, оркестр. Я, как и вчера, лежал на боку, положив голову на подушку. Сзади ко мне прижимался Риг. Чтобы я не свалился с дивана, парень, удерживая меня, обхватил мой живот рукой, и я ощущал одновременно и его тело позади, и его ладонь на боку. Голова его, покоившаяся на согнутой руке, была прямо надо мной, и горячее дыхание касалось моего обнаженного плеча. Мы лежали в одних трусах под общим одеялом, и я, конечно, испытывал беспокойство, какое-то тянущее ощущение, напряжение. Воздух опять был плотный, конденсированный, насыщенный возбуждением. Мой член налился кровью, выпрямился и отвердел. Я чувствовал, как по нему пробегают волны сокращений.

Я продолжал болтать с первой скрипкой и в то же время ощущал прилив будоражащего, запретного волнения. Собственно, мне было приятно, что к моей спине прижимается грудь Рига, что его ладонь сжимает мой бок, что наши ноги переплелись, что моей задницы наверняка касается его бугорок, что у меня стоит и дергается от возбуждения пенис. В этом тумане возбуждения и эмоционального подъема я совершенно не чувствовал времени. Я мог бы так лежать бесконечно.

Риг наклонился ниже, чтобы сказать что-то, его тело прижалось ко мне плотнее. Тут я, наконец, почувствовал задом ту саму припухлость между его ног, которую я постоянно себе представлял, но которую до этого момента не чувствовал.

Я не успел даже понять, что это означает, а Риг уже опять склонился, чтобы подчеркнуть то, что он говорил, и я понял, что припухлость увеличилась. Буквально за несколько секунд стала больше. Она уже не была неопределенным бугорком. Между нами появилось нечто продолговатое и твердое…

Теперь я чувствовал член Рига постоянно. Любое шевеление – его или мое – заставляло наши тела соприкасаться плотнее, и его стержень явственно вжимался в мою ягодицу. Он оказывался то на одной половинке зада, то на другой, снова и снова, пока не лег между ними, в бороздку.

Я что-то говорил, Риг что-то говорил мне, но весь мир в тот момент сошелся на одном — ощущении вновь и вновь прижимавшегося ко мне тела. Твердый стержень все сильнее давил на мой зад, но мне почему-то даже в голову не приходило отодвинуться или вообще уйти обратно на кровать.

Новости закончились, начался концерт. Знакомые песни звучали одна за другой. А в это время твердое тело продолжало прижиматься ко мне, и ясно ощутимый член продолжал елозить по моему заду.

Я перестал следить за музыкой — я просто не мог. Наверное, я говорил невпопад, но Рига это не беспокоило. Он лишь наклонялся ко мне, чтобы лучше слышать, откидывался назад, а потом вновь склонялся совсем близко надо мной, чтобы сказать что-нибудь полушепотом. Я придумывал какой-то ответ, и первая скрипка тут же наклонялся, чтобы мне не нужно было говорить слишком громко. И при каждом движении его тело прижималось ко мне все крепче. Мне кажется, парень уже перестал от меня отклоняться, только налегал все крепче. И член его скользил в бороздке между ягодицами туда-сюда, снова и снова, и я весь был в этом движении, только о нем и думал.